Кафе пахнет корицей и свежими круассанами. Алёна сидит спиной к стене — старая привычка, которая, кажется, никогда не исчезнет. Зато теперь она может сидеть у окна. Смотреть на людей. Не прятаться.
Прогресс? Да, наверное.
— Ты слишком много думаешь, — говорит Илья, не отрывая взгляда от своего эспрессо. — Лоб морщишь.
— Не морщу.
— Морщишь. Как будто решаешь уравнение с тремя неизвестными.
Она улыбается. Получается почти естественно. Почти.
За окном октябрьский день тянется, как мёд. Золотые листья кружат на ветру, люди торопятся мимо с пакетами покупок, и всё это... нормально. Обычно. Алёна может сидеть здесь и не чувствовать, что мир вот-вот рухнет ей на голову.
Когда это произошло? Когда она перестала бояться выходить из дома? Или всё ещё боится, но делает это вопреки страху?
— О чём думаешь? — Илья кладёт руку на стол рядом с её чашкой. Не касается её пальцев, но близко. Всегда близко, но не навязчиво.
— О том, что месяц назад я бы сидела дома с задёрнутыми шторами, а не... здесь.
— И как оно?
— Странно...
Он кивает. Понимает без объяснений. Это одна из тех вещей, за которые она его... Нет, слово "любовь" всё ещё пугает. Но что-то очень близкое к этому.
Алёна делает глоток кофе и морщится — горький. Но допивает до конца, потому что научилась не бросать начатое на полпути. Маленькие победы. Ежедневные.
— Смотри, — Илья показывает на уличного музыканта с гитарой. — Играет "Wonderwall". Думаю, это обязательно для всех уличных музыкантов мира.
— Серьёзно? Есть такой закон?
— Неписаный. Если не сыграешь "Wonderwall" хотя бы раз за смену, отбирают гитару.
Она смеётся. Тихо, но смеётся. И в этот момент мир как будто останавливается.
Потому что мимо кафе проходит она.
Катя.
Та самая Катя, которая когда-то рвала её рисунки и смеялась над её болью. Та, что создала паблик с её фотографиями.
И сейчас эта Катя замедляет шаг, вглядывается в окно кафе и...
Узнаёт.
Вот жеж.
Сердце Алёны начинает колотиться так, что она слышит каждый удар в висках. Дыхание сбивается. Руки холодеют.
— Алё... — Илья замечает её изменившееся лицо, поворачивается к окну.
Но поздно.
Катя уже заходит в кафе.
Она изменилась. Конечно, изменилась — прошло десять лет. Волосы короче, в глазах усталость, на лице следы жизни. Обычная женщина, которая работает, платит за квартиру и покупает продукты.
Но для Алёны она всё ещё та четырнадцатилетняя девочка с жестокими глазами.
— Алёнка? — голос неуверенный, почти робкий. — О боже, это правда ты?
Алёна не может пошевелиться. Язык прилипает к нёбу. В голове звенит, как будто кто-то бьёт в колокол.
Беги. Беги отсюда. Сейчас же.
Но она не бежит.
Может быть, потому что рядом Илья. А может, потому что устала бегать.
— Извините, — Катя подходит ближе, и Алёна чувствует запах её духов. Сладкий, навязчивый. — Не узнала сразу! Ты так... изменилась.
Алёна смотрит на неё молча. Изучает. Ищет в этом лице ту девочку, которая когда-то сделала её жизнь адом.
А Катя продолжает:
— Я Катька. Мы вместе учились... в школе. Помнишь?
Помню ли я?
Конечно, помнит. Помнит каждый день, каждый смех, каждую унизительную записку. Помнит, как Катя говорила: "Смотрите, она опять плачет! Ну надо же, водопад!"
Помнит всё.
— Катя, — наконец произносит Алёна. Голос звучит ровно. Удивительно ровно. — Привет.
Катя облегчённо выдыхает:
— А я думала, ты не узнаешь! Столько лет прошло... А это...? — она смотрит на Илью.
— Илья, — отвечает он спокойно, но в голосе что-то твёрдое. Защитное.
— Очень приятно! — Катя улыбается слишком широко. — Слушай, Алён, а можно я присяду? Мы же так давно не виделись...
Нет.
— Мы как раз собирались уходить, — говорит Алёна.
Неправда. Они никуда не собирались. Но Катя не знает этого.
— Ой, как жаль! — лицо Кати делается виноватым. — А я так хотела поговорить... Знаешь, я иногда вспоминаю школу. Мы же были такими глупыми тогда, правда? Такими жестокими... Дети, в общем.
Дети?
Алёна чувствует, как внутри что-то сжимается. Горячая волна поднимается от живота к горлу.
— Дети, — повторяет она медленно.
— Ну да! — Катя садится на край стула, не дожидаясь приглашения. — Мы же не понимали тогда, что делаем. Просто игрались...
Игрались...
Илья тихо кладёт руку Алёне на плечо. Не давит, не обнимает. Просто касается. Напоминает, что он здесь.
— Катя, — Алёна делает глубокий вдох. Воздух кажется густым, как кисель. — Ты помнишь паблик? "Наш весёлый класс"?
Лицо Кати меняется. Улыбка становится неуверенной.
— Какой паблик? Я... не помню.
Лжёшь.
— Помнишь, — говорит Алёна тихо. — Мои фотографии. С подписями.
Катя бледнеет:
— Слушай, это же было так давно... Я даже не помню, кто это делал...
— Ты делала.
— Алён...
— Ты делала. И ты помнишь. Как помнишь спортзал, куда меня заперли. И рисунки, которые ты рвала.
Катя открывает рот, но слов не находит.
А Алёна продолжает, и голос её становится всё тверже:
— Я не забыла ничего, Катя. Ни одного дня. Но знаешь что?
Пауза.
— Я тебя прощаю.
Катя моргает, как будто получила пощёчину:
— Что?
— Прощаю. Потому что ты была ребёнком. Жестоким ребёнком. И потому что носить эту злость дальше... устала.
Алёна встаёт. Ноги дрожат, но держат.
— Но это не значит, что мы друзья. И не значит, что я забыла. Просто... я больше не позволю этому управлять моей жизнью.
Она кладёт деньги на стол.
— Проходи, Катя. Не задерживайся.
И поворачивается к выходу.
Илья молча идёт рядом. На улице он спрашивает:
— Как ты?
Алёна останавливается, прислоняется к стене кафе. Руки трясутся. Сердце всё ещё бешено колотится.
Но она не убежала.
Не спряталась.
Не заплакала.
— Я... не знаю, — честно признаётся она. — Кажется, я только что сделала что-то очень важное. Но пока не понимаю что.
Илья улыбается:
— Понимаешь. Просто не сразу.
Они идут по тротуару, и листья шуршат под ногами. А за спиной остаётся кафе, где Катя всё ещё сидит за их столиком и, наверное, пытается понять, что только что произошло.
Алёна тоже пытается понять.
И медленно, очень медленно, до неё доходит:
Она не сломалась.
Впервые за десять лет — не сломалась.
