Она уже давно перестала смотреть на себя в зеркало дольше нескольких секунд. Просто пробегала взглядом, поправляла волосы, натягивала платье и уходила. Когда-то она любила выбирать бельё, краситься, вертеться у зеркала, но потом… всё стало иначе.
С годами её тело менялось — округлости становились мягче, кожа нежнее, но вместе с этим росла и усталость. Муж всё чаще засиживался на работе, всё реже обнимал. Когда-то он называл её «сладкой» и шлёпал по бедру, а теперь даже не поднимал глаз, когда она переодевалась в спальне.
Она знала: да, поправилась. Не на чуть-чуть, а всерьёз. Бёдра стали широкими, живот мягким, руки полными. Но вместе с этим она стала женственнее, теплее. Просто он этого не замечал.
А вот сосед — замечал.
Сосед жил на этаж выше. Его звали Андрей, он был немного старше её мужа, развёлся пару лет назад. Часто гулял с собакой, всегда в хорошем настроении. Она иногда ловила его взгляд в лифте — чуть дольше положенного, чуть внимательнее, чем просто вежливо.
Сначала она не придавала этому значения. Улыбалась, кивала, быстро выходила.
А потом в один вечер, когда она возвращалась из магазина, сумки порвались прямо у подъезда. Пакеты рассыпались по асфальту, апельсины покатились в сторону лужи. И тут он появился — будто ждал.
— Давайте помогу, — сказал, подбирая продукты.
Он донёс сумки до двери, легко, будто ничего не весили. Она смущённо благодарила, отводя взгляд — чувствовала, как вспыхивают щёки.
— Ты хорошо выглядишь, — сказал он, уже разворачиваясь уходить.
Она замерла.
Он сказал это просто, спокойно, но как-то особенно. Не «похудела» и не «постриглась», а именно — хорошо выглядишь.
После этого она стала замечать его чаще. Улыбки в лифте, взгляд, задержанный на её груди, на бёдрах. Не торопливо, не нагло, а с тем самым теплом, которого ей так не хватало.
Муж всё чаще уезжал в командировки. Дома стало тихо и пусто. А сосед… сосед был рядом.
Однажды он позвонил сам.
— Привет. У меня сломался чайник, можно вскипятить воды у тебя?
Она растерялась, но кивнула. Пригласила его на кухню, неловко разглаживая складки на халате.
Он сел за стол, и она вдруг почувствовала, как его взгляд скользит по ней — и не уходит. Не отводит, не делает вид, будто её нет. А смотрит.
— Ты очень красивая, знаешь? — сказал он тихо, когда она поставила перед ним кружку.
Она замерла, держа чайник в руках. Никто не говорил ей этого уже очень давно.
— Я… нет, — прошептала она, опуская глаза.
— Зря, — ответил он. — Мне нравятся такие женщины. Настоящие. Тёплые. Живые.
Она почувствовала, как внутри срывается что-то старое и застывшее. Как будто кто-то открыл окно в давно запертой комнате.
Он не стал торопиться. Просто сидел, говорил с ней о пустяках, смотрел так, будто она единственная женщина на свете.
После того вечера она не могла перестать думать о нём.
А потом случилось всё.
Это был дождливый вечер. Муж опять уехал в командировку, и в квартире стояла тишина. Она вышла на лестничную площадку — просто выкинуть мусор — и увидела его. Он тоже возвращался домой, весь мокрый, с каплями на волосах.
— Замёрз, — сказал он, улыбаясь. — А у тебя тепло.
Она не успела ничего ответить. Он шагнул ближе, осторожно, будто проверяя, не оттолкнёт ли она. Она не оттолкнула.
Они стояли на площадке, в полумраке, и всё в ней дрожало — не от страха, от того, как давно никто не смотрел на неё так.
Он коснулся её щеки мокрыми пальцами.
— Ты мне очень нравишься, — сказал он. — Я давно хотел сказать.
Она вдохнула, и будто что-то в груди треснуло — старая боль, усталость, обида.
И поцеловала его сама.
Он ответил, медленно, бережно, будто боялся сломать. Его руки скользнули по её спине, по талии, по мягкому животу — и не было в этом ни тени отторжения, только жадное восхищение.
Он гладил её, словно изучал, и в каждом его движении чувствовалось: он желает её именно такой. Не вопреки, а благодаря.
Они едва добрались до её квартиры. Его ладони были горячими, жадными, но нежными. Он целовал каждую складку, каждый изгиб, будто говорил: «Я вижу тебя. Всю. И хочу именно тебя».
Она не думала ни о чём. Ни о муже, ни о том, что будет завтра. Только о том, что снова чувствует себя женщиной. Живой. Желанной.
Потом они лежали, прижавшись друг к другу. Он гладил её бедро, рисуя пальцем круги, и шептал:
— Ты невероятная.
Она заплакала — тихо, не от грусти, а от облегчения.
Потом он ушёл, и в квартире снова стало тихо. Но теперь эта тишина была другой — не пустой, а наполненной.
Она знала: ничего не станет прежним. И знала, что не жалеет.
Потому что впервые за много лет кто-то снова смотрел на неё так, как будто она — сокровище.