Выпивали у известного журналиста К. по случаю недавно полученной им премии. Квартира с лепными потолками и трехъярусными люстрами находилась где-то между Большой Якиманкой и Малой Полянкой. А может, наоборот, Якиманка была малой, а Полянка большой, не поручусь. Оказалась я там случайно. Тем вечером мой знакомый Гена, тоже журналист, хотя и гораздо менее известный, чем К., встретился мне в легендарном книжном, сохранившемся на своем месте со времен СССР. Я заходила туда по привычке, хотя давно дала себе зарок больше книг не покупать. И все же чуть не соблазнилась новым изданием рассказов Накамуры, когда услышала, как меня тихонько окликают по имени. Я вернула покетбук на полку и сняла очки, которые недавно начала использовать для чтения. «А я все думал, ты это или нет», – обрадовался взъерошенный гражданин в черной утепленной куртке, в каких тогда ходило пол-Москвы. После чего мы с Геной обменялись новостями, а когда смотрительницы стали глядеть на нас уж очень неодобрительно, продолжили на улице. Но быстро замерзли – дело было в феврале. Приглашение в кафе Гена расценил бы как обещание оплатить общий счет, поэтому я предложила вернуться в магазин погреться. Тут-то мой приятель и вспомнил о приеме у К.: «А пойдем, пешком недалеко!» Я оценила смелое решение: Гена мог сделать мне приятное и при этом не тратиться.
Дверь нам открыл кто-то из гостей. Затолкав шапки в рукава и пристроив свои одежки поверх переполненных вешалок, мы прошли в гостиную, где с бокалами в руках кучковался народ, пощипывая виноград и надкусывая яблоки из расставленных повсюду фруктовых ваз. Некоторые лица казались смутно знакомыми. Гена нашептал мне на ухо краткую сводку, кто есть кто, упомянув среди прочих пару телевизионных ведущих. Интерьер был эклектичный: антикварные напольные часы стояли между ротанговыми креслами, а вдоль стены напротив тянулся кожаный диван длиной со взлетную полосу. Перехватив мой взгляд, Гена истолковал его по-своему и объяснил, что свекор К. владеет заводом лакокрасочных изделий, так что К., в сущности, живет у жены на содержании, хотя и сам зарабатывает кое-что.
Тут в дверях показалась упомянутая жена, высокая брюнетка в жестких кудрях, которые тоже отдавали чем-то лакокрасочным, и предложила всем перейти в соседнюю столовую.
Во главе накрытого стола восседал сам К., радушно улыбаясь входящим. Телеведущие сели к нему поближе, а мы с Геной скромно заняли места на дальнем конце. Напротив нас оказалась ненадолго вернувшаяся из Канады поэтесса Д. со своим смуглым, улыбчивым, ни слова не понимающим по-русски мужем, и мы даже поздоровались через стол, слишком широкий, чтобы продолжить беседу. Гена сел от меня справа, а сидевшего слева мне не удавалось хорошенько разглядеть, он все время вертелся, проворно накладывая себе со всех блюд, задевал меня локтем, извинялся и снова принимался за свое. «Кто это?» – спросила я Гену, но он только пожал плечами: «Я знаю всех, но все-таки не каждого».
Потянулись тосты, пожелания, воспоминания, лакокрасочная жена командовала сменой блюд, осуществляемой силами двух маленьких филиппинок. Я согрелась, наелась, заскучала и подумывала, как бы потихоньку смыться, но как раз настал тот период, когда общие торжественные темы исчерпались, гости завели болтовню с соседями, и разговор принял неожиданный оборот. Поэтесса Д. подняла кверху указательный палец и уверенно заявила, что и хорошим, и дурным людям обязательно воздается, и она не раз была тому свидетелем. Я предположила (про себя, конечно), что сейчас мы услышим повесть о гибели ее литературных завистников, но инициативу перехватили: сидевший почему-то далеко от К. его домашний доктор, похожий на печального моржа, рассказал случай, произошедший в бытность его зав. отделением одной из крупнейших столичных больниц. «Вот подумайте, врачи едва спасли пациента, вернули с того света героическими усилиями. А после выписки обнаружилось, что у этого, можно сказать, приговоренного смертника плохо работает левая рука, пальцы не сжимаются в кулак. Ну, можно же без этого пережить, не драться же он собирался, а по столу стучать ведь и правой можно? Рука-то все ж таки работала, а что вы хотите после кислородного голодания, счастье, что она вовсе не отнялась. Но нет, родственники подали в суд, и несчастных врачей судили. А если бы ему просто дали умереть, никто бы не придрался, потому что лечение шло строго по протоколу, и с таким диагнозом в живых он остаться практически не мог. Но остался…» – тут доктор рассказал всю историю еще раз, упирая на героизм врачей и неблагодарность пациентов.
Разлили, сказали тост за справедливость, и поэтесса воспользовалась паузой, чтобы вернуться к сюжету о завистниках. А мой сосед слева вдруг ухватил меня за локоть и, обращаясь исключительно ко мне, доверительно сказал: нет никакой справедливости и воздаяния тоже нет. Но что-то есть, колебания какие-то, эхо, отзвук, может, даже юмор, хотя и нечеловеческий.
Произошло это на излете советских времен – так он начал, – да только никто не знал, что это будет излет, а думали, что советское время будет продолжаться. Брежнев уже умер, но генсек как идея еще существовал. А всякие западные новшества тем временем помаленьку проникали в советский обиход. И одним из таких капиталистических чудес был видеомагнитофон.
В эпоху ютуба и прочего видеоконтента никому этот допотопный монстр чудом не покажется. А тогда видеомагнитофоны были штучным товаром, и владели ими единицы, имевшие возможность выезда за рубеж. «Уж и не знаю, в курсе ли вы, что за рубеж выезжали не все желающие, – с некоторым надмением задал вопрос мой собеседник, – а только с разрешения партии и правительства и после серьезного собеседования?» Я ответила в том духе, что хоть и моложе его, но тоже не вчера родилась, к тому же у меня имеются глаза и уши, а также родители и старшие друзья, которые много чего мне рассказывали. Он хмыкнул, выражая сомнение, но продолжил.
В общем, у этого товарища, назовем его для удобства хоть Иваном, был-таки этот заветный видеомагнитофон. Но какое же удовольствие иметь драгоценную вещь, если ею не перед кем похвастаться. Ну, не похвастаться, а, так сказать, поделиться радостью обладания, да? И вот он решил собрать своих лучших друзей, немного, человек шесть, на просмотр фильма.
Выбрать фильм тоже было дело непростое. Показывать на видеомагнитофоне то же, что и так в любом телевизоре можно увидеть, решительно никакого смысла нет. Так что найти следовало нечто особенное.
И была найдена кассета ВХС – размером с хорошую книгу – рассказчик кивнул на книжные полки хозяина. Да знаю я, что такое ВХС, сказала я, но он мне опять не поверил: откуда вам знать, вы уж и дискеты едва помните.
Фильм был тоже зарубежный, но не западный, а наоборот, восточный. Что, конечно, говорило об изысканном вкусе этого самого Ивана. Назывался фильм «Империя страсти» и в свое время получил приз Каннского фестиваля, хоть это для нас и не важно.
Сюжет был любовный и мистический. Я вам его целиком пересказывать не буду, чтоб вы чего лишнего про меня не подумали, – фыркнул мой собеседник, – однако была эротическая сцена, которую необходимо упомянуть.
Я несколько напряглась, но деваться было некуда, так что я слушала дальше.
Вы его все равно смотреть не будете, так что спойлер вам не помешает – хотя в те времена, о которых речь, слова такого «спойлер» никто никогда и не слыхал, а наоборот, все с удовольствием друг другу пересказывали что могли, и книги, и фильмы, и никому это не мешало.
А сцена была такая: мужчина решил выбрить своей любовнице лобок, и немедленно приступил к исполнению задуманного при помощи опасной бритвы. И хотя в кадре ничего такого особо скабрезного и видно-то не было, герой все самое интересное спиной загораживал, но дыхание все затаили. И ровно в этот момент в дверь позвонили – таким особым звонком, когда сразу становится понятно, что лучше открыть подобру-поздорову. Нажали на «стоп», но вытащить кассету никто не догадался, все замерли, так что стоп- кадр образовался и на экране, и в реальности. Иван отпер дверь, и в комнату быстро прошли сразу несколько человек: милиция и понятые.
– Что делаете?
– Кино, значит, смотрим?
– Кто хозяин? – спросили они, будто бы не знали.
Надо сказать, что та сцена на весь фильм была единственной, в которой было хоть что-то этакое, дальше все было в рамках самой строгой пристойности, но про «дальше» никто и не думал, а голая азиатка на экране в присутствии этих советских товарищей и в самом деле выглядела как вызов нравственности, так что когда прозвучало слово «порнография», все поневоле согласились. Впрочем, спорить с милицией граждане были тогда не приучены, а гости Ивана соображали, что пока молчат, есть шанс отбрехаться, мол, сами не знали, на что шли, хозяин не предупредил и тэ пэ, а возразишь, так и сам пойдешь соучастником.
Короче, Ивана повязали за распространение порнографии. Вы, конечно, спросите, а как это органы, не сочтите за каламбур, так вовремя пришли. А ответ простой – кто-то из шестерых верных друзей настучал. По каким причинам, сие нам неведомо. Да и гадать нечего, ревность, зависть, подлость – обычные человеческие штуки.
И отправился гражданин Иван прямиком на лесоповал. Из партии его, понятно, тут же исключили, жена с ним развелась… Я ведь упоминал, что у него была жена? Да-да, была, пока его за границу пускали и премию выписывали. А потом р-раз – и не стало. Потому что одно дело быть женой ценного специалиста, а другое дело… ну, вы понимаете. И сын тоже отрекся и фамилию сменил, быстро смекнул, что папа-зэк ему анкету не украсит. Так что на леспоповале Иван работал налегке, без семьи, и никто ему не писал, не тревожил понапрасну. Стукачок из его друзей свой гешефт поимел, а оставшиеся пятеро и не пикнули. А потом другая история пошла, Горбачев-перестройка и прочее веселье, про Ивана и не вспоминал никто. Как уж он там жил-выживал, это мы опустим. Но известно, что трудился добросовестно, прав не качал, на рожон не лез, и по причине плохого здоровья и хорошего поведения его выпустили чуток пораньше.
И – потерпите, уже недолго до кульминации, пардон, это снова не каламбур, – получил он свою справку об освобождении и поехал домой в Москву. И вот тут… рассказчик сделал паузу и округлил глаза – приезжает он на три вокзала, сходит с поезда с чемоданчиком малым, поскольку имущества у него рубашка да штаны, и первое, что он видит, выйдя в город, – вот такенный плакат – он широко развел руки, повернувшись на стуле, чтоб никого не задеть – огромный, во всю стену дома, и написано на нем, что бы вы думали? ИМПЕРИЯ СТРАСТИ. То самое кино, за которое он оттрубил как миленький свой срок, теперь показывали всем желающим. А? Что скажете? – он положил себе переданный кем-то салат, но есть не стал, ждал моего ответа. А я не знала, что ответить. Честно сказать, и сейчас не знаю. И жалко этого неведомого Ивана, но вроде и действительно смешно, хотя смех мрачноватый такой. Странные повороты делает судьба!
И не надо вспоминать про графа Монте-Кристо, который покарал каждого своего обидчика, не про то у нас речь. Кто виноват? А никто не виноват, были такие времена, настали другие, вот и весь сказ.
Сейчас-то, понятно, Иван в любом случае или умер или совсем глубокий старик. Но если вы, Иван, прочли это и узнали свою историю, пожалуйста, расскажите мне, как вам жилось все эти годы. Встретились ли вы с сыном, простили ли жену, выяснили ли вы – да и выясняли ли – кто был доносчик? Или вы занялись бизнесом, уехали в Канаду, просто жили дальше? И как вам это удалось? Ваш знакомый, от которого я эту историю услышала, мне про это почему-то ничего не рассказал, хотя я и пыталась узнать. Но он хлопнул кряду пять рюмок, запел про дикие забайкальские степи, а потом и вовсе перебрался на хозяйский диван и крепко на нем заснул. И больше я его никогда не встречала.