СИБИРСКИЙ ОГОНЬ
М.К.
Когда уйду, пускай уйду в огни,
не выгоняй ты мой закат из комнат.
И твой ребенок скажет: «Извини»,
твой с бородой и внуками ребенок.
Мы слишком поздно встретились с тобой,
когда чернели фонарей столетья,
хоть небо держат, будет с ними бог,
смеялась ты, от фар машин старея.
На каждого у нас с тобой семья
и ночь в купе, чтоб увидать друг друга,
отпущенные службой две седьмых,
ослепший, за твою держусь я руку.
Я пять седьмых обычный человек,
обеды из вьетнамки, служба-дружба…
Свободный миг — строчу тебе в ВК,
что снова мне от не-свободы душно.
Твой муж ушел… И можно бы сойтись,
согреться вместе даже скукой горькой,
зачем огонь ты спрятала в горсти,
потухшего меня в закат ты гонишь.
Я часто вспоминаю старых нас,
на молодых я права не имею,
там ты была со мной в моем «сейчас»,
с рожденья моего до смерти.
ПОСВЯЩАЕТСЯ ОМСКОМУ МЕТРО
Белая ветка метро
костью легла
в черный, бесснежный мороз
колющих лап.
Станция — лапа,
промерзнешь — поймешь,
что этим городом — взят.
Танцы на лестницах и площадях,
чтоб не озябнуть.
Везет.
Грязный, седой под завязку вагон.
Белая тонкая нить.
Вытяни —
кто-нибудь!
нашу с тобой
в двери стучащую ныть.
Мелочью только и можем звенеть,
цены растут до небес.
Белою веткой метро уезжаем и в небо,
и в бездну.
Но в основном на работу, домой,
день ото дня, сотни лет,
сколько же листьев на ветке одной
не пробивалось на свет.
Скольких забрали мороз и война…
Встали. Оборвана нить.
Белые ветки рассыпаны в нас,
красную где бы найти.
***
Друг друга не узнаем мы при встрече,
вагон не вспомнит дребезжащих слов,
но будет так же с верхней полки вечность
глазеть на наш плацкартный файф-о-клок.
Друг другу не подарим ни мгновенья,
слова банальны, пресны и пусты.
И ты моим «Люблю тебя» не веришь,
и кипятка попросишь принести.
Мои «люблю» на «как дела» похожи,
погода для двоих — подножный корм,
но от тебя спокойные «я тоже»
бурлят «вполне нормальным» кипятком.
Пожмешь плечами, выплеснешь заварку,
начнешь и бросишь макраме плести.
Ты так по-детски озорно зеваешь,
что снов твоих я не смогу постичь.
Друг другу ни полслова на прощанье,
в айфонах век давно уже немой.
Во мне дрожало прожитое счастье,
но ни унять, ни вспомнить я не мог.
ПОИСКИ
Выход в интернет
достоин быть в вечернем платье.
Рука на клавиатуре ждет поцелуя.
В наш холодный век,
если мышку погладил,
обязан с нею ты встретить утро.
Лучше целым.
Не разбитым на пиксели.
Не измотанным соцсетями.
Милые,
ожидающие принцев,
я устал от молчания с вами.
Клавиш треск,
меня расстреливают, —
как ты мог не поставить лайки!
Бьется сердце —
белое-белое,
и от бессердечия хочется плакать.
Надеваю смокинг
я каждый вечер,
модем икает, перезагружен,
с надеждой, что ту приглашу на встречу,
кто мне в самом деле реально нужен.
***
Тому себе —
в автобусном стекле —
показываю средний палец.
А третий, словно светский лев,
на стойких пассажиров пялится.
Нам пятничная выпала печаль,
мы отраженья мятые друг друга.
Не замечать.
В себе не замечать,
как сдачи звон, проглоченную ругань.
Ты «Запроезд» зовешься в эту жизнь,
а та, что следом, опоздает, в пробке.
И кто-то за автобусом бежит,
бросая тень на нас, давно бесплотных.
Доедем все — по семьям, до небес:
мы воробьев шуршащих греем в кофтах.
Тому себе,
который точно есть,
скажу вылазь,
приехали.
Голгофа.
ПОТОП
после работы заходишь в пятерочку или ярче
вроде ниче не купил а тыщи как не бывало
заголосил господи мы за тебя голосовали
а тут ползарплаты нужно отдать за яйца
после пятерочки нищим заходишь на почту
а там сумасшедшая очередь
словно за письмами счастья
ужели нам господи здесь на раз-два считаться
видишь озлоблены твари добра не помнят
как заберу посылку в ней захочу укрыться
может и не найдут скорчусь смотаюсь в узел
мне говорят мой взгляд опустошен и узок
но я смотрю на мир и нажимаю тыц
***
Горжусь тем, что плакал, кончая реветь,
что непокорен, непокорен,
и тем, что намешано разных кровей,
и — дрался до первой крови.
Страна как ребенка роняла меня
в метельные зыбкие степи,
мне недоставало порою ремня,
но все говорили — он стерпит.
Я жил под холодной скорлупкой-страной,
по тонкому льду я катался.
И что при рождении не было мной,
я понял и принял, как данность.
Когда догорю я осенним костром,
скажите, согрели хоть руки?
И если решите, что кончен мой срок,
то целой оставьте скорлупку.
ВЕШАЕМ ГЕОГРАФИЧЕСКУЮ КАРТУ
С.
Все реки текут из моей руки,
в твой океан впадая.
Разволновалась? Не опрокинь
То, что казалось далью.
Конструкция хрупкая — этот мир,
границы случайны, стерты,
замазаны ручкой и — черт возьми,
зачем их меж нами столько?
Не каждому слову дано доплыть,
теряется слог в пустынях,
но если сорвется последний крик —
это твое имя.
***
С.
Имя твое — мой храм,
произношу, входя.
Все, что не проиграл, —
имя, в котором я.
Все, что не произнес,
не растерял за век.
Имя твое — вопрос?
Имя твое — ответ.
Звуки не изменить:
в каждом — и стыд, и звон,
вытянут из меня,
что не сказал, не смог.
Сколько таких имен
брошено в брань и в бред,
может быть, и в мое
кто-то войдет, как в свет.