Ключ щёлкнул устало, и дверь тяжело подалась внутрь. Первое, что ощутила Мария — густой, наваристый запах борща, от которого на голодный желудок должно было свести скулы. Но вместо аппетита внутри свернулось что-то холодное и тяжелое. Этот запах означал лишь одно — Светлана Викторовна не просто дома, она на кухне. И это никогда не сулило ничего хорошего.
Мария мешками поставила на пол сумку с ноутбуком и пакет с продуктами, которые купила у метро, надеясь, что хоть сегодня удастся избежать лишних вопросов. Она буквально плюхнулась на табурет, чтобы разуться, чувствуя, как ноют ступни после десяти часов на ногах. В ушах еще стоял гул офиса, треск принтера и бесконечные споры с подрядчиками.
Из-за угла, ведущего в кухню, показалась фигура свекрови. Светлана Викторовна стояла, опершись о косяк, в новом халате, который, как она не уставала напоминать, купил ей «сыночек». В руках она держала ложку, как скипетр.
— Ну, наконец-то явилась. А я уж думала, ночевать на работе останешься, — ее голос прозвучал сладковато-ядовито.
Мария, не поднимая головы, просто мотнула ею, снимая сапоги.
— Дедлайн, Светлана Викторовна. Не могла раньше уйти.
— Дедлайн, — фыркнула та. — Это у всех он есть. А ужин сам себя не приготовит. Ты вообще думаешь о том, что Игорь Олегович голодный с работы придет? Мужчина, кормилец. А ты целый день дома шарахаешься, и даже еды нормальной к его приходу нет.
Мария замерла, сжимая в руке замшевый сапог. «Дома шарахается». Эти слова повисли в воздухе, густые и липкие, как тот самый борщ. Она подняла глаза и увидела довольное лицо свекрови. Она добилась своего — зацепила, спровоцировала.
— Я с девяти утра на работе, — тихо, но четко сказала Мария, чувствуя, как по спине бегут мурашки гнева. — Я не «шарахалась». Я работала.
— Работала, — Светлана Викторовна сделала несколько шагов в ее сторону, разглядывая ее с ног до головы. — И много заработала? На новые сапоги? А на еду для мужа уже не хватает? Я, конечно, сварила, но это же моя обязанность? Я ведь не жена ему. Я мать. И должна за ним ухаживать, потому что его законная супруга считает свои копейки важнее.
В этот момент щелкнул второй замок. В квартиру вошел Игорь. Он выглядел помятым и уставшим, его плечи были ссутулены под невидимой тяжестью.
— Что-то пахнет славно, — пробормотал он, вешая куртку. — Мам, ты борщ сварила?
— А то кто же еще? — голос Светланы Викторовны мгновенно стал сладким и заботливым. — Иди, сынок, мой руки, я тебе налью горяченького. Голодный, наверное, бедненький.
Игорь прошел вглубь прихожей, его взгляд скользнул по Марии, сидящей на табурете, по ее сапогам, по сумке. Он все понял. Понимание мелькнуло в его глазах, но было мгновенно задавлено усталостью и желанием избежать скандала.
— Мам, перестань, — беззвучно вздохнул он. — Марь, давай уже поедим все вместе, а? И чего тут стоять.
Он не встал ни на чью сторону. Он просто констатировал факт: все здесь, еда есть, давайте прекратим это. Его отстраненность ударила больнее, чем любая критика свекрови. Мария молча встала, поставила сапоги в шкаф и, не глядя ни на кого, прошла в свою спальню, притворив дверь.
Она села на кровать и смотрела в темное окно, за которым мигали огни города. Она не плакала. Внутри все застыло и превратилось в ледяной, острый ком. Она слышала, как на кухне звякает ложкой ее муж, и слышала довольное воркование его матери.
Она была чужая в своей же квартире. Оценку ей уже выставили. Неуд.
Мария сидела на кровати, и палец машинально водил по пыли на тумбочке. Пыль была повсюду — мелкая, серая, наглая. Как и присутствие Светланы Викторовны. Она закрыла глаза, и память сама потянула ее назад, в те дни, когда все только начиналось.
Тогда, три месяца назад, ее голос в телефоне звучал совсем иначе — слащаво-заботливым.
— Машенька, родная, вы с Игорем так закрутились после свадьбы, я даже вас не вижу! Да и Игоречек мой, наверное, питается одними бутербродами. Я к вам на недельку, помогу, приберусь, борщу наварю!
Мария тогда, наивная, даже обрадовалась. Ей хотелось наладить отношения с единственной матерью мужа. Да и помощь с хозяйством после работы не помешала бы.
Первые два дня были похожи на медовые. Светлана Викторовна действительно мыла посуду и варила супы. Но на третий день началось.
Мария запомнила это утро с жуткой четкостью. Она вышла на кухню, чтобы заварить кофе, и не нашла его. Ни на полке, ни в шкафчике.
— Мама, а вы не видели мой кофе? В красной банке? — спросила она, уже предчувствуя недоброе.
Светлана Викторовна, сидевшая за столом, отложила газету.
— А, этот, с горчинкой? Я его убрала. Игорь Олегович не любит такой крепкий. Я купила наш, домашний, с цикорием. Он и полезнее, и желудок не портит.
Она величественным жестом указала на синюю пачку в самом углу. Мария молча сварила себе «домашний». Он был противно-сладким.
С этого момента кухня перестала быть ее территорией. Баночки со специями переехали, крупы были пересыпаны в одинаковые стеклянные емки, купленные свекровью «для порядка». Мария по вечерам, пытаясь приготовить ужин, не могла найти ни ножа, которым удобно резать, ни своей любимой разделочной доски.
— Ты что, Машенькa, этой старой доской пользуешься? — как-то раз с неподдельным ужасом воскликнула Светлана Викторовна. — На ней же трещины! Это рассадник бактерий! Я купила новые, пластиковые. Вот, пользуйся.
Она протянула тонкий, гибкий лист пластика, о который нож скользил, а не резал.
Однажды Мария не выдержала. После тяжелого дня она захотела чаю и потянулась за своим сервизом — легким, фарфоровым, с нежными васильками. Его подарила ей бабушка.
На полке его не было.
Сердце упало. Мария распахнула все шкафы. И нашла. В самом дальнем углу нижнего шкафа, за грудой кастрюль, аккуратно стояли ее чашки и тарелки. А на видном месте красовался новый, грубоватый сервиз в ярко-синюю полоску.
— Ой, а этот старый я убрала, — небрежно бросила Светлана Викторовна, заходя на кухню. — Он же допотопный. А это — сервиз на все случаи жизни. И современный, и небьющийся. Я сама его выбрала.
Мария не ответила. Она просто взяла свою чашку, самую любимую, и поставила ее на полку в спальне. На тумбочку. Под предлогом, что хочет пить чай, читая книгу.
Критика стала фоном жизни. Все было неправильно: как Мария гладила рубашки Игорю («Ты пар с утюгом не выдерживаешь, он мятый ходит!»), как мыла полы («Ты что, с водой экономишь? Нужно с хорошим средством, три раза!»), как выбирала продукты («Ты за яйцами-то в супермаркет ходишь? На рынке надо брать, деревенские, я тебя сведу!»).
Особенно свекровь любила сравнивать.
— А вот у Ларисы Петровны невестка — золото. И ужин из трех блюд всегда, и рубашки отглажены с таким усердием, что хоть на выставку посылай. А моя сноха целый день на работе пропадает, а Игорь Олегович голодный сидит.
Мария пыталась говорить с Игорем. Сначала мягко.
— Игорь, твоя мама постоянно все переставляет. Я ничего не могу найти.
— Да она же просто хочет помочь, Марь. Не придирайся.
Потом жестче.
— Мне надоело, что она меня постоянно критикует! Я в своем доме чувствую себя гостьей!
— Она же мама. Она так проявляет заботу. Просто не обращай внимания. Она скоро уедет.
Но «скоро» не наступало. Неделя растянулась на месяц, потом на второй. А Мария все терпела. Дышала глубже, сжимала кулаки и молчала, чтобы сохранить мир в семье, который таял на ее глазах, как лед под теплым дождем.
Она открыла глаза. За дверью в кухне гремела посуда. Слышался голос свекрови:
— Игоречек, еще добавки? Скажи маме, я тебе налью.
Мария встала, подошла к комоду и дотронулась до ручки своей фарфоровой чашки. Прохладная, гладкая поверхность напомнила ей о доме. О том, что когда-то было ее пространством. Ее правилами. Ее жизнью.
Ужин прошел в гнетущем молчании. Мария ела почти не глядя, чувствуя на себе тяжелый, оценивающий взгляд свекрови. Каждая ложка борща, который на самом деле был очень вкусным, отдавалась в горле комом унижения. Она ела его лишь потому, что не имела сил готовить себе что-то отдельно.
Игорь уплетал за обе щеки, хвалил маму и старательно избегал встречаться с женой глазами. Он был похож на ребенка, который рад, что гроза миновала, и не хочет даже думать о том, что тучы могут сгуститься снова.
Наконец, Светлана Викторовна, победителем поднявшись из-за стола, объявила, что идет смотреть сериал, и удалилась в гостиную. Мария молча принялась собирать со стола тарелки. Игорь, потянувшись, встал и направился в спальню.
Она закончила уборку на кухне, отдраивая уже чистую плиту с каким-то ожесточением, давая себе время успокоиться. Затем, набравшись решимости, пошла в спальню.
Игорь уже лежал на кровати, уткнувшись в телефон. Экран освещал его уставшее лицо. Он листал ленту новостей, и это было самым простым способом уйти от реальности.
Мария присела на край кровати, спиной к нему. Спицы кровати слегка прогнулись под ее весом.
— Игорь, нам нужно поговорить.
Он не отрывался от телефона, только чуть поморщился, будто от внезапной головной боли.
— Опять? Марь, давай не сегодня. Я устал.
— Я тоже устала, — ее голос прозвучал тихо, но твердо. — Я устала слышать, что я «шарахаюсь» целый день дома, когда я только что вернулась с работы. Я устала, что меня постоянно критикуют на моей же кухне. Я устала чувствовать себя гостьей в своей же квартире.
Игорь тяжело вздохнул и отложил телефон на одеяло. Он сел, упершись локтями в колени.
— Ну что опять? Мама просто не так выразилась. Она же хотела как лучше. Она заботится.
— Это не забота, Игорь! Это унижение! — Мария обернулась к нему, и ее глаза блестели в полумраке комнаты. — Она постоянно дает понять, что я плохая хозяйка, плохая жена. Что я тебя не кормлю, не глажу, не убираю. Ты же сам видишь!
— Я вижу, что у меня чистые рубашки и я сыт, — он пожал плечами, избегая ее взгляда. — Может, тебе просто кажется? Ты слишком близко к сердцу все принимаешь. Она же пожилой человек, у нее свои представления. Просто потерпи немного. Она скоро уедет.
Эти слова «потерпи» и «скоро уедет» звучали уже как заезженная пластинка. От них тошнило.
— Скоро? Она уже живет здесь три месяца, Игорь! Какое еще «скоро»? Она обустроилась здесь как у себя дома! Она уже мои вещи по своим местам перекладывает!
— Ну и что? — в голосе Игоря прозвучали нотки раздражения. — Может, ей просто нечем заняться? Она скучает. Прояви понимание. Не устраивай скандалы из-за ерунды.
— Для тебя это ерунда? — голос Марии дрогнул. — Для тебя то, что твою жену оскорбляют в собственном доме — это ерунда? Почему ты никогда не заступишься за меня? Никогда не скажешь ей: «Мама, перестань, Мария все прекрасно делает»?
Игорь резко встал и прошелся по комнате.
— Что я должен ей сказать? «Мама, перестань нас кормить и убираться»? Да она обидится! У нее же сердце пошаливает. Ты хочешь, чтобы у нее из-за наших разборок прихватило?
Мария смотрела на него и вдруг с леденящей ясностью поняла. Он боялся. Он боялся обидеть мать. Боялся ее слез, ее упреков, ее больного сердца. Было проще уговорить жену «потерпеть», ведь она взрослая, разумная, она поймет. Она всегда понимала.
— Ты выбираешь путь наименьшего сопротивления, — тихо сказала она. — Ты выбираешь ее сторону, потому что с ней сложнее.
— Я ничью сторону не выбираю! — вспылил он. — Я хочу просто тишины и покоя! Хочу прийти с работы и не слушать эти вечные претензии друг к другу! Вы мне всю жизнь испортили!
Он схватил подушку и одеяло с полки.
— Я буду спать на диване. Надоело.
Дверь в спальню закрылась за ним негромко, но с окончательностью приговора. Мария осталась сидеть на краю кровати в полной тишине. Из-за стены доносился приглушенный звук телевизора — Светлана Викторовна смотрела свой сериал. Она даже не подозревала, что стала причиной очередной ссоры. А может, и подозревала. И была довольна.
Мария медленно легла, повернувшись лицом к стене. Внутри было пусто и холодно. Она боролась одна. И ее главный союзник, ее муж, только что капитулировал, назвав ее борьбу «порчей жизни». Она была абсолютно одна в этой войне за свой дом.
Прошла неделя. Напряжение в квартире витало в воздухе, густое и невысказанное. Игорь спал на диване в гостиной и старался как можно реже бывать дома, задерживаясь на работе или якобы на встречах с друзьями. Мария молчала. Она готовила, убиралась, но делала это с каменным лицом, не вступая в разговоры. Ее молчание злило Светлану Викторовну куда больше, чем любые возражения. Ей не за что было зацепиться, не на что обидеться.
Однажды вечером, когда Мария, забравшись с ногами в кресло, пыталась отвлечься книгой, раздался звонок домофона. Светлана Викторовна, как хищник, учуявший добычу, ринулась из кухни в прихожую.
— Кто там? А, Аленка! Родная моя!
Мария замерла. Алена — младшая сестра Игоря, которая жила с семьей в Екатеринбурге. Та самая, у которой «невестка — золото».
Щелчок открывающегося замка, громкие возгласы, топот. В прихожую вкатилась яркая, шумная волна. Светлана Викторовна, обнявшись с дочерью, причитала о том, как соскучилась. Рядом егозила маленькая, пухленькая копия Алены — ее пятилетний сын Степа. За ними в квартиру закатили две огромные сумки на колесиках.
Игорь, выглянувший из гостиной с недоуменным видом, был немедленно обнят сестрой.
— Братик! Привет! Мам, а мы к тебе с гостинцами! У нас там ремонт начался, пыль, грохот. Решили с сынулей на пару недель сбежать. Ты же не против?
Алена говорила быстро и громко, не оставляя пространства для возражений. Ее взгляд скользнул по Марии, которая стояла в дверях в комнату.
— О, Маша, привет! Какая ты какая-то… бледная. Не выходишь на улицу, что ли?
Мария промолчала, лишь кивнула. У нее сжалось сердце. «Пару недель». Эта фраза звучала зловеще знакомо.
С этого момента квартира превратилась в филиал ада. Алена полностью поддержала линию матери. Она вела себя не как гостья, а как полноправная хозяйка, вернувшаяся в родные пенаты.
Уже на следующее утро Мария застала ее в своей спальне. Алена стояла у открытого гардероба и с интересом перебирала платья на вешалках.
— О, а это симпатичное! — вытащила она шелковую блузку, которую Мария берегла для особых случаев. — Можно примерить?
— Я бы не хотела, — тихо сказала Мария.
— Да ладно тебе, я аккуратно! — Алена уже натягивала блузку на себя. Она была на размер больше, и ткань неприятно натянулась на ее груди. — Ничего так. Можно я на день возьму? Съездим с мамой в гости, а все мои вещи из чемоданов еще не разобраны.
Не дожидаясь ответа, она вышла из комнаты, крича в сторону кухни:
— Мам, посмотри, как мне идет!
Мария осталась стоять перед своим же гардеробом, чувствуя себя ограбленной.
Степа стал настоящим стихийным бедствием. Ему было позволено все. Он громко кричал и носился по коридору, стуча игрушечным молотком по стенам. Однажды Мария застала его за своим рабочим ноутбуком. Он усердно стучал по клавишам липкими от варенья пальцами.
— Степа, нельзя! — испуганно воскликнула она, отбирая технику.
Мальчик тут же раскричался. На крик примчалась Алена.
— Что случилось? Что ты ему сделала?
— Он портит мой ноутбук! На нем моя работа!
— Ну и что? — Алена обняла ревущего сына. — Он же ребенок! Он познает мир. Ты что, на ребенка обижаешься? Нечего было дорогие вещи на виду оставлять!
Светлана Викторовна, стоявшая в дверях, одобрительно кивнула.
— Совершенно верно. Детей надо понимать и любить. А не технику какую-то.
Вечером того же дня Мария пошла в ванную принять душ. На полочке, рядом с ее гелем и шампунем, стояли чужие средства — яркие баночки с сладким запахом клубники. Ее дорогой крем для лица, который она покупала на премию, был сдвинут в самый угол, а крышка была почему-то грязной.
Она вышла из ванной, и ее взгляд упал на Степу. Он сидел в коридоре и с интересом что-то разглядывал в руках. Это была ее книга, старый, потрепанный томик Булгакова с пометками на полях, подарок университетской подруги. Мальчик уже успел оторвать уголок обложки.
Мария медленно подошла, вынула книгу из его рук. Он снова захныкал.
— Дай! Моя!
— Нет, Степа, это не твое, — сказала она тихо, но так, что он на секунду затих, удивленный ее тоном.
Она вернулась в свою комнату, закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Она сжала в руках потрепанную книгу, чувствуя, как дрожат пальцы. За дверью слышался беспечный смех Алены и успокаивающий голос свекрови: «Ничего, внучек, она злая тетя. Бабушка тебе конфетку даст».
Они были здесь повсюду. Они захватили ее пространство, ее вещи, ее жизнь. И они даже не понимали, что делают что-то не так. Они были семьей. А она — так, злая тетя, которая мешала им жить. Грань между раздражением и холодной, бездонной яростью была пройдена.
Тишина в спальне была обманчивой. За тонкой стеной бушевала жизнь, принесенная Аленой и Степой — громкие возгласы из телевизора, топот маленьких ног, визгливый смех и настойчивый голос Светланы Викторовны, пытавшейся кого-то накормить. Мария сидела на кровати, в руках у нее была та самая книга с оторванным уголком. Она гладила шершавую бумагу обложки, и каждый оторванный клочок был будто частью ее самой.
Ей нужно было успокоиться. Нужно было найти хоть каплю тишины внутри себя. Она глубоко вздохнула и подошла к комоду. В верхнем ящике, под стопкой аккуратно сложенного белья, лежала шкатулка. Небольшая, деревянная, с инкрустацией. В ней не было ничего ценного с точки зрения ювелира. Но для Марии это была самая дорогая вещь на свете.
Это была память о маме. Там лежали ее скромные сережки, которые она носила каждый день, старый наперсток, забавная брошь в виде божьей коровки и несколько пожелтевших фотографий. Когда Марии было невыносимо тяжело, она открывала шкатулку, брала в руки гладкие прохладные сережки и на несколько минут чувствовала себя под защитой. Это был ее талисман, ее святыня.
Она потянулась за шкатулкой, чтобы почувствовать привычную тяжесть дерева, но пальцы наткнулись на пустоту. Сердце на секунду замерло. Она отодвинула белье. Шкатулки не было.
Холодная волна паники подкатила к горлу. Она распахнула ящик полностью, сбросила на пол все содержимое. Нет. Ее не было.
Мария выпрямилась, кровь гудела в висках. Она обвела взглядом комнату. Все было на своих местах. Кроме самого главного.
Она резко вышла из спальни. В коридоре было пусто. Из гостиной доносились звуки мультфильма. Она прошла туда.
Степа сидел на полу посреди комнаты, окруженный игрушками. И в его руках была она. Деревянная шкатулка. Крышка была открыта. Содержимое было разбросано вокруг него по ковру. Он что-то увлеченно рассматривал. Это была та самая брошь-божья коровка.
— Дай сюда, — тихо сказала Мария. Голос ей не повиновался, прозвучал хрипло и странно.
Мальчик поднял на нее глаза, на мгновение заинтересованный, потом насупился и сжал брошь в кулаке.
— Моя! Жучок!
— Нет, Степа. Это мое. Дай мне.
— Не дам! — он отполз от нее, прижимая добычу к груди.
В этот момент из кухни вышла Алена, доедая бутерброд.
— Опять что? — с набитым ртом спросила она.
— Он взял мою вещь. Мою шкатулку, — Мария указала на разбросанные по полу памятные безделушки. Ее руки дрожали. — Отбери у него брошь. Он ее сломает.
Алена снисходительно взглянула на сына.
— Степочка, что это у тебя? Красивая букашка? — потом перевела взгляд на Марию. — Да что ты разнервничалась из-за какой-то безделушки? Игрушка и игрушка. Пусть поиграет.
— Это не игрушка! — голос Марии сорвался, впервые за все время повысившись до крика. — Это память о моей маме! Он не имеет права это брать! Это мое! Вы вообще ничего не имеете права брать!
Ее крик привлек внимание Светланы Викторовны. Та появилась в дверях с влажной тряпкой в руках.
— Опять сцены устраиваешь? На ребенка кричишь? Из-за какой-то ерунды? У Алены в детстве таких игрушек целый мешок был, и ничего.
Мария не слушала их. Она не видела их. Она видела только маленький кулак, сжимающий последнюю ниточку, связывающую ее с тем временем, когда ее любили и защищали. Она сделала шаг вперед.
— Отдай.
Степа, испугавшись ее тона, швырнул брошь об пол. Прозрачные красные крылышки отломились от черного тельца и отлетели в сторону.
Тишина стала абсолютной. Мария смотрела на осколки своей памяти, разлетевшиеся по грязному ковру. Она медленно, как во сне, наклонилась и подняла обе половинки. Острые края пластика впились ей в ладонь.
Она подняла глаза на Алену, на Светлану Викторовну. Они смотрели на нее с немым, тупым удивлением, как на сумасшедшую.
В этот момент зазвонил ключ в замке. Вернулся Игорь.
— Что тут у вас происходит? — спросил он, замирая на пороге и окидывая взглядом сцену: жена на корточках с каким-то хламом в руках, разбросанные вещи, мать и сестра, смотрящие на нее с осуждением.
Мария медленно поднялась. Она разжала ладонь и показала ему сломанную брошь.
— Они сломали память о моей маме, — ее голос был тихим, ровным и страшным в этой тишине. — Твоя семья.
Она не стала ждать ответа. Она прошла мимо него в спальню, аккуратно собрала с пола все вещи из шкатулки, сложила их обратно и закрыла крышку. Потом села на кровать, сжимая шкатулку в руках так крепко, что дерево впивалось в пальцы.
Она не плакала. Внутри все перегорело. Осталась только тихая, холодная, абсолютная ясность. Терпение лопнуло. Линия была пересечена. Война была объявлена.
Мария не вышла к ужину. Она сидела на кровати, и сломанная брошь лежала перед ней на одеяле, как вещественное доказательство преступления. За стеной слышались приглушенные голоса, звон посуды, смех. Они уже забыли. Для них это был пустяк, мелкая стычка, которую выиграли они. Для нее это была точка невозврата.
Она не слышала, как открылась дверь. Игорь вошел неслышно и остановился у порога. Он выглядел растерянным и виноватым.
— Марь… — он начал неуверенно. — Послушай… Они не хотели… Ребенок же, он не специально.
Мария медленно подняла на него глаза. В них не было ни слез, ни гнева. Только холодная, отполированная до блеска сталь.
— Выйди, пожалуйста, — сказала она ровным, безразличным тоном. — И закрой дверь.
Он постоял еще мгновение, что-то пытаясь найти в ее лице, но не найдя, беспомощно развел руками и вышел.
Щелчок замка прозвучал для Марии как щелчок взведенного курка. Она подошла к зеркалу и долго смотрела на свое отражение — на уставшее лицо, на тени под глазами, на сжатые в тонкую ниточку губы. Она не узнавала себя. Эту забитую, затравленную женщину, которая разрешает топтать себя и самое дорогое, что у нее есть.
— Нет, — прошептала она своему отражению. — Все кончено.
Она не стала кричать, не стала рыдать. Ярость, которая могла бы выплеснуться наружу истеркой, превратилась внутри в нечто иное — в холодную, расчетливую решимость. Они играют в грубую силу и наглость? Хорошо. Она будет играть в тишину и закон.
На следующее утро она проснулась раньше всех. Неспешно приняла душ, заняв ванную на сорок минут, приготовила себе кофе — тот самый, крепкий, который любила она, а не «полезный» цикорий свекрови. Она не стала варить кашу на всех, не стала накрывать на стол. Она села на кухне одна, с чашкой кофе и своим телефоном.
В девять утра она сделала первый звонок. Своей подруге Кате, которая работала юристом.
— Кать, привет. У меня вопрос по жилищному праву, — сказала она громко и четко, чтобы ее было слышно из-за двери. — Вот … Если в твоей квартире проживают гости, а они ведут себя отвратительно, портят имущество… Как их можно… легально попросить на выход? Есть какие-то механизмы?
Она сделала паузу, слушая ответ.
— Да, да, я понимаю. Прописки у них нет, конечно. Они просто гости. То есть, по сути, я как собственник могу вообще не пускать их на порог? А если они уже inside… Да, фиксация ущерба… Показания соседей… Понятно. Спасибо большое! Очень полезная информация.
Она положила трубку и громко, с наслаждением отхлебнула кофе. Из комнаты Светланы Викторовны доносилось настороженное молчание.
Мария ушла на работу. Вечером она вернулась ровно в семь. На кухне царил хаос — грязная посуда, крошки на столе. Никто не убрал и не приготовил ужин. Алена и Светлана Викторовна смотрели телевизор с обиженными лицами.
Мария прошла мимо них, не сказав ни слова. Она зашла в свою комнату и закрыла дверь. Через полчаса она вышла, пошла на кухню, достала из холодильника куриную грудку и овощи и начала готовить. Ровно на одну порцию.
Сковорода зашипела, запах жареного лука и специй пополз по квартире. Алена, привлеченная запахом, заглянула на кухню.
— О, ужин? А нам на всех?
Мария помешала содержимое сковороды, не поворачивая головы.
— Я готовлю себе. Вы же взрослые самостоятельные люди. Наверное, уже поужинали? Или приготовили что-то сами.
— Но… мы думали, ты… — Алена опешила.
— Я что? — Мария обернулась, держа в руке разбрызгиватель с маслом. — Ваша бесплатная кухарка? Так вроде нет. У нас не рабство.
Она спокойно вернулась к готовке, положила себе еду на тарелку и ушла в комнату. Оставив на кухне ошеломленное молчание.
Позже, когда Игорь попытался завести разговор о «нормальных отношениях в семье», Мария громко, чтобы слышали все, сказала ему:
— Я не буду больше обсуждать это. Все, что мне нужно было знать о правах и обязанностях, мне разъяснил юрист. Дальше — дело за фактами.
Наступила звенящая тишина. Слово «юрист» подействовало магически. Оно прозвучало не как угроза, а как констатация. Как холодный дух закона, который вдруг вошел в эту квартиру, пахнущую борщом и детскими капризами.
На следующий день Мария купила небольшой холодильник-бар и поставила его у себя в комнате. Туда она сложила свои продукты — сыр, йогурты, фрукты. Она больше не оставляла ничего в общем холодильнике. Ее действия были медленными, точными и безмолвными.
Она не кричала. Она просто тихо и методично отгораживалась. Кирпич за кирпичиком. И за этой тишиной было слышно нечто гораздо более страшное, чем истерика. Была слыша железная поступь решимости.
Тишина в квартире длилась два дня. Она была густой, натянутой, как струна. Мария жила своей жизнью в пределах спальни: работала за ноутбуком, ела принесенную из кухни еду, выходила в общее пространство только в крайней необходимости. Ее молчание и отстраненность действовали на домашних угнетающе. Свекровь и Алена перешептывались, бросая в ее сторону колючие взгляды, но открытый конфликт не возникал. Их смущала и настораживала эта новая, холодная и непробиваемая Мария.
Все изменилось вечером на третий день. Алена, видимо, решив, что буря миновала, позволила Степе снова бегать по коридору с игрушечным молотком. Грохот и визги разносились по всей квартире. Мария сидела в комнате и проверяла работу, но сосредоточиться было невозможно.
Внезапно грохот у ее двери сменился возней и громким, искренним плачем. Дверь распахнулась, и на пороге возникла разгневанная Алена, таща за руку ревущего Степу.
— Ты что, дверью ему на ногу наступила? Он же тут играл! — закричала она, тыча пальцем в Марию.
Мария медленно подняла глаза от ноутбука. Она не встала.
— Твоему ребенку давно пора спать, а не орать в десять вечера в чужой квартире, — спокойно ответила она. — И я его дверью не задевала. Он сам упал.
— Как ты разговариваешь? Чья квартира? Это квартира моего брата! И моего сына! А ты тут кто вообще?
Этот крик стал сигналом. Из своей комнаты вышла Светлана Викторовна, с лицом, побагровевшим от возмущения.
— Опять ты сцены устраиваешь? На ребенка кричишь? Да когда же это кончится! Игорь! Игорь, выйди, посмотри, что твоя жена творит!
Игорь нехотя появился из гостиной. Он выглядел измотанным до крайности.
— Прекратите! — пробурчал он. — Хоть один вечер можно без криков?
— Ты ей скажи, чтобы прекратила! — взвизгнула Алена. — Она моего ребенка обижает! Она тут у себя баррикады строит, продукты прячет, как последняя жадюга! В нормальной семье так не поступают!
Мария медленно поднялась. Она была бледной, но абсолютно спокойной. Она обвела взглядом всех троих, собравшихся у ее двери — разъяренных женщин и беспомощного мужа.
— Вы хотите поговорить о нормальной семье? — ее голос прозвучал тихо, но так, что было слышно каждое слово. — Хорошо. Давайте поговорим. Но стоя в коридоре это делать неудобно. Пройдемте на кухню.
Она первой прошла мимо них, не задев никого, и устроилась за кухонным столом. Остальные, ошеломленные ее тоном, молча последовали за ней.
— Итак, — начала Мария, положив руки на стол ладонями вниз. — Давайте расставим все точки над "й", раз уж речь зашла о нормальности. Нормально ли, когда гость, пусть и родственник, позволяет себе рыться в гардеробе хозяйки и брать ее вещи без спроса?
Она посмотрела на Алену. Та открыла рот, чтобы возразить, но Мария ее перебила.
— Нормально ли, когда ребенок гостя портит имущество, а его мать вместо извинений заявляет, что «он просто познает мир»? — ее взгляд упал на сломанную брошь, которую она специально положила на видное место на подоконнике.
— Нормально ли, когда человек, не являющийся собственником этого жилья, диктует хозяйке, как ей вести быт, критикует ее и оскорбляет? — теперь она смотрела на Светлану Викторовну.
— Мария, хватит, — попытался вставить Игорь.
— Нет, Игорь, не хватит, — холодно парировала она. — Вы все хотели поговорить? Так давайте говорить. Я больше не намерена это терпеть. Эта квартира — моя. Я в ней прописана. Я участвую в оплате всех счетов. И я заявляю четко и ясно: я больше не буду вас обслуживать. Ни готовить, ни убирать за вами. Вы здесь гости. И вести себя вы будете соответственно. Или будете искать другое место для жительства.
В наступившей тишине был слышен только тяжелый вздох Светланы Викторовны.
— Как ты смеешь так разговаривать? Я мать твоего мужа!
— А я — его жена. И хозяйка здесь — я. Если вам что-то не нравится — вон там дверь. Если вы испортите еще что-то мое, — Мария снова посмотрела на брошь, — я буду действовать через суд о возмещении ущерба. У меня есть фотографии, есть переписка, и я уверена, соседи с удовольствием подтвердят уровень шума и скандалов, которые здесь творятся.
Она произнесла это ровно, без крика, опираясь на факты. И это подействовало сильнее любой истерики.
Алена побледнела.
— Ты… ты на нас в суд подашь? Родственников? Да ты с ума сошла!
— Нет, — покачала головой Мария. — Я просто перестала быть тряпкой. Я защищаю свой дом. И я использую для этого все доступные законные методы. Ваше поведение фиксируется. Все, что происходит за пределами моей комнаты, считается происходящим в моем частном пространстве, куда вы допущены на правах гостей. Права гостя — быть вежливым и не мешать хозяевам. Вы свои права исчерпали.
Она встала.
— На этом все. Обсуждение окончено.
И, развернувшись, она вышла из кухни, оставив за собой гробовую тишину, в которой повисли ее слова, твердые и неопровержимые, как каменные глыбы.
Тишина, воцарившаяся в квартире после ее ухода, была оглушительной. Мария, вернувшись в свою комнату, прислушивалась к каждому шороху за дверью, но слышала лишь сдавленный шепот, который вскоре и вовсе стих. Никто не пришел кричать, ругаться или что-то доказывать. Ее слова, подкрепленные холодной правотой закона, обезоружили их.
Она легла спать, не запирая дверь на ключ. Впервые за долгое время ей не было страшно. Было пусто и тихо внутри, но это была тишина после битвы, а не перед ней.
Ночь прошла тревожно. Она слышала, как поздно вернулся Игорь (он ушел сразу после разговора, не в силах вынести накалившейся атмосферы), как за стеной часами перемещались и о чем-то шептались его мать и сестра.
Утро началось не с запаха кофе и не с требований к завтраку. Дверь в комнату Светланы Викторовны была закрыта. Мария, выйдя в коридор, увидела, что чемоданы, которые всего несколько дней назад так бодро вкатились в прихожую, теперь так же молча стояли у выхода, упакованные и готовые к отбытию.
Она не стала ничего спрашивать. Она просто сварила себе кофе и вернулась в комнату. Притворяться, что ничего не происходит, не было смысла. Притворяться, что ей не все равно, — тоже.
Около полудня раздался стук в ее дверь. Негромкий, неуверенный.
— Войди, — сказала Мария.
В дверь просунулся Игорь. Он выглядел помятым, будто не спал всю ночь.
— Они уезжают, — произнес он глухо. — Сейчас такси приедет.
Мария кивнула, не поднимая на него глаз с монитора ноутбука.
— Мам просит… чтобы ты не держала зла. Говорит, она просто хотела как лучше.
— Я знаю, — ответила Мария. — Все всегда хотят как лучше. Только у всех свое представление о том, что это — «лучше».
Игорь помолчал, переступая с ноги на ногу.
— Марь… Я… — он искал слова, но не находил их. — Прости.
Она наконец посмотрела на него. В его глазах она увидела не просто вину. Она увидела стыд. Стыд за свою слабость, за свое малодушие, за то, что его жена была вынуждена самой, в одиночку, сражаться с его же семьей.
— Мне не за что тебя прощать, Игорь, — сказала она тихо. — Ты ничего не сделал. Ни плохого, ни хорошего. Ты просто отсутствовал.
Его лицо исказилось от боли. Эти слова попали точно в цель, оказались горше любых упреков.
Звонок в домофон прервал тяжелую паузу. Приехало такси. Началась возня, зашуршали куртки, зазвучали притворно-бодрые голоса.
— Ну, мы поехали! — крикнула Алена в сторону коридора, не удостоив Марию личным прощанием. — Степа, попрощайся с дядей Игорем!
Светлана Викторовна остановилась на пороге. Она посмотрела в сторону прихожей, где стояла Мария, наблюдавшая за происходящим.
— Ну, будь здорова, — бросила она через плечо, не глядя на нее. — Без нас хоть разгребешь свои закрома.
Дверь закрылась. Заклинил тяжелый замок. И наступила тишина. Настоящая, глубокая, без примеси чужих голосов, телевизора и топота детских ног.
Мария и Игорь остались стоять в прихожей по разные стороны, как два немых острова, разделенных океаном случившегося.
Он первый нарушил молчание.
— Я не знаю, что сказать.
— Тогда не говори, — ответила она. — Слова сейчас ничего не изменят.
Она прошла на кухню, взяла со стола свою фарфоровую чашку и поставила ее на самое видное место на полке, туда, где раньше стоял грубый сервиз в синюю полоску. Потом вернулась в прихожую.
— Я не знаю, смогу ли я забыть, как ты наблюдал со стороны, Игорь. Как ты позволял им унижать меня. Как твое молчание становилось для них одобрением.
Он опустил голову.
— Я знаю. Я все понимаю.
— Нет, — покачала головой Мария. — Ты пока не понимаешь. Нам придется все начинать с чистого листа. Или не начинать вовсе. Но это будет очень долгий разговор. Не сегодня.
Она повернулась и пошла в свою комнату. На пороге обернулась.
— Я рада, что они уехали. Но это не победа. Это просто передышка.
Дверь в ее комнату закрылась. На этот раз не на ключ. Просто закрылась.
Игорь остался один в пустой, непривычно тихой квартире. Он подошёл к окну и увидел, как внизу такси, забрав его семью, плавно тронулось и растворилось в потоке машин.
Он понимал, что уехали не только они. Уехало что-то важное, что было между ним и Марией. Доверие. Ощущение тыла. И теперь ему предстояло одному разбирать завалы, которые он сам же и позволил создать. Путь к миру в его доме только начинался. И был он неизвестно долгим.