Жанна Борисовна, что вы здесь делаете?
Голос Евы прозвучал так резко и неожиданно в тишине спальни, что женщина, стоявшая на коленях перед её платяным шкафом, подпрыгнула и ойкнула, прижав руку к сердцу. Но уже через секунду она обернулась, и на её лице вместо испуга расцвела снисходительная, чуть укоризненная улыбка.
— Евочка, деточка, ты меня до инфаркта доведёшь! Так подкрадываться... Я же как лучше хотела. Думала, пока ты на работе, помогу тебе с порядком. У тебя же тут моль завестись может! А я как раз лавандовые саше принесла. Свеженькие, с дачи.
Жанна Борисовна, свекровь Евы, говорила это своим фирменным, напевным голосом, который, как знала Ева, мог означать что угодно: от искренней (по мнению самой Жанны Борисовны) заботы до тщательно замаскированной манипуляции. Она медленно, с достоинством, как будто не из чужого шкафа вылезала, а вставала с трона, поднялась на ноги, отряхивая несуществующую пыль с элегантных брюк. В руках она действительно держала мешочек из органзы, источавший терпкий аромат лаванды.
Ева стояла в дверях, не в силах сдвинуться с места. Она пришла домой пораньше — отменилась встреча, — и теперь её мозг отчаянно пытался обработать увиденную картину. Свекровь. В её спальне. На коленях. Роется в её вещах. И делает вид, что это — норма. Не просто норма, а акт величайшей добродетели.
На полу рядом со шкафом сиротливо лежала стопка свитеров, которые Ева только вчера аккуратно сложила. Рядом — коробка с её нижним бельём, причём крышка была снята.
— Моль? — переспросила Ева, и голос её опасно зазвенел. — Моль в моём белье? Жанна Борисовна, вы что, серьёзно думаете, что моль начнёт с моих кружевных трусиков? Это какой-то новый вид, гурман?
Свекровь поджала губы, и её лицо приняло оскорблённое выражение. — Ну что за тон, Ева? Я к тебе с открытым сердцем, а ты... Я просто хотела всё пересмотреть, проложить саше. Профилактика! Ты же знаешь, профилактика — основа здоровья. И не только человеческого, но и вещевого. Вещи тоже болеют, если за ними не ухаживать.
Она говорила это так уверенно, с такой непоколебимой правотой, что на секунду Ева сама усомнилась в адекватности своей реакции. Может, она и правда чего-то не понимает в жизни? Может, все свекрови страны регулярно проводят инспекцию бельевых ящиков своих невесток, вооружённые лавандой?
Но абсурдность ситуации быстро вернула её в реальность. Она сделала шаг в комнату, и её взгляд упал на открытую шкатулку с драгоценностями на туалетном столике. Шкатулка, которую она всегда держала закрытой.
— А в шкатулке тоже моль искали? — ледяным тоном спросила Ева. — Или там клещи какие-нибудь ювелирные?
Жанна Борисовна взмахнула руками, и её браслеты мелодично звякнули. — Ах, деточка, какая же ты подозрительная! Просто ужас! Я увидела, что у тебя цепочка запуталась, хотела помочь распутать. У меня пальцы тонкие, музыкальные, помнишь, я же на фортепиано играла. А ты сразу — клещи, моль... Вся в свою мать, та тоже вечно во всём подвох ищет.
Это был удар ниже пояса. Ева глубоко вздохнула, стараясь унять дрожь в руках. Спорить с Жанной Борисовной было всё равно что играть в шахматы с голубем: он раскидает фигуры, нагадит на доску и улетит рассказывать всем, что выиграл.
— Послушайте, — начала Ева, стараясь говорить как можно спокойнее, — я очень ценю вашу заботу. Правда. Но это моя спальня. Мой шкаф. Мои вещи. И я бы хотела, чтобы без моего присутствия сюда никто не входил. Тем более, не перебирал моё бельё.
— Ах, вот как! — брови свекрови поползли вверх, изображая трагическое изумление. — Значит, я для тебя уже "никто"? Чужой человек в этом доме? Я, которая жизнь на вашего Артёмочку положила! Я, которая вам ключи от своей квартиры дала, чтобы вы жили, как люди, а не мыкались по съёмным углам!
Началось. Главный козырь был выложен на стол. Квартира. Трёхкомнатная «сталинка» в хорошем районе, которая формально принадлежала свекрови, но в которой они с Артёмом жили с самой свадьбы. Жанна Борисовна с мужем, Петром Андреевичем, жили на даче, в большом загородном доме, но при каждом удобном случае напоминали, кто здесь истинный хозяин.
— Я не говорю, что вы чужой человек, — устало проговорила Ева. — Я говорю о личных границах. Это такое понятие...
— Границы? — фыркнула свекровь. — Насмотрелись своих интернетов! В наше время не было никаких границ, была одна большая семья! Жили дружно, всё общее было! А теперь — "границы"! Отгораживаетесь от родной матери! Артёму расскажу, он будет в шоке от твоего эгоизма!
Она схватила свою сумочку, метнула на Еву испепеляющий взгляд и, чеканя шаг, прошествовала к выходу из комнаты. В коридоре она на секунду остановилась.
— И кстати, я так и не нашла свою фамильную брошь. Ту самую, с гранатами, прабабушкину. Я давала её тебе на свадьбу подруги, помнишь? Год назад. Ты так и не вернула. Я думала, может, она у тебя здесь где-то завалилась. Но, видимо, нет. Очень жаль.
«Это ведь память…» —сказала она, хотя сама недавно отдала брошь племяннице.
И она ушла, хлопнув входной дверью так, что в серванте в гостиной жалобно звякнул хрусталь.
Ева осталась одна посреди разворошенной спальни. Брошь. Какая ещё брошь? Она смутно припоминала, что свекровь действительно давала ей какое-то украшение. Старомодное, тяжёлое. Она его надела, а потом... потом... Что было потом? Она вернула её в тот же вечер! Положила в бархатный мешочек и отдала лично в руки Жанне Борисовне.
В голове закрутился вихрь мыслей. Это не просто вторжение. Это какая-то спланированная акция. Свекровь не искала моль. Она искала повод. Повод для скандала, для обвинения. Но зачем?
Вечером, когда с работы вернулся Артём, Ева встретила его на пороге с каменным лицом. Он, весёлый и ничего не подозревающий, потянулся её поцеловать, но наткнулся на ледяную стену.
— Тём, нам надо поговорить. — Ого, — он сразу посерьёзнел, скидывая ботинки. — Таким тоном обычно сообщают о разводе или о том, что нашу машину эвакуировали. Что случилось, Евочка?
Они прошли на кухню. Ева поставила чайник и, не глядя на мужа, в деталях пересказала дневной визит его матери. Артём слушал, и его лицо постепенно вытягивалось. Он хмурился, тёр переносицу, вздыхал.
— ...а под конец она заявила, что я потеряла её фамильную брошь, которую давала мне год назад, — закончила Ева и выжидающе посмотрела на него.
Артём молчал несколько долгих секунд. Потом поднял на неё глаза, и в них была не злость на мать, а... усталость и просьба.
— Евочка, ну ты же знаешь маму. Она человек старой закалки. Для неё "личное пространство" — это ругательное слово. Она правда думала, что помогает. Ну, перестаралась немного, с кем не бывает?
Ева почувствовала, как внутри всё похолодело. — Перестаралась? Тём, она рылась в моём белье! Она придумала историю про брошь, чтобы обвинить меня в воровстве или халатности! Это ты называешь "перестаралась"?
— Ну, насчёт броши... — он замялся. — Может, ты и правда забыла, куда её положила? У тебя столько всего... Может, она где-то в шкатулке лежит, завалилась за подкладку? Мама очень дорожит этой брошью.
Кровь бросилась Еве в лицо. — То есть, ты ей веришь, а не мне? Я тебе говорю, я вернула её! В тот же вечер! Я помню это совершенно точно!
— Я не говорю, что не верю тебе! — воскликнул Артём, повышая голос. — Я просто пытаюсь найти логичное объяснение! Зачем маме это придумывать? Какой в этом смысл? Может, она просто забыла, что ты её вернула? У неё возраст, память уже не та.
— Ах, память не та? — Ева саркастически рассмеялась. — Когда ей нужно вспомнить, кто и сколько ей должен, или кто косо на неё посмотрел пять лет назад, у неё память, как у суперкомпьютера! А как дело касается её собственных поступков — сразу амнезия! Не будь наивным, Артём! Это чистой воды манипуляция!
— Перестань называть всё манипуляцией! — взорвался он. — Это моя мать! Да, у неё сложный характер, но она нас любит! Она дала нам эту квартиру! Мы живём здесь благодаря ей! Может, стоит иногда проявить немного снисхождения?
— Снисхождения к тому, что меня унижают в моём собственном доме? — Ева вскочила со стула. — Знаешь, что, Артём? Если для тебя это нормально, то для меня — нет! Я не позволю вытирать об себя ноги! Даже если это твоя мать, живущая в подаренной ею золотой клетке!
Они кричали друг на друга, и впервые за пять лет их брака Ева почувствовала, что между ними пролегла глубокая трещина. Он не на её стороне. Он где-то посередине, на нейтральной территории, которая на самом деле была территорией его матери.
— И что ты предлагаешь? — измученно спросил Артём, опускаясь на стул. — Объявить ей войну? Перестать с ней общаться?
— Я предлагаю для начала защитить свою жену! — выкрикнула Ева. — Сказать своей маме, что она была неправа. Чётко и ясно. И потребовать, чтобы она извинилась. И за вторжение, и за лживое обвинение с брошью.
Артём посмотрел на неё так, будто она предложила ему в одиночку штурмовать Кремль. — Потребовать... извинений? От мамы? Ева, это невозможно. Она скорее умрёт, чем признает свою неправоту. Это вызовет такой скандал, что...
— А сейчас у нас не скандал?! — перебила она. — Сейчас у нас тишь да гладь, божья благодать? Артём, пойми, если мы сейчас это не остановим, дальше будет только хуже! Сегодня она искала моль в трусах, завтра она решит, что мы не так воспитываем детей, которых у нас ещё даже нет! Она будет лезть везде!
Он молчал, понурив голову. Ева поняла, что разговора не получится. Он был не готов. Он боялся. Боялся гнева матери, боялся разрушить привычный уклад, боялся взять на себя ответственность.
— Ясно, — холодно сказала она. — Разбираться с этим, видимо, придётся мне самой.
Она ушла в спальню и плотно закрыла за собой дверь. В эту ночь они впервые спали порознь. Ева — в их постели, Артём — на диване в гостиной. И тишина в квартире казалась оглушительной.
На следующее утро Ева проснулась с ясной головой и твёрдым планом действий. Ждать помощи от мужа — бессмысленно. Нужно действовать самой. План состоял из двух частей: "Брошь" и "Границы".
Первым делом она позвонила своей младшей сестре Кате. Катя работала помощником юриста, обладала острым умом и полным отсутствием пиетета перед старшими, если те были неправы.
— Кать, привет. Нужна твоя помощь. И она в красках описала вчерашние события. Катя слушала, не перебивая, только изредка хмыкала в трубку.
— Так, — сказала она, когда Ева закончила. — Ситуация ясна. Классический газлайтинг с элементами нарушения неприкосновенности жилища.
— Чего-чего? — не поняла Ева. — Объясняю на пальцах, — терпеливо начала Катя. — Газлайтинг — это когда тебя пытаются убедить, что ты неадекватная, всё не так помнишь и вообще сама во всём виновата. "Ты слишком чувствительная", "Я просто хотела помочь", "Ты всё выдумываешь". Знакомо?
— Один в один, — мрачно подтвердила Ева. — А нарушение неприкосновенности — это статья 139 Уголовного кодекса РФ. Конечно, мать вряд ли посадят за то, что она вошла в квартиру сына, но сам факт... Твоя свекровь — токсичный манипулятор, сестрёнка. И с ней нужно бороться её же оружием.
— Каким ещё оружием? — вздохнула Ева. — У меня нет ни сил, ни желания с ней воевать. — А и не надо воевать. Надо побеждать, — отрезала Катя. — План такой. Во-первых, брошь. Ты уверена, что вернула её?
— На сто процентов! — Отлично. Тогда, где она может быть? У самой Жанны Борисовны. И она либо забыла, куда её дела, и решила свалить на тебя, чтобы не выглядеть старой маразматичкой. Либо, что более вероятно, она её куда-то дела — продала, потеряла, подарила — и теперь строит из себя жертву, а из тебя — неблагодарную воровку.
Эта мысль показалась Еве дикой, но, поразмыслив, она поняла, что Катя может быть права. — И что мне делать?
— Искать! — энергично сказала Катя. — Думай, кому она могла её отдать? Может, у неё есть подруга, которой она вечно хвастается? Или ломбард поблизости, куда она могла её сдать? Вспоминай все детали. Как выглядела эта брошь? Что-то особенное в ней было?
Ева закрыла глаза, пытаясь восстановить в памяти образ годичной давности. — Старинная... Серебро с чернением... А в центре пять или шесть тёмно-красных камней, гранатов, как она сказала. Довольно крупная, в виде какой-то ветки с листьями.
— "Чешский гранат", — тут же определила Катя. — Популярная тема в советское время. Такие гарнитуры были у многих. Так, зацепка есть. Теперь пункт второй. Границы. Смени замок.
— Что?! — Ева аж подпрыгнула. — То. Смени личинку в замке. Это дело пятнадцати минут. У Артёма есть ключи, у тебя будут. А у его мамы — нет. И когда она в следующий раз придёт "искать моль", она поцелует дверь. Это будет наглядный урок о понятии "личные границы".
— Но... Артём... Он же будет в ярости! И Жанна Борисовна... она же с землёй меня сровняет! Это же её квартира!
— Юридически — её. Но вы в ней живёте. И имеете право на частную жизнь. Артём покричит и успокоится. В глубине души он будет рад, что кто-то решил проблему, которую он сам решить боится. Мужики, они такие. А свекровь... Да, будет буря. Но лучше одна хорошая буря сейчас, чем вечный моросящий дождь унижений. Решай, сестрёнка. Или ты борешься, или терпишь до конца жизни.
Ева положила трубку, чувствуя, как внутри страх борется с решимостью. Сменить замок... Это был радикальный шаг. Это была декларация независимости. И это было страшно.
Но мысль о том, что в любой момент, пока её нет, свекровь может снова хозяйничать в её спальне, перебирать её вещи, дышать ей в затылок даже на расстоянии, — эта мысль была ещё страшнее.
Днём, сославшись на плохое самочувствие, она отпросилась с работы. По дороге домой зашла в хозяйственный магазин и, чувствуя себя заговорщиком, купила новую личинку для замка. В интернете она нашла видео инструкцию "Как заменить личинку замка за 5 минут". Оказалось, это и правда несложно.
Когда последний винт был закручен, и она щёлкнула новым ключом в скважине, Ева почувствовала невероятное облегчение, смешанное с паникой. Рубикон был перейдён.
Оставалась "Операция 'Брошь'". Кому могла Жанна Борисовна похвастаться или пожаловаться? Ева начала перебирать в уме её окружение. Подруги, соседки... И тут в памяти всплыло имя: Тамара Игоревна. Соседка свекрови по даче. Болтливая, любопытная женщина, которая знала всё обо всех. Жанна Борисовна то жаловалась на неё, то часами висела с ней на телефоне. Идеальный источник информации.
Но как к ней подобраться? Просто так звонить и спрашивать про брошь — глупо. Нужен был предлог. И Ева его нашла. У Тамары Игоревны была роскошная сортовая гортензия, которую свекровь ей страшно завидовала.
Набрав номер, Ева включила свой самый любезный и немного наивный голос. — Тамара Игоревна, здравствуйте! Это Ева, жена Артёма. Не отвлекаю?
— Евочка! Здравствуй, деточка! — радостно защебетала трубка. — Конечно, не отвлекаешь! Как вы там, молодые? Жанночка давно не звонила, вся в делах, поди?
— Да, всё хорошо, спасибо! Я, знаете, по какому вопросу... Вы не поделитесь секретом вашей волшебной гортензии? Жанна Борисовна так её нахваливала, а у меня на балконе как раз место освободилось...
Тамара Игоревна расцвела. Следующие десять минут Ева терпеливо выслушивала лекцию о кислотности почвы, правилах полива и важности подкормки сульфатом алюминия для получения синего цвета.
— ...и главное, не жалей мульчи из сосновой коры! — поучала она. — Это, знаешь ли, как для женщины хороший крем. Вроде мелочь, а вид совсем другой!
Ева усердно поддакивала и, наконец, выбрав момент, осторожно перевела разговор. — Ой, вы так интересно рассказываете! Прямо как Жанна Борисовна про свои антикварные вещицы. Она нам как-то показывала свою коллекцию... Особенно мне запомнилась такая брошь, старинная, с гранатами...
— А, "Кровавая ветка"! — тут же подхватила Тамара Игоревна. — Знаю-знаю! Она её так называла. Красивая вещица, ничего не скажешь. Только Жанка с ней так носилась, будто это яйцо Фаберже.
— Да-да, она самая! — обрадовалась Ева. — Она мне её даже давала поносить. А потом, говорит, куда-то задевала. Так расстраивается, бедная. Всю квартиру уже перерыла.
На том конце провода повисла многозначительная пауза. — Перерыла, говоришь? — с хитрыми нотками в голосе протянула Тамара Игоревна. — Странно... Очень странно...
— А что странного? — как можно более невинно спросила Ева. — Да так... Просто я эту её "Кровавую ветку" видела буквально месяц назад. На племяннице её, Лариске. Дочка её сестры, Веры. Они к нам на дачу заезжали. Лариска ещё хвасталась, мол, тётя Жанна на юбилей подарила. Щедрый подарок, говорит.
У Евы перехватило дыхание. Племянница. Лариса. Конечно! Жанна Борисовна всегда её недолюбливала, но перед сестрой Верой лебезила, потому что та была замужем за человеком с положением.
— На юбилей? — переспросила Ева, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Надо же... А Жанна Борисовна, видимо, совсем замоталась, забыла. Память у неё стала... избирательная.
— Ой, и не говори, деточка! — с готовностью согласилась Тамара Игоревна. — Совсем плоха стала. То помню, то не помню. Ты ей про это не говори, а то ещё обидится, что я тебе рассказала. Сама знаешь, характер у неё... специфический.
— Конечно-конечно, что вы! Могила! — заверила её Ева. Она попрощалась и медленно опустила телефон. Пазл сложился. Картина прояснилась, и от её циничности стало дурно.
Жанна Борисовна подарила дорогую фамильную брошь племяннице, чтобы выслужиться перед сестрой. Возможно, сделала это в порыве щедрости, о котором потом пожалела. А может, изначально планировала этот ход. А когда спохватилась, или когда понадобился повод для атаки на невестку, она "вспомнила", что брошь пропала. И виновата в этом, конечно же, Ева. Это было гениально в своей подлости.
Ева почувствовала прилив холодной ярости. Она больше не была жертвой. Теперь она была следователем, у которого на руках неопровержимая улика. Осталось только предъявить её обвинению.
Судный день настал в субботу. Жанна Борисовна позвонила с утра и ледяным тоном сообщила Артёму, что они с отцом приедут "поговорить". Ева, стоявшая рядом, молча кивнула мужу. Она была готова.
Артём всю неделю ходил мрачнее тучи. Он пытался завести с Евой разговор, но она отвечала односложно. Она видела, что он разрывается, но жалости не чувствовала. Ему нужно было самому сделать свой выбор.
Родители приехали к обеду. Жанна Борисовна вошла в квартиру, как королева в изгнании, смерив Еву презрительным взглядом. За ней, тяжело вздыхая, следовал Пётр Андреевич, свёкор, тихий и интеллигентный мужчина, который всю жизнь, казалось, нёс на себе тяжкий крест характера своей жены.
— Проходите в гостиную, — ровным тоном сказала Ева. Жанна Борисовна направилась к двери, привычно вставила свой ключ в замок... и ключ не повернулся. Она попробовала ещё раз. И ещё.
— Что с замком? — резко спросила она, оборачиваясь к сыну. Артём растерянно посмотрел на Еву. Ева сохраняла олимпийское спокойствие.
— Замок я поменяла, — сказала она просто. — Старый что-то барахлил. Глаза Жанны Борисовны превратились в две узкие щёлочки. — Ты... поменяла замок? В моей квартире? Без моего ведома?
— В квартире, в которой мы живём, — поправила Ева. — И, в которой, как выяснилось, небезопасно оставлять свои вещи. Проходите, пожалуйста. Разговор ждёт.
Она открыла дверь и отступила в сторону. Свекровь вошла, и казалось, воздух вокруг неё зашипел от напряжения. Пётр Андреевич посмотрел на Еву с каким-то странным выражением — не то с укором, не то с плохо скрытым одобрением.
В гостиной Жанна Борисовна не стала садиться. Она осталась стоять посреди комнаты, сложив руки на груди, как прокурор перед оглашением приговора.
— Я так понимаю, извиняться за своё хамство и возвращать украденную вещь ты не собираешься? — начала она, пропуская приветствия.
Артём дёрнулся было, чтобы что-то сказать, но Ева остановила его лёгким движением руки. — Насчёт хамства — это не ко мне, — спокойно ответила она. — А насчёт броши — вы совершенно правы. Я не собираюсь её возвращать.
— Ах, вот как! Признание! — торжествующе воскликнула Жанна Борисовна. — Артём, ты слышишь? Твоя жена — воровка! Она призналась!
— Я не могу вернуть то, чего у меня нет, — продолжила Ева, не обращая внимания на её выпад. — Потому что эта брошь уже месяц находится у вашей племянницы Ларисы. Которой вы, Жанна Борисовна, лично подарили её на юбилей.
В комнате повисла тишина. Такая густая, что её, казалось, можно было резать ножом. Жанна Борисовна замерла, и краска медленно стала сходить с её лица, уступая место мертвенной бледности.
— Что... что ты несёшь? Какая Лариса? Ты совсем с ума сошла?
— Я разговаривала с Тамарой Игоревной, — методично продолжала Ева. — Она прекрасно помнит, как Лариса хвасталась вашим подарком. Так что, может, вы сначала между собой, в семье, разберётесь, кто, кому и что дарил, прежде чем обвинять других людей в воровстве?
Жанна Борисовна открыла и закрыла рот. Впервые в жизни Ева видела её такой — растерянной, загнанной в угол, потерявшей дар речи.
И тут голос подал Пётр Андреевич. Он всё это время молча сидел в кресле, но теперь он встал. — Жанна, хватит, — сказал он тихо, но твёрдо. — Хватит этого цирка. Ева права. Я сам был против, когда ты решила отдать брошь Ларисе. Это память твоей матери, а не побрякушка, чтобы перед родственниками выслуживаться.
Это был контрольный выстрел. Жанна Борисовна обернулась к мужу с таким видом, будто он вонзил ей нож в спину. — И ты..., и ты против меня? — прошептала она.
— Я не против тебя. Я за правду, — ответил свёкор, глядя ей прямо в глаза. — Ты заигралась, Жанна. Совсем потеряла берега.
В этот момент Артём, который, казалось, превратился в соляной столб, наконец обрёл дар речи. Он подошёл к Еве и взял её за руку. — Мама, — сказал он, и голос его был твёрд, как никогда. — Ты перешла все границы. Ты ворвалась в наш дом, устроила обыск, а потом оклеветала мою жену. Я требую, чтобы ты извинилась. Перед Евой. Сейчас же.
Слово "требую", произнесённое её послушным, всегда уступчивым сыном, подействовало на Жанну Борисовну, как удар хлыста. Она выпрямилась, и в её глазах вспыхнула лютая ненависть.
— Извиниться? Я? Перед этой... выскочкой? Да никогда! — закричала она, и её напевный голос превратился в неприятный визг. — Это вы должны на коленях передо мной ползать! Вы живёте в моей квартире! Едите мой хлеб! Да я вас на улицу вышвырну, как щенков!
— Не вышвырнешь, — спокойно сказал Пётр Андреевич. — Квартира оформлена на нас обоих, и у меня такие же права собственности. Я не позволю тебе выгнать нашего сына и его жену.
Жанна Борисовна переводила взгляд с одного "предателя" на другого. Её лицо исказилось от ярости. — Ах так! Вы все против меня! Сговорились! Ну что ж... Вы ещё пожалеете об этом. Все пожалеете!
Она рванула к выходу, на ходу подхватив свою сумку. — Ноги моей больше в этом змеином гнезде не будет! — выкрикнула она уже из коридора.
Входная дверь с грохотом захлопнулась.
В гостиной на несколько секунд снова воцарилась тишина. Пётр Андреевич тяжело опустился в кресло и закрыл лицо руками. Артём крепко сжимал руку Евы.
— Спасибо, пап, — тихо сказал он. Свёкор поднял на них усталые глаза. — Не за что, сынок. Давно пора было это сделать. Простите её, если сможете. Она... не злая. Она просто очень несчастная и боится потерять контроль.
Он встал и пошёл к выходу. — Я, пожалуй, тоже пойду. Попробую её догнать, успокоить. А вы... вы живите. И будьте счастливы. Вы молодцы, что боретесь за свою семью. Не опускайте руки. Никогда.
Когда и за ним закрылась дверь, Ева и Артём остались одни. Он повернулся к ней и заглянул в глаза.
— Прости меня, — сказал он искренне. — Прости, что я сразу тебе не поверил. Я был трусом. Ева покачала головой. — Ты не был трусом. Ты просто любишь свою маму. Но сегодня ты сделал правильный выбор.
Она обняла его, и впервые за эту мучительную неделю почувствовала, что напряжение отпускает. Они победили. Не свекровь. А тот страх и недоверие, которые она посеяла между ними. Они отстояли свою маленькую семью.
Но где-то в глубине души Ева понимала, что это не конец истории. Это была выигранная битва, но не война. Жанна Борисовна не из тех, кто прощает и отступает. Она затаится, соберётся с силами и нанесёт новый удар. И к этому удару нужно быть готовым.
Вечером, когда они уже лежали в постели, на телефон Артёма пришло сообщение. Он прочитал его, и его лицо помрачнело.
— От мамы, — сказал он и протянул телефон Еве.
На экране было всего одно предложение, написанное холодным, официальным языком: "В связи со сложившимися обстоятельствами и вашим нежеланием идти на контакт, я вынуждена поднять вопрос о вашем дальнейшем проживании в моей квартире в юридической плоскости".
Ева прочитала, вернула телефон мужу и посмотрела в потолок. Значит, теперь поле боя перемещается. От кухонных скандалов — к судебным искам. Что ж. Она была готова. Теперь они с Артёмом были по одну сторону баррикад, а это — самое главное.