Дмитрий поставил на стол пустую чашку из-под чая с таким звуком, будто забивал гвоздь. Елена вздрогнула, оторвавшись от книги. Вечерняя тишина в их нижегородской квартире на улице Белинского была хрупкой, как старинный фарфор, и муж, казалось, находил особое удовольствие в том, чтобы ее разбивать. Он только неделю как вышел на пенсию, но уже успел превратить их устоявшийся быт в полигон для своей неуемной энергии, лишившейся привычного русла. Бывший главный инженер крупного завода, он привык руководить, оптимизировать и отдавать распоряжения. Теперь объектом его оптимизации стала их совместная жизнь. И, в первую очередь, сама Елена.
– Я тут подумал, – начал он тоном, не предполагающим возражений. – Хватит тебе в этой пыли ковыряться. С завтрашнего дня увольняешься.
Елена моргнула. Книга в ее руках – редкое издание Бунина начала прошлого века, которое она реставрировала для областной библиотеки, – показалась вдруг неподъемно тяжелой. Слова мужа повисли в воздухе, густые и липкие, как смола.
– Что? – переспросила она, хотя расслышала все до последнего звука.
– Увольняешься, говорю. Толку от твоей этой работы – копейки. А дома дел невпроворот. На даче надо порядок наводить, я уже прикинул, теплицу новую ставить будем. А то все запущено. Ты женщина, тебе хозяйством заниматься надо, а не бумажки клеить.
Он говорил это спокойно, деловито, будто обсуждал покупку картошки на рынке. Он уже все решил. За нее. Для нее. Как решал последние тридцать лет их совместной жизни. Когда переезжать, какую мебель покупать, куда ехать в отпуск, в какую школу отдавать сына. Елена всегда соглашалась. Не потому что была полностью согласна, а потому что спорить с Дмитрием было все равно, что пытаться сдвинуть с места гранитную скалу. Проще было обойти. Проще было смириться. Ее мир, ее настоящая жизнь, проходила в тишине, среди старых книг, в запахе клейстера и пожелтевших страниц.
Ее работа в реставрационном отделе библиотеки была не про деньги. Это была отдушина, которую она обрела десять лет назад, когда сын Андрей женился и уехал в Москву. Квартира опустела, и звенящая тишина стала давить. Тогда-то она, вспомнив свое давнее увлечение, и напросилась в библиотеку сначала волонтером, а потом, окончив курсы, и на полставки в штат. Это было ее личное, сокровенное пространство. Ее убежище.
– Дима, но мне нравится моя работа, – тихо произнесла она. Голос прозвучал слабо, неуверенно, как писк мыши.
– Нравится! – фыркнул он, поднимаясь из-за стола. Его крупная фигура отбрасывала на стену огромную, подавляющую тень. – Грыжи себе зарабатывать нравится? Зрение сажать? Я вышел на заслуженный отдых. И ты тоже должна отдыхать. Будем вместе на дачу ездить, на рыбалку. Я для нас стараюсь, а ты… Вечно у тебя какие-то свои выдумки. Все, вопрос закрыт. Завтра напишешь заявление.
Он ушел в спальню, оставив Елену одну на кухне. В открытое окно вливался теплый июньский вечер, запахи сирени из палисадника под окном и гул далекого города. А ей казалось, что воздуха не хватает. Будто ее заперли в тесной коробке. Всю жизнь она была «женой Дмитрия», «мамой Андрея». А где была сама Елена? Та Леночка, которая когда-то мечтала поступить на исторический, но по настоянию практичного Димы пошла в экономический техникум? Та женщина, которая часами могла сидеть над старой картой или выцветшей фотографией, представляя себе жизни людей, которых давно нет?
Она сидела неподвижно, глядя на свои руки. Пальцы, привыкшие к тонкой, кропотливой работе, слегка подрагивали. На подушечке указательного пальца темнел след от туши – сегодня она восстанавливала гравюру в книге о старом Нижнем. И внезапно эта маленькая клякса показалась ей знаменем. Знаменем ее маленького, но такого важного мира, который сейчас хотели отнять.
Всю ночь она не спала. Она лежала рядом с мерно посапывающим мужем и думала. Перебирала в памяти годы, как старые бусины на нитке. Вспоминала, как он высмеял ее желание завести собаку («Шерсть, грязь, кому это надо?»). Как без ее ведома продал старое пианино, доставшееся от матери («Место только занимает, пылесборник»). Как решал, что они будут есть на ужин и какой фильм смотреть вечером. Каждый раз она уступала. Для мира в семье. Для его спокойствия. Но сейчас… Сейчас речь шла не о пианино и не о собаке. Речь шла о ее душе.
Утром Дмитрий, как ни в чем не бывало, пил кофе и строил планы на день.
– Так, я сегодня поеду на дачу, посмотрю фронт работ. А ты, как напишешь заявление, позвони мне. Заеду за тобой, и сразу в магазин за семенами. Надо огурцы сажать, пока не поздно.
Елена молча наливала себе чай. Внутри у нее все похолодело и затвердело, превратившись в ледяной комок решимости. Она надела свое любимое платье в мелкий цветочек, то, в котором чувствовала себя не «женой инженера», а просто женщиной. Собрала сумку, положив туда контейнер с обедом.
– Ты куда собралась? – удивился Дмитрий, увидев ее в прихожей. – Я же сказал, сначала в отдел кадров.
Елена подняла на него глаза. Впервые за много лет она смотрела на него не снизу вверх, а прямо.
– Я пошла на работу, Дима.
Она не стала дожидаться ответа. Просто вышла за дверь и плотно прикрыла ее за собой. Спускаясь по лестнице, она слышала, как он что-то крикнул, но не разобрала слов. Сердце колотилось так, что отдавало в висках. Но это был не только страх. Это было и пьянящее чувство свободы, похожее на первый глоток ледяной воды в знойный день.
***
В реставрационной мастерской пахло вечностью. Этот уникальный аромат, сотканный из запахов старой бумаги, кожи, теплого клея и пыли веков, всегда действовал на Елену умиротворяюще. Сегодня он был нужен ей как никогда. Ее руки, поначалу дрожавшие, обрели привычную уверенность, едва она коснулась начатой вчера книги.
– Ты сегодня сама не своя, Лен, – заметила Светлана Игоревна, ее коллега и наставница, женщина лет шестидесяти пяти с живыми, проницательными глазами и копной седых, коротко стриженых волос. Она была вдовой капитана дальнего плавания и обладала такой же несгибаемой волей и прямотой, как ее покойный муж.
Елена вздохнула и, не в силах больше держать в себе, рассказала о вчерашнем ультиматуме мужа.
Светлана Игоревна слушала молча, аккуратно промазывая клеем корешок старинного фолианта. Когда Елена закончила, она отложила кисточку и посмотрела на нее в упор.
– Мой покойный Степан тоже был человек властный. Моряк, капитан. Привык, что его слово – закон. Когда он возвращался из рейса, весь дом ходил на цыпочках. И тоже пытался командовать: то не так, это не эдак. Однажды пришел и заявил: «Все, хватит тебе в своем театре служить, – я тогда в ТЮЗе костюмером работала, – сиди дома, меня жди».
– И что вы? – с надеждой спросила Елена.
– А что я? Я ему сказала: «Степочка, дорогой. Корабль – это твое царство. Там ты капитан. А квартира и моя жизнь – это мое. И здесь капитанить я буду сама». Он сначала обиделся, конечно. Даже покричал. А потом ничего, смирился. Потому что уважал. Мужики, они, знаешь ли, уважают только тех, кто сам себя уважает. А твой Дмитрий… Он тебя просто не видит. Он видит функцию: жена, хозяйка, кухарка. А Лену, которая старым книгам жизнь возвращает, он в упор не замечает. Так вот главный вопрос, милая моя: а ты сама себя видишь? Ты для себя кто?
Слова Светланы Игоревны попали в самую точку. Елена весь день прокручивала их в голове. Кто она для себя? Она смотрела на свои руки, с любовью и нежностью расправляющие хрупкую страницу, и понимала – вот она. В этом кропотливом труде, в этом спасении красоты и истории. Не в идеально вымытом полу и не в банках с огурцами, которые так важны для Дмитрия.
Вечером дома ее ждала гроза. Дмитрий встретил ее в прихожей, скрестив руки на груди. Его лицо было багровым.
– Ты ослушалась меня? – прорычал он. – Я тебе русским языком сказал, что ты должна сделать! Ты решила пойти против мужа?
– Я пошла на свою работу, – ровно ответила Елена, стараясь, чтобы голос не дрожал. Она снимала туфли, вешала плащ, делая вид, что это обычный вечер после обычного рабочего дня. Эта демонстрация спокойствия бесила его еще больше.
– Какая к черту работа! Десять тысяч твои! Позорище! Жена главного инженера за копейки горбатится! Что люди скажут?
– Мне все равно, что скажут люди, Дима. Мне важна эта работа.
– Ах, важна ей! – он перешел на крик. – А я тебе не важен? Наше будущее не важно? Я всю жизнь на тебя пахал, чтобы ты на пенсии как королева жила, а ты мне бунт устроила!
Скандал был долгим и изматывающим. Дмитрий кричал, обвинял, давил на чувство вины. Елена большей частью молчала, впитывая его гнев, как сухая земля впитывает воду. Она чувствовала себя опустошенной, но в глубине души уже не было прежнего страха и желания уступить. Была только холодная, тяжелая усталость и упрямство. Нет. На этот раз она не сдастся.
На следующий день она снова пошла на работу. И на следующий. Дмитрий перестал с ней разговаривать. Он демонстративно гремел посудой, громко включал телевизор, когда она пыталась читать, хлопал дверью. В квартире воцарилась ледяная атмосфера холодной войны. Он пытался ее наказать молчанием, но, к его удивлению, это не работало. Елена, пережив первый шок, вдруг обнаружила, что тишина ее не угнетает. Наоборот. Она наслаждалась ею. Она приходила с любимой работы, ужинала в одиночестве, читала. Впервые за много лет она почувствовала, что дом – это ее пространство, а не его штаб.
Через неделю Дмитрий сменил тактику. Он позвонил сыну.
Вечером раздался звонок.
– Мам, привет. Папа звонил, – голос Андрея в трубке был обеспокоенным. – Что у вас там происходит? Он говорит, ты с ума сошла, увольняться не хочешь. Мам, ну может, он и прав? Отдохнула бы уже. Вы теперь пенсионеры, живите для себя.
Елена почувствовала укол обиды. Даже сын, ее мальчик, не попытался ее понять. Для него, как и для отца, ее работа была блажью, капризом.
– Андрюша, я и живу для себя. Именно поэтому я и хожу на работу.
– Ну мам… Папа же как лучше хочет. Он переживает. Не надо его злить, ты же знаешь его характер. Уступи. Что тебе стоит?
«Что тебе стоит?» Эта фраза резанула по сердцу. Стоило ей это всего. Ее самой.
– Нет, Андрей, – отрезала она, сама удивляясь твердости в своем голосе. – На этот раз я не уступлю. И пожалуйста, не лезь в наши с отцом дела.
Повесив трубку, она почувствовала небывалый прилив сил. Она смогла сказать «нет» не только мужу, но и сыну. Она защищала свои границы. Это было страшно и ново.
Дмитрий понял, что прямая атака и бойкот провалились. Он зашел с другого фланга. В одно из воскресений он разбудил ее ни свет ни заря.
– Вставай, на дачу едем. Надо все там в порядок приводить.
Елена села на кровати.
– Я никуда не поеду. Я хочу провести выходной дома. Я устала за неделю.
– Что?! – Дмитрий не верил своим ушам. Она никогда не отказывалась от поездок на дачу, хоть и ненавидела их всей душой. Для нее это была не дача, а «фазенда рабства», где с утра до ночи нужно было полоть, поливать и копать под его чутким руководством.
– Я сказала, что не поеду. Хочешь – поезжай один.
Это был новый виток противостояния. Он уехал, хлопнув дверью так, что в серванте звякнула посуда. А Елена… Елена впервые за много лет осталась на целый день одна в пустой квартире. Она не стала делать генеральную уборку или готовить обед из пяти блюд. Она заварила себе травяной чай, вышла на запущенный балкон, где в ящиках рос один бурьян, и вдруг поняла, чего ей хочется больше всего на свете. Она оделась и пошла на рынок.
Вернулась она с охапками пакетов, в которых была земля, керамзит и рассада цветов: петунии, бархатцы, лобелия. Весь день она, как одержимая, вычищала старые ящики, засыпала свежую землю и высаживала свои маленькие сокровища. Она работала с таким упоением, с каким не работала даже на грядках под присмотром мужа. Потому что это было ее. Для нее. Для души. Когда вечером вернулся хмурый Дмитрий, балкон было не узнать. Он превратился в маленький цветущий оазис.
Дмитрий зашел на кухню, бросил взгляд на балконную дверь и застыл.
– Это что еще за веники? – процедил он.
– Это цветы, – спокойно ответила Елена, поливая рассаду.
– Я не понял, у нас дача зарастает бурьяном, а ты тут клумбы устраиваешь? Деньги некуда девать?
– Это мои деньги, Дима. С моей работы. На что хочу, на то и трачу.
Это был нокаут. Он и забыл, что у нее есть «свои» деньги. Они всегда были общими, то есть его. Он молча прошел в комнату. Он был растерян. Все его методы контроля давали сбой. Жена, тихая и покорная, превращалась в незнакомую, упрямую женщину.
Точка невозврата была пройдена через месяц. Елена, придя домой, не нашла в прихожей стареньких, но дорогих ее сердцу резиновых сапог, в которых она любила ходить в лес за грибами.
– Дима, а где мои сапоги? – спросила она.
– Выбросил, – не отрываясь от телевизора, буркнул он. – Старые, рваные. Я тебе новые куплю, нормальные.
Елена замерла. Это были не просто сапоги. Это были сапоги ее отца. Он купил их для себя незадолго до смерти. Она хранила их как память. Дмитрий знал это. Он знал, как она дорожила всем, что связано с отцом. И он выбросил их. Не спросив. Просто потому, что они «старые, рваные». Он выбросил часть ее памяти.
В этот момент внутри нее что-то оборвалось. Окончательно и бесповоротно. Это была не злость, не обида. Это было холодное, ясное понимание. Он никогда ее не поймет. Он никогда не будет ее уважать. Потому что он не уважает ничего, что не вписывается в его картину мира. Ее чувства, ее воспоминания, ее работа – все это для него было мусором, который можно выбросить.
Она молча развернулась и пошла в спальню. Открыла шкаф. Достала большую дорожную сумку. Дмитрий, услышав возню, заглянул в комнату.
– Ты чего это?
– Я собираю вещи, – ее голос был спокойным, почти безразличным.
– Куда это ты собралась? К мамочке своей побежишь жаловаться? Так я тебя обрадую, ее уже десять лет как нет.
Его попытка съязвить была жалкой. Он был напуган.
– Я съезжаю, Дима.
– Куда? – в его голосе прозвучало неподдельное изумление. Он действительно не мог представить, что у нее есть какая-то жизнь вне его.
– Сниму квартиру. На первое время хватит. А потом подам на развод и раздел имущества. Эта квартира куплена в браке. Половина моя.
Слова падали в тишину комнаты, твердые и тяжелые, как камни. Дмитрий смотрел на нее так, будто видел впервые. Его самоуверенность, его начальственный тон – все исчезло. Перед ней стоял растерянный, постаревший мужчина, который вдруг понял, что земля уходит у него из-под ног.
– Лена… Лен, ты чего? Ты в своем уме? Какой развод? Из-за чего? Из-за сапог? Из-за работы этой дурацкой? Да брось ты ее к черту, я согласен! Хочешь – работай! Только не дури!
Он вдруг засуетился, попытался отобрать у нее сумку, обнять. Но она отстранилась.
– Дело не в сапогах, Дима. И не в работе. Дело в том, что ты меня не видишь. И никогда не видел. Ты живешь с функцией, с удобным приложением к своей жизни. А я устала быть приложением. Я хочу быть просто Еленой.
Она дособирала сумку, вызвала такси. Стоя в прихожей в ожидании машины, она оглядела квартиру. Тридцать лет жизни. Вот этот торшер они покупали вместе после свадьбы. Вот на этом ковре играл маленький Андрей. Ностальгии не было. Было только ощущение освобождения, как у заключенного, который после долгих лет выходит за ворота тюрьмы.
– Лена, не уходи, – почти прошептал Дмитрий, стоя в дверях комнаты. В его голосе была мольба.
– Прощай, Дима.
Она ушла.
***
Первые месяцы были самыми трудными. Елена сняла крошечную однокомнатную квартиру на окраине Автозаводского района, далеко от центра, но зато по карману. Она работала в своей библиотеке, а по вечерам возвращалась в пустые, гулкие стены. Иногда накатывало отчаяние и одиночество. Хотелось все бросить и вернуться. В привычный быт, к мужу, пусть и властному, но такому знакомому. В такие моменты она подходила к окну, смотрела на огни большого города и вспоминала слова Светланы Игоревны: «Ты для себя кто?». И отвечала себе шепотом: «Я Елена. Я реставратор. Я живая».
Дмитрий звонил. Сначала каждый день. Угрожал, умолял, стыдил. Потом реже. Развод и раздел имущества оказались грязным и унизительным процессом. Он пытался доказать в суде, что ее вклад в семейный бюджет был ничтожен, что квартира куплена на его деньги. Но закон был на ее стороне. В итоге ему пришлось продать их большую трехкомнатную квартиру на Белинского, чтобы выплатить Елене ее долю.
На полученные деньги она купила себе небольшую, но уютную «двушку» в старом доме на улице Рождественской, с высокими потолками и широкими подоконниками. В одной комнате она устроила спальню, а в другой – свою домашнюю мастерскую. Заказала специальный стол с подсветкой, стеллажи для инструментов и материалов.
Прошло два года. Однажды осенним днем в дверь ее мастерской в библиотеке постучали. На пороге стояла молоденькая девушка, студентка истфака.
– Здравствуйте, я Катя. Мне сказали, что вы лучший реставратор в городе. Я нашла на барахолке дневник моей прабабушки, он совсем рассыпается… Вы могли бы посмотреть?
Елена взяла в руки ветхую тетрадь. Страницы пожелтели и стали ломкими, чернила выцвели. Она открыла первую страницу и увидела каллиграфический почерк, выведенный с любовью и старанием.
– Конечно, посмотрю, – улыбнулась она. – Присаживайся, Катя. Сейчас сделаем чай. Рассказывай про свою прабабушку.
Она сидела за своим рабочим столом, залитым светом лампы. За окном шел дождь, смывая с Нижнего пыль и усталость. Рядом сидела восторженная девушка, а в ее руках лежала чужая история, чужая жизнь, которую ей предстояло спасти. И Елена вдруг с абсолютной ясностью поняла, что она дома. Не в стенах какой-то квартиры, а здесь, в этом моменте. В своем призвании. В своей свободе. Она была на своем месте. И впервые за долгие годы она была по-настоящему счастлива.