— Нет, Тамара Игоревна, сегодня не получится.
Оля стояла посреди кухни, зажав телефон между плечом и ухом, и методично нарезала морковь для плова. На той стороне линии повисла такая плотная, звенящая тишина, что, казалось, её можно было потрогать. Оля даже на мгновение перестала резать, прислушиваясь.
— Что значит «не получится»? — наконец прошипел голос свекрови, будто из прохудившегося воздушного шара медленно выходил воздух. — Оленька, ты меня плохо расслышала? Я говорю, мы уже подъезжаем. Будем минут через пятнадцать. Кариша с Вадимом и детьми тоже с нами. Мы соскучились!
«Соскучились они», — мысленно передразнила Оля, с силой вонзая нож в разделочную доску. Морковный кружок раскололся надвое. — «Как будто в прошлые выходные не у них на даче вскапывали грядки под картошку».
— Тамара Игоревна, я вас прекрасно расслышала, — ровным, почти ледяным тоном произнесла она. — И я повторяю: сегодня мы не можем вас принять. У нас свои планы.
— Какие ещё планы в субботу вечером? — в голосе свекрови прорезались стальные нотки. — Сериалы свои смотреть будете? Оленька, не говори глупостей. Мы же семья! Филипп дома? Дай ему трубку!
Оля посмотрела в сторону гостиной, где её муж, Филипп, уютно устроившись на диване, смотрел какой-то научный фильм про глубины океана. Он был полностью поглощён зрелищем гигантских кальмаров и причудливых рыб, светящихся в темноте, и совершенно не замечал назревающей бури. И слава богу. Этот разговор Оля решила провести сама. От начала и до конца.
— Филипп занят, — отрезала она. — А наши планы — это наше личное дело. Мы не договаривались о встрече. Вы не предупредили заранее. У меня на ужин готовится плов на троих, а не банкет на семерых.
— Плов! — фыркнула свекровь. — Какая проблема? Сваришь кастрюлю макарон побольше, сосисок отваришь. Дети макароны любят. Кариша как раз купила торт «Наполеон», твой любимый. Мы же не в ресторан едем, а к родным людям! Всё, не бери в голову, мы уже на вашей улице. Открывай ворота!
Короткие гудки в трубке прозвучали как выстрел стартового пистолета. Оля медленно опустила телефон на столешницу. Руки слегка дрожали. Не от страха. От ярости. Той самой тихой, холодной ярости, которая копилась в ней годами.
Каждый раз одно и то же. Внезапный звонок: «Мы едем!», «Мы уже у вас!», «Встречай!». И неважно, что у Оли могли быть свои дела, что она устала после рабочей недели, что у Егора завтра контрольная по физике, и в доме нужна тишина. Они просто приезжали. Шумной, бесцеремонной толпой. Свекровь Тамара Игоревна, вечно недовольная золовка Карина, её молчаливый муж Вадим, которого все звали «мебелью» за способность часами сидеть на одном месте, и их двое неуправляемых детей, Леночка и Паша, которые носились по квартире как ураган, оставляя после себя липкие пятна, сломанные игрушки и оглушительный звон в ушах.
И каждый раз Оля, сжав зубы, металась по кухне, пытаясь из ничего сообразить ужин на ораву гостей. А Филипп… Филипп разводил руками и виновато улыбался: «Ну, Оль, ну что я сделаю? Это же мама. Не выгонять же их».
«А почему, собственно, и нет?» — подумала Оля, глядя на телефон, который снова завибрировал. Звонила Карина. Оля сбросила вызов. Потом ещё раз. И ещё.
Она вышла в прихожую и посмотрела в глазок. У ворот их небольшого частного дома стоял знакомый серебристый внедорожник Вадима. Двери распахнулись, и на свет божий высыпалась вся компания. Тамара Игоревна, в своём неизменном бежевом плаще, придававшем ей сходство с генералом в штатском, властно указывала рукой на дом. Карина, поджав губы, уже набирала номер Оли в десятый раз.
Оля повернула ключ в замке. Потом ещё один. И накинула цепочку.
Звонок в дверь прозвенел резко и требовательно.
— Оля, открывай! — донёсся голос Карины. — Что за шутки? Холодно же!
Оля молчала, прислонившись лбом к холодному металлу двери. Сердце колотилось где-то в горле. Она слышала, как дети начали ныть, как Вадим что-то буркнул себе под нос.
— Ольга! — это уже была Тамара Игоревна, и в её голосе зазвучала откровенная угроза. — Немедленно открой дверь! Что ты себе позволяешь?
— Мам, что случилось? — из гостиной вышел Филипп, встревоженный шумом. — Кто там?
Он посмотрел на жену, на её бледное, решительное лицо, и всё понял.
— Оля… там мои? — тихо спросил он.
— Твои, — кивнула она. — Приехали. Без приглашения.
— Так… так открой, чего ты ждёшь? Неудобно же, они на улице стоят.
— Нет, — твёрдо сказала Оля, глядя ему прямо в глаза. — Я не открою.
Филипп опешил. Он смотрел на жену так, будто видел её впервые. За семнадцать лет их совместной жизни она ни разу не позволила себе ничего подобного. Всегда была мягкой, уступчивой, дипломатичной. А сейчас перед ним стояла незнакомая женщина с горящими глазами и сталью в голосе.
— Ты с ума сошла? — прошептал он. — Оля, это скандал!
— Скандал — это врываться в чужой дом, когда тебя не ждут, — отрезала она. — А это — отстаивание личных границ. Я тебе говорила, Филипп. Много раз говорила, что так больше продолжаться не может. Ты меня не слышал.
Звонок в дверь перешёл в отчаянную трель, к которой добавились удары кулаком.
— Филипп! Сынок! Ты дома? Открой матери! Эта твоя… она нас не пускает!
Филипп дёрнулся, как от удара. «Эта твоя» — так его мать называла Олю в моменты особого раздражения. Он метнулся к двери, но Оля преградила ему путь.
— Не смей, — прошипела она. — Если ты сейчас откроешь, можешь считать, что нас с тобой больше нет.
— Но это же мама! — почти простонал он.
— А я твоя жена! А там, в комнате, твой сын! Наша семья — здесь, за этой дверью. А не там, на улице. Они не уважают ни меня, ни наш дом, ни наше время. Сколько можно это терпеть? Сколько ещё я должна улыбаться, когда мне в душу плюют?
Она говорила шёпотом, но в этом шёпоте было больше силы, чем в криках за дверью. Филипп растерянно смотрел то на неё, то на дверь, из-за которой доносились уже откровенные проклятия.
— Да что она о себе возомнила! Королева английская! — визжала Карина. — Мы к брату приехали, а не к ней!
— Я сейчас полицию вызову! — вторила ей Тамара Игоревна. — Самоуправство!
Оля усмехнулась.
— Полицию? Прекрасно. Пусть вызывают. Интересно, что они скажут в протоколе? «Вламывались в дом к сыну, а злая сноха не пустила»? Филипп, это же цирк. И ты хочешь в нём участвовать?
В этот момент из своей комнаты вышел Егор. Высокий, худой, точная копия отца в юности, только взгляд у него был другой — прямой и насмешливый, как у матери. Он молча окинул взглядом сцену в прихожей, прислушался к воплям за дверью и всё понял.
— Бабуля в своём репертуаре, — хмыкнул он. — Мам, ты молодец. Давно пора было.
Он подошёл к матери и обнял её за плечи. Этот простой жест поддержки значил для Оли больше, чем тысяча слов. Она почувствовала, как напряжение, сковывавшее её, начало отступать.
— Егор, не вмешивайся! — одёрнул его Филипп.
— Почему это? — пожал плечами парень. — Это и мой дом тоже. И мне, например, совершенно не улыбается провести вечер, слушая визги Леночки и вытаскивая Павлика из-под дивана. У меня завтра контрольная по физике. Мне тишина нужна.
Он посмотрел на отца с лёгким презрением.
— Пап, ну сколько можно прогибаться? Они же на шею сели и ноги свесили. Мама права.
Филипп обвёл взглядом свою семью: решительную, несгибаемую жену и взрослого, всё понимающего сына. И впервые за многие годы он почувствовал укол стыда. Не перед матерью, а перед ними. За свою слабость, за своё вечное «неудобно», за то, что он позволял превращать их дом в проходной двор.
Шум за дверью понемногу стал стихать. Видимо, поняв, что штурм не удался, родственники перешли к совещанию. Затем послышался звук заводящегося мотора. Через несколько секунд внедорожник с рёвом сорвался с места.
В доме наступила оглушительная тишина.
— Ну вот и всё, — сказала Оля, отходя от двери. Ноги её вдруг ослабели. — Представление окончено.
Филипп молча прошёл в гостиную и сел на диван, обхватив голову руками. Егор вернулся в свою комнату. Оля пошла на кухню.
Недорезанная морковь, остывающая кастрюля на плите. Она механически продолжила готовку. Нарезала лук, мясо, засыпала рис. Ароматы специй заполнили кухню, но они не приносили обычной радости. Внутри была пустота. Она победила в этой битве. Но какой ценой?
Телефон на столе снова ожил. На этот раз Филиппа. Он поднял трубку. Оля слышала обрывки фраз из гостиной.
— Мам… да… я понимаю… но Оля… нет, она не была пьяная… просто устала… мам, перестань…
Она знала, что сейчас происходит. Тамара Игоревна, мастер психологических манипуляций, обрабатывала сына. Жалобы на сердце, рассказы о том, как её унизили, как оскорбили в лучших чувствах. Картина рисовалась яркая: бедная, несчастная мать, которую выставили за дверь родного сына. А виновата во всём, конечно же, «эта твоя».
Филипп вернулся на кухню с серым, осунувшимся лицом.
— Мать плачет, — сказал он глухо. — У неё давление подскочило. Карина «скорую» хотела вызывать.
— Не вызовет, — спокойно ответила Оля, не оборачиваясь. — У неё ещё ни разу давление не скакало, когда нужно было огород копать или ремонт делать. Только когда что-то не по её сценарию идёт. Это называется психосоматика. Организм реагирует на стресс именно так, как выгодно его хозяину. Хочешь вызвать жалость — пожалуйста, вот тебе высокое давление.
— Ты врач, чтобы ставить диагнозы? — зло бросил Филипп.
— Я женщина, которая сталкивается с твоей матерью уже семнадцать лет, повернулась она к нему. Её глаза были сухими и усталыми. — Я её изучила лучше любого врача. Филипп, неужели ты не видишь? Это всё игра! Спектакль одного актёра. И мы с тобой в нём — послушные куклы. Сегодня я просто перерезала ниточки.
— Ты устроила грандиозный скандал! Завтра об этом будет знать вся родня! Что они обо мне подумают? Что я подкаблучник, который позволил жене выгнать собственную мать!
— А ты подумал, что они думают обо мне все эти годы? — её голос зазвенел. — Что я бесхребетная прислуга, которая должна быть счастлива уже от того, что её осчастливили своим визитом? Что наш дом — это бесплатная столовая и гостиница? Что моими планами и моим мнением можно пренебречь? Почему тебя волнует их мнение, а не моё?
Он молчал. Аргументов у него не было. В глубине души он знал, что Оля права. Он всё это видел, всё понимал, но ему было проще плыть по течению, избегая конфликтов. Проще было уговорить Олю «потерпеть», чем один раз твёрдо сказать «нет» своей матери.
— Они хотели поговорить о даче, — наконец выдавил он.
Оля замерла.
— О какой ещё даче?
— Они хотят купить участок по соседству с их. Просят помочь. Финансово.
Теперь всё встало на свои места. Внезапный приезд, торт «Наполеон», наигранное радушие — всё это была артподготовка перед основной атакой.
— Помочь? — Оля рассмеялась тихим, безрадостным смехом. — Филипп, мы только в прошлом году закрыли кредит за машину. Егору поступать в следующем году, возможно, на платное. Мы откладываем каждую копейку. Какая дача? Для кого? Чтобы Карина с Вадимом там шашлыки жарили, а мы с тобой по выходным грядки пололи?
— Ну… они бы потом отдали…
— Никогда они ничего не отдавали! — взорвалась Оля. — Вспомни деньги на ремонт их квартиры! Вспомни долг за Вадимову машину! Они хоть раз что-то вернули? Нет! Они живут по принципу: «Филипп — старший брат, он должен помогать». А то, что у Филиппа своя семья, свои нужды, — это никого не волнует!
Она подошла к нему вплотную.
— Ты должен понять одну простую вещь. Бороться можно и нужно всегда! Я борюсь за нашу семью, Филипп! За наше спокойствие, за наше будущее! За то, чтобы наш сын видел перед собой пример нормальных, здоровых отношений, а не вечный прогиб под чьи-то «хотелки». А ты за что борешься? За мамино одобрение? В сорок пять лет!
Эти слова попали в цель. Филипп вздрогнул. Он всегда искал одобрения своей властной матери. Сначала в школе, потом в институте, на работе. И даже женившись, он продолжал оглядываться на неё, боясь её осуждения.
Ужин прошёл в гнетущей тишине. Егор быстро поел и ушёл к себе, сославшись на физику. Оля и Филипп сидели друг напротив друга, как чужие. Плов, который Оля так любила готовить, казался безвкусным.
Ночью Оля долго не могла уснуть. Она лежала и думала о том, что сегодняшний день стал точкой невозврата. Обратной дороги нет. Она либо отстоит свою семью, либо потеряет её. Филипп спал на краю кровати, отвернувшись к стене. Он тоже не находил себе места.
Прошла неделя. Родственники не звонили. Это было затишье перед бурей, и оба это понимали. Филипп ходил мрачнее тучи. Он пытался заводить с Олей разговоры на бытовые темы, но чувствовалось огромное напряжение. Он ждал, что она извинится, сделает первый шаг к примирению с его семьёй. Оля молчала. Она не чувствовала себя виноватой.
В следующую субботу Филипп сказал, что ему нужно съездить к матери. «Проведать, как её давление».
— Поезжай, — спокойно сказала Оля. — Только помни, о чём мы говорили.
Он вернулся поздно вечером. Оля сразу поняла, что обработка прошла успешно. Он был взвинчен, в глазах стояла знакомая виноватая тоска.
— Мать очень обижена, — начал он без предисловий. — Она считает, что ты её ненавидишь.
— Я её не ненавижу. Я просто хочу жить своей жизнью в своём доме, — устало ответила Оля. Она разбирала на кухонном столе пакеты с продуктами. — Яблоки помыть?
— Не переводи тему! — повысил он голос. — Карина сказала, что ты специально это подстроила, чтобы не давать денег на дачу! Что ты всегда была жадной и считала каждую копейку!
Оля остановилась и посмотрела на него.
— Да, я считаю каждую копейку. Потому что, в отличие от твоей сестры, нам с тобой никто ничего на блюдечке не приносил.
Эту квартиру мы купили в ипотеку и выплачивали её пятнадцать лет, а пять лет назад смогли закончить ремонт! Эту машину мы взяли в кредит! А что сделала твоя Карина? Вышла замуж за Вадима, и его родители подарили им квартиру. Им не нужно считать копейки. За них всегда считают другие.
— Это неважно…
— Нет, это важно! — Оля ударила ладонью по столу. Яблоки посыпались на пол. — Важно то, что они привыкли жить за чужой счёт. И ты им в этом потакаешь! Они — взрослые люди, Филипп! У них двоих четыре руки, четыре ноги и, вроде бы, две головы на плечах. Почему мы должны решать их финансовые проблемы?
— Это называется «помощь близким»!
— Нет! Это называется «сесть на шею и ехать»! Помощь — это когда человек попал в беду: заболел, потерял работу. А покупка очередной дачи для развлечений — это не беда, это прихоть! И я не собираюсь оплачивать их прихоти из нашего семейного бюджета! Из денег, которые я откладываю на образование нашего сына!
Она говорила громко, страстно, и Филипп отступал под её напором. Он видел перед собой не просто обиженную женщину, а воина, защищающего свою территорию. И эта территория — их семья.
— Оля, я не знаю, что делать, — растерянно сказал он, опускаясь на стул. — Они давят на меня. Мать говорит, если я не помогу, она меня знать не хочет.
Оля подошла и села напротив. Её гнев утих, сменившись жалостью. Не к себе. К нему.
— Филипп, послушай. Есть такая вещь, как эмоциональный шантаж. Это когда человек заставляет тебя чувствовать вину, страх или долг, чтобы ты сделал то, что ему нужно. «Если ты не сделаешь этого, я заболею/обижусь/откажусь от тебя». Это — классическая манипуляция. Самое страшное, что шантажисты чаще всего — это самые близкие люди. Потому что мы их любим и боимся потерять.
Она взяла его руку.
— Твоя мама не откажется от тебя. Никогда. Она просто знает твои слабые места и бьёт по ним. Единственный способ прекратить это — перестать поддаваться. Один раз, второй, третий. Будет тяжело. Будут слёзы, скандалы, обвинения. А потом… потом они поймут, что шантаж больше не работает. И либо начнут выстраивать с тобой нормальные, взрослые отношения, либо оставят тебя в покое. И то, и другое — хороший вариант.
Он смотрел на неё с удивлением.
— Откуда ты всё это знаешь?
— Книжки читаю, — усмехнулась она. — Психологию. Очень полезно, знаешь ли. Помогает понять, что происходит с тобой и с окружающими. Хочешь, дам почитать?
Он кивнул.
В ту ночь они впервые за долгое время по-настоящему поговорили. Не о быте, не о проблемах, а о чувствах. Оля рассказывала ему о своих обидах, которые копились годами, о чувстве унижения, о том, как ей было больно видеть его нерешительность. А он впервые не оправдывался, а слушал. Он говорил о своём страхе разочаровать мать, о чувстве долга, которое ему внушали с детства, о том, как ему тяжело разрываться между двумя самыми близкими женщинами.
Это был трудный, болезненный разговор, но после него стало легче дышать. Лёд тронулся.
Они договорились, что в следующий раз к его родным они поедут вместе. И говорить будут тоже вместе. Филипп должен был научиться говорить «нет». А Оля — не брать на себя всю тяжесть обороны.
Казалось, в их маленькой семейной лодке, прошедшей через шторм, наступил хрупкий мир. Они стали ближе друг к другу, чем когда-либо. Оля чувствовала, что Филипп меняется. Он стал внимательнее, чаще советовался с ней, а в разговорах с сыном начал использовать слово «мы», говоря о своей семье.
Всё шло хорошо, пока однажды, глубокой ночью, Олю не разбудил тихий звук. Она открыла глаза. Филиппа рядом не было. Она села на кровати, прислушиваясь. Из гостиной доносился приглушённый мужской голос. Филипп с кем-то разговаривал по телефону.
Оля тихонько встала и на цыпочках подошла к двери. Она не хотела подслушивать, но что-то в его голосе, в этих вкрадчивых, заискивающих интонациях, заставило её замереть. Это был его особый голос — тот, которым он разговаривал только с матерью.
— …да, мама, я всё понимаю, — говорил он шёпотом. — Конечно, я не мог ей сказать… Ты же знаешь, какой у неё характер… Нет, она ничего не заподозрит. Мы сделаем всё по-другому, как ты и сказала. Да, деньги будут у меня на карте. Завтра утром переведу…