– У нас семья, а любовница – случайность, – сказал муж, но я уже подала документы.
Сергей произнес это так, будто объяснял первокласснику правило правописания: просто, веско и не допуская возражений. Он стоял посреди их гостиной, в которой за тридцать два года совместной жизни, казалось, даже воздух был общим, и смотрел на Елену свысока. Не потому, что был выше ростом, а потому, что всегда так смотрел – с позиции знающего, как правильно. А она, по его мнению, вечно витала в облаках.
Но сейчас Елена не витала. Она сидела в старом вольтеровском кресле, обивка которого протерлась на подлокотниках до самой основы, и впервые за много лет чувствовала под ногами не зыбкую почву компромиссов, а твердый гранит решения. Она молчала. Молчание было ее щитом и ее оружием, единственным, которое она отточила до совершенства за эти годы.
– Лен, ты меня слышишь? – Сергей начал терять терпение. Его лицо, обычно гладкое и самоуверенное, покрылось легкой испариной. – Я говорю, это ничего не значит. Ну, оступился. С кем не бывает? Ты же умная женщина. Мы через столькое прошли. Внуки! О внуках ты подумала? Как ты им в глаза посмотришь?
Он ходил по комнате, от окна к серванту с чешским хрусталем, который они купили еще в девяностые и которым так гордились. Его шаги отдавались гулким эхом в ее голове. Каждое слово было знакомым, отработанным, будто он репетировал эту речь. «Случайность». Какое удобное слово. Случайностью может быть забытый дома зонтик. Или пропущенная остановка. А вереница счетов из ювелирного магазина «Аметист», повторяющаяся из месяца в месяц? А оплаченные столики в ресторане «Волга», куда они с ней не ходили уже лет десять? А букеты, которые он никогда не дарил ей, потому что «цветы – это пустая трата денег»? Все это она обнаружила вчера вечером в выписке по его кредитной карте, которую он неосторожно оставил на кухонном столе.
Она не искала. Просто убирала со стола после ужина и увидела сложенный вчетверо лист. Развернула машинально, думая, что это очередная квитанция за коммуналку. А потом мир сузился до этих ровных строчек и цифр. Не было ни слез, ни истерики. Только оглушающая, звенящая тишина внутри. Словно лопнула какая-то важная струна, державшая всю конструкцию ее жизни. Она положила бумагу на стол, заварила себе чай с ромашкой и села ждать.
Он пришел поздно, как обычно в последнее время. Уверенный, пахнущий чужими духами и успехом. Он даже не заметил ее застывшего взгляда. Прошел на кухню, налил себе воды, спросил дежурное: «Как день?». А она смотрела на него и видела совершенно чужого человека. Мужчину, который жил двойной жизнью и считал это нормой.
Началось все не вчера. Оно тлело годами. Ее тихая жизнь школьного библиотекаря в старой гимназии Ярославля, ее любовь к пыльным фолиантам и запаху книжного клея, ее маленькие радости – фиалки на подоконнике, редкая возможность посидеть в тишине с чашкой чая и томиком Цветаевой – все это для него было «милыми чудачествами». Он, начальник отдела на шинном заводе, человек дела, цифр и планов, давно перестал видеть в ней ровню. Она была удобным, предсказуемым тылом. Мебелью. Функцией.
– Почему ты молчишь? – его голос стал жестче. Он остановился прямо перед ней. – Скажи что-нибудь! Накричи, разбей посуду, устрой скандал, как все нормальные бабы!
Она подняла на него глаза. Спокойные, немного уставшие.
– А зачем, Сережа? Ты же все уже сказал. Это случайность. Я услышала.
– Ну так и что? Проехали! Я же здесь, с тобой! Я выбираю семью.
– Это не ты выбираешь, – тихо ответила она. – Это я выбираю.
Именно этот спокойный тон и вывел его из себя окончательно. Не крик, не слезы, а это тихое, отстраненное достоинство, которого он в ней никогда не замечал или не хотел замечать.
– Что ты выбираешь? Свою гордость? Кому она нужна в твои пятьдесят четыре? Остаться одной? Кому ты нужна будешь, библиотекарша с копеечной зарплатой?
Его слова больше не ранили. Они были как камни, брошенные в глубокий колодец – только глухой всплеск где-то на дне, и снова тишина. Потому что вчера ночью, сидя на кухне с остывшим чаем, она думала не о нем. Она думала о себе. Вспоминала, как в юности писала стихи. Прятала толстую тетрадь под матрас и мечтала поступить в Литературный институт. Сергей тогда посмеялся: «Поэтесса! На хлеб этим не заработаешь. Иди в пед, будешь учительницей. Стабильно, и отпуск летом». Она и пошла. А тетрадь со стихами со временем затерялась где-то на антресолях, вместе с ее мечтами.
Она вспомнила, как хотела завести собаку, большого доброго ретривера. «Только грязи и шерсти мне в доме не хватало!» – отрезал он. Как мечтала поехать в Карелию, смотреть на шхеры и белые ночи. «Что там делать? Комаров кормить? Вот в Турцию, на «все включено» – это отдых». И они летали в Турцию. Пять раз. Она ненавидела этот липкий зной, галдящую толпу у бассейна и навязчивых аниматоров. Но она молчала и улыбалась на фотографиях, потому что «мы же семья».
Вся ее жизнь была чередой маленьких «нет» ее желаниям и больших «да» его удобству. И вот теперь эта «случайность» с другой женщиной стала не причиной, а последней каплей. Тем самым камушком, что вызвал лавину.
– Сережа, – она медленно встала с кресла, чувствуя, как ноют колени. – Я сегодня утром была у юриста. И подала документы на развод и раздел имущества.
Он замер. На его лице отразилось сначала недоумение, потом неверие, и наконец – ярость. Не от того, что он ее терял. А от того, что его вещь, его удобная, предсказуемая Лена, вдруг посмела взбунтоваться.
– Что?! Ты… ты в своем уме? Без меня? Без моего ведома?
– А на твои «случайности» ты у меня разрешение спрашивал? – она впервые позволила себе нотку сарказма, и ей это даже понравилось.
Он отступил на шаг, посмотрел на нее так, будто увидел впервые. Будто из-за привычной ширмы с надписью «жена» выглянуло что-то незнакомое и опасное.
– Ты пожалеешь, – прошипел он. – Я тебе ни копейки не оставлю. Ты сгниешь в нищете.
– Посмотрим, – ответила она и пошла в спальню.
***
На следующий день она не пошла на работу, впервые за пятнадцать лет взяв отгул. Вместо этого она позвонила сыну. Дмитрий, их единственный, поздний и горячо любимый ребенок, уже давно жил своей жизнью. У него была жена Алина и двое прелестных ребятишек, Егорка и Машенька.
– Мам, привет! Что-то случилось? Голос у тебя странный.
Елена присела на диван, погладила плюшевую обивку.
– Дим, у меня к тебе разговор. Мы с отцом разводимся.
В трубке повисло молчание. Длинное, тяжелое.
– В смысле? – наконец выдавил он. – Вы же… вы же никогда не ссорились.
– Мы и сейчас не ссоримся, – спокойно ответила Елена. – Просто я так решила.
– Но… почему? Что произошло? Папа что-то сделал?
Елена вздохнула. Она не хотела втягивать его в эту грязь, вываливать подробности про «случайность» по имени, как она выяснила из чеков, Оксана.
– Сынок, это наше с ним дело. Просто знай, что решение окончательное. Я хотела тебя предупредить.
– Мам, подожди! Не руби с плеча! Вы же семья! А внуки? Вы же обещали на Новый год к нам приехать, Егорка так ждет деда Мороза… то есть, деда Сережу. Мам, ну что за глупости? Вам столько лет вместе! Люди и не такое прощают.
Его голос был полон искреннего непонимания и страха. Страха, что его уютный, стабильный мир, где есть родительский дом, куда всегда можно приехать, сейчас рухнет. Он говорил правильные слова. Те же, что и отец. Семья. Внуки. Годы. Но никто из них не спросил: «Мама, а ты как? Тебе хорошо?».
Этот разговор оставил горький осадок. Она любила сына больше жизни, но сейчас поняла, что даже для него она – часть нерушимого фундамента, а не отдельный человек со своими чувствами.
Ближе к вечеру, когда тишина в опустевшей квартире стала совсем невыносимой, Елена набрала другой номер.
– Татьяна Петровна, здравствуйте. Это Лена из библиотеки. Простите, что беспокою в неурочное время.
Татьяна Петровна, заведующая их библиотекой, была женщиной старой закалки. Вдова генерала, резкая, прямая, но удивительно мудрая. Она овдовела рано, в сорок пять, и больше замуж не вышла, посвятив себя работе и книгам.
– Ленуся, здравствуй. Что стряслось? У тебя голос, как будто ты клад нашла и не знаешь, что с ним делать.
Елена усмехнулась сквозь подступившие слезы. Какая точная метафора.
– Почти, Татьяна Петровна. Я с мужем развожусь.
В трубке не было ни удивления, ни осуждения. Только короткая пауза.
– Давно пора, – буднично произнесла Татьяна Петровна. – Я уж думала, не решишься никогда. Он ведь из тебя всю душу вынул своими придирками.
Елена опешила.
– Вы… вы замечали?
– Девочка моя, я сорок лет с людьми работаю. Я вижу, когда у человека глаза не горят, а тлеют. Что, последняя капля?
– Да, – выдохнула Елена. – Только я не знаю, что теперь делать. Мне страшно. Куда я пойду? Квартира эта… он грозится, что ничего мне не оставит.
– Грозится – не значит сделает. Квартира в браке нажита, по закону половина твоя. А на первое время, пока суд да дело, ко мне переезжай. У меня трешка, сын в Москве, одна кукую. Места хватит. И не спорь. Завтра после работы заедем за твоими вещами. Главное, паспорт и документы не забудь. И тетрадку свою со стихами.
Елена замерла, прижав трубку к уху.
– Какую тетрадку?
– Ту самую, зеленую, в которую ты на обеденном перерыве пишешь, когда думаешь, что никто не видит, – хмыкнула Татьяна Петровна. – Думала, я слепая? У тебя талант, Лена. А талант, как и любовь к себе, закапывать нельзя. Грех это.
После этого разговора Елена впервые за сутки заплакала. Но это были не слезы горя или обиды. Это были слезы облегчения. Ее увидели. Ее, а не функцию жены, матери и библиотекарши. Простая, немногословная женщина на том конце провода дала ей то, чего не дали самые близкие люди – признание ее права на собственную жизнь.
***
Процесс развода оказался грязным и унизительным, как и обещал Сергей. Он нанял лучшего в городе адвоката, который пытался доказать, что основной вклад в покупку квартиры и всего имущества внес именно Сергей, а Елена «сидела на его шее». На суде он рассказывал, как много работал, а она лишь «перекладывала пыльные книжки». Елене пришлось собирать справки о зарплате за все тридцать лет, доказывать, что ее скромный доход тоже был частью семейного бюджета.
Сын сначала пытался их мирить, устраивал «случайные» встречи, звонил, уговаривал. Но видя непреклонность матери и все более агрессивное поведение отца, постепенно отстранился. Он не принял ничью сторону, заняв самую удобную позицию – позицию наблюдателя. Это было больно, но Елена понимала: он строит свою семью и боится разрушить хрупкое равновесие.
Она жила у Татьяны Петровны. Их вечера проходили на просторной кухне с видом на огни ночного Ярославля. Они пили чай с чабрецом, и Татьяна Петровна, не задавая лишних вопросов, рассказывала о своей жизни, о покойном муже-генерале, о путешествиях по гарнизонам от Читы до Калининграда.
– Знаешь, Лена, мой Николай был человеком властным, военным до мозга костей. Но он меня уважал. Говорил: «Таня, у тебя своя армия – твои книги, а у меня своя». Мы могли спорить до хрипоты, но он никогда не позволял себе меня унизить. Потому что семья – это не когда один удобен другому. Это когда двое смотрят в одну сторону, даже если идут разными тропинками.
Эти разговоры лечили лучше любых психологов. Елена начала оттаивать. Она много гуляла одна по набережной Волги, смотрела на белые стены древнего монастыря, дышала речным воздухом и впервые за долгие годы чувствовала не тревогу, а покой. Она снова начала писать. Не украдкой, а открыто, сидя за большим письменным столом Татьяны Петровны. Строчки ложились на бумагу легко, будто ждали своего часа. Это были стихи не о потерянной любви, а о вновь обретенной тишине, о красоте осеннего парка, о силе, которая, оказывается, всегда жила в ней.
Суд длился почти полгода. В итоге, как и предсказывала Татьяна Петровна, квартиру разделили пополам. Сергей был в ярости. Он был вынужден продать их общее гнездо, чтобы выплатить Елене ее долю.
В день, когда деньги поступили на ее счет, Елена сидела в кафе с видом на Стрелку – место слияния Волги и Которосли. Она заказала себе не чай, а бокал белого сухого вина и пирожное «Наполеон», которое всегда считала слишком дорогим. Она смотрела на воду, на проплывающие мимо теплоходы и думала о том, что ее собственная жизнь только сейчас отчалила от привычного берега.
На полученные деньги она купила себе маленькую, но светлую однокомнатную квартиру в тихом районе, недалеко от своей библиотеки. С огромным окном в комнате и широким подоконником. Первым делом она поставила на этот подоконник три горшка с сортовыми фиалками. Потом расставила книги. Свою зеленую тетрадь со стихами она положила на прикроватную тумбочку – на самое видное место.
Обстановка была скромной: диван, стол, стеллаж. Но каждый предмет был выбран ею. Каждая чашка на кухне была куплена потому, что нравилась ей, а не потому, что «практично и недорого». По вечерам она зажигала ароматическую лампу с маслом лаванды, включала не телевизор с надоевшими сериалами, а тихую классическую музыку, и читала. Или писала.
Однажды раздался звонок. Это был Дима.
– Мам, привет. Как ты?
– Хорошо, сынок. Очень хорошо.
– Мам… прости меня. Я вел себя как эгоист. Я просто испугался.
– Я понимаю, Дим. Все в порядке.
– Можно мы с Алиной и детьми к тебе в гости приедем в выходные? Машка соскучилась. Говорит, никто ей так интересно сказки не читает, как бабушка Лена.
– Конечно, приезжайте, – улыбнулась Елена, и на сердце стало совсем тепло. – Я испеку ваш любимый яблочный пирог.
Она повесила трубку и подошла к окну. За стеклом начинался тихий осенний вечер. Город зажигал огни. Впервые за много лет она не чувствовала себя одинокой, оставшись одна. Она чувствовала себя целой.
На днях она узнала от общих знакомых, что Сергей почти сразу съехался со своей «случайностью». Говорят, они часто ссорятся. Новая пассия оказалась женщиной требовательной, не готовой довольствоваться ролью удобной функции. Елена не почувствовала ни злорадства, ни сожаления. Просто отметила этот факт, как погоду за окном. Это была уже не ее история.
Ее история только начиналась. Она открыла новую, чистую тетрадь, взяла ручку, и первая строчка легла на страницу легко и уверенно:
«Какое счастье – просто быть собой…»