Тишина за ужином в их квартире в старом фонде областного центра была густой, как кисель. Она обволакивала, мешала дышать и глотать. Марина Алексеевна ковыряла вилкой в тарелке с гречкой и куриной котлетой – пресной, диетической, как велел врач Игорю. Сам Игорь Петрович ел с аппетитом, шумно втягивая воздух, и листал новостную ленту в телефоне. Экран отбрасывал на его лоснящееся, довольное лицо мертвенно-синий свет.
Двадцать восемь лет они ужинали так, за этим круглым столом, накрытым скатертью, которую Марина вышивала еще в девичестве. Раньше стол был центром вселенной: здесь делал уроки сын Андрей, здесь собирались друзья, здесь отмечали праздники с гомоном и смехом. Теперь он превратился в остров отчуждения, за которым два почти чужих человека совершали ежедневный ритуал совместного приема пищи.
– Опять пересолила, – бросил Игорь, не отрывая глаз от телефона.
Марина вздрогнула. Она не солила вообще. Ни капли. Ему было нельзя. Она готовила для него отдельно, себе – отдельно. Но спорить было бесполезно, это стало его любимой игрой – найти недостаток. В супе, в чистоте рубашки, в ее прическе.
– Я не солила, Игорь. Солонка вот, рядом с тобой.
Он хмыкнул, не удостоив ее взглядом. – Значит, гречка такая. Или курица. Что-то не то. Пресно. Безвкусно. Как в санатории для престарелых.
Марина промолчала, поджав губы. Ей было пятьдесят два. Игорю через неделю исполнялось пятьдесят пять. Юбилей. Важная дата для него, начальника отдела в комитете по градостроительству. Он планировал торжество на даче, созвал «нужных людей». А для нее эта дата стала очередным рубежом, за которым зияла пустота. Вся ее жизнь, казалось, превратилась в обслуживание его «важности». Библиотекарь в читальном зале областной научной библиотеки – что это за должность по сравнению с его? Он не упускал случая ей об этом напомнить.
– Андрей звонил? – спросила она, чтобы нарушить гнетущую тишину.
– Звонил. Сказал, что приедет в пятницу вечером. Подарок какой-то везет. Не то что некоторые.
Укол был точным и болезненным. На прошлый день рождения она подарила ему редкое издание «Истории государства Российского» Карамзина, которое выменяла у букиниста почти за всю свою зарплату. Игорь подарок не оценил. «Пылесборник, – сказал он. – Лучше бы бритву новую купила». С тех пор книги стояли на полке нетронутыми, а она перестала дарить ему что-то от души.
После ужина она мыла посуду, а он смотрел телевизор в гостиной, прихлебывая чай. Звук политического ток-шоу, где все кричали, перебивая друг друга, стал фоном их вечеров. Марина смотрела на свое отражение в темном окне кухни. Усталая женщина с потухшими глазами и преждевременно появившимися морщинками у губ. Когда-то она была веселой, живой. Студентка истфака, влюбившаяся в молодого, амбициозного инженера с горящими глазами. Он так красиво ухаживал, читал ей стихи, обещал увезти в Ленинград, показывать разводные мосты с гранитной набережной. Ленинград стал Санкт-Петербургом, а они так ни разу туда и не съездили. Вместо гранитных набережных была бесконечная прополка грядок на даче.
«Сколько лет я себе вру?» – пронеслось в голове. Мысль была настолько острой и ясной, что она чуть не выронила тарелку. Вру, что все нормально. Вру, что это и есть семья. Вру, что его колкости – просто усталость. Вру, что люблю его. Любовь давно испарилась, оставив после себя привычку, страх одиночества и общую жилплощадь.
***
Подготовка к юбилею превратилась для Марины в изнурительный марафон. Нужно было составить список продуктов, закупить их, продумать меню, чтобы угодить и диабетику-заместителю, и вегетарианке-племяннице, и самому Игорю с его капризами. Дачу, их «родовое гнездо», двухэтажный дом, который они строили все девяностые, нужно было привести в идеальный порядок. Игорь лишь раздавал указания.
– Шторы надо бы постирать. И паутину по углам собери. И чтобы газон был пострижен. Коллеги приедут, неудобно.
Он говорил «неудобно», а она слышала: «Не позорь меня».
В среду, за три дня до торжества, она отпросилась с работы пораньше и поехала на рынок. Тащила тяжелые сумки, в автобусе ей наступили на ногу, какой-то юнец не уступил место. Вернувшись домой, она без сил опустилась на стул в прихожей. Игорь вышел из комнаты, одетый в новый костюм. От него пахло дорогим парфюмом, который она никогда не покупала.
– Ты куда-то? – тихо спросила Марина.
– Да, у нас там… предбанкетное совещание, – он отвел глаза. – С подрядчиками. Ты давай, не рассиживайся. Продукты в холодильник убери, мясо скоро испортится.
Он ушел, а в воздухе еще долго висел чужой, сладковато-пряный аромат. Марина открыла шкаф. Там висели три новые рубашки, которые она тоже не покупала. Идеально отглаженные. Наверное, из химчистки. Она закрыла дверцу, и что-то внутри нее оборвалось. Это было не подозрение, нет. Это была глухая, тупая уверенность, настолько очевидная, что стало стыдно за собственную слепоту. Он не просто ее не любил. Он жил другой, параллельной жизнью, где были новые рубашки, дорогой парфюм и, вероятно, та, что все это выбирала и дарила. А здесь, дома, была она – удобная, бесплатная обслуга, повариха, уборщица. Массажистка пятидесятилетняя, как сказал бы герой какого-нибудь современного рассказа. А она была библиотекарем. Что, впрочем, в его глазах было не лучше.
Она механически разобрала сумки. Руки дрожали. В голове стучал один вопрос: «Почему я это терплю?» И ответ был таким же простым и унизительным: страх. Страх остаться одной в пятьдесят два. Страх нищеты – квартира была его, получена от работы еще до брака. Страх осуждения: «Не сохранила семью».
В пятницу приехал Андрей. Высокий, серьезный, похожий на нее в молодости. Он обнял мать, и она едва не разрыдалась у него на плече.
– Мам, ты чего? Устала? – он внимательно посмотрел ей в глаза.
– Устала, сынок, – выдохнула она.
Вечером за ужином отец и сын обсуждали политику. Игорь был в приподнятом настроении, предвкушая завтрашнее чествование. Он поучал Андрея, работавшего программистом в московской фирме, как «надо жить».
– Все эти ваши интернеты – ерунда. Главное – связи, земля под ногами. Вот дача наша – это актив. Квартира – актив. А твои коды-шмоды сегодня есть, завтра нет.
Андрей не спорил, только кивал, а сам с тревогой поглядывал на мать. Он видел, как она осунулась, как потускнели ее глаза. После ужина, когда Игорь уселся к телевизору, Андрей помог Марине на кухне.
– Мам, у вас с отцом все нормально? – спросил он вполголоса.
Марина пожала плечами, стараясь изобразить улыбку. – А что ненормального? Все как всегда.
– Вот это «как всегда» меня и пугает. Он опять к тебе цепляется?
Она не ответила, лишь крепче сжала в руках полотенце. Андрей вздохнул.
– Я ведь не маленький, все вижу. Почему ты молчишь?
– А что говорить, Андрюша? Что? Чтобы он в очередной раз сказал, что я ничего из себя не представляю и должна быть благодарна, что он меня терпит?
Слова вырвались сами, горькие и злые. Андрей нахмурился. – Он так говорит?
Марина кивнула. Стыдно было признаваться собственному сыну в своем унижении.
– Знаешь, мам, – сказал Андрей после паузы, – в Москве половина моих коллег снимает квартиры. И ничего, живут. И даже счастливы. Жизнь не сводится к активам и квадратным метрам.
Это был первый звоночек. Первый голосок из другого мира, где люди могли просто уйти, если им плохо.
***
Юбилей на даче был в самом разгаре. Собралось человек тридцать. Важные гости из администрации, пара дальних родственников, соседи. Столы ломились от еды, которую Марина готовила двое суток. Она металась между кухней и верандой, где сидели гости, подносила блюда, убирала грязные тарелки, следила, чтобы у всех были полные бокалы. Она чувствовала себя не хозяйкой праздника, а официанткой в собственном доме.
Игорь был в центре внимания. Он принимал подарки и поздравления, говорил громкие тосты, смеялся. Он был пьян – не сильно, но достаточно, чтобы сбросить тонкую пленку приличий.
Начались тосты от гостей. Заместитель Игоря, солидный мужчина в очках, произнес длинную речь о его профессиональных качествах. Потом слово взял его друг детства, дядя Коля.
– Ну, Игорек, пятьдесят пять! Помню, как мы с тобой пацанами были, за девчонками бегали. Ты всегда выбирал самых красивых! И жену себе отхватил – первую красавицу на курсе! Мариночка, ну-ка иди сюда, к мужу!
Марина, смущаясь, подошла к столу. Игорь обнял ее за плечи, но объятие было не теплым, а собственническим, тяжелым.
– Да, была красавица, – громко сказал он, и смех за столом затих. – Была. А сейчас что? Книжная моль. Скучная стала, пресная. Как гречка без соли. Вот смотрю я на жену Аркадия Львовича, – он кивнул в сторону своего заместителя, чья сорокалетняя супруга кокетливо улыбнулась, – вот женщина! Огонь! Всегда с иголочки, маникюр, прическа. А моя что? В библиотечной пыли вся.
За столом повисла неловкая тишина. Кто-то кашлянул. Жена Аркадия Львовича покраснела. Андрей, сидевший в дальнем конце стола, сжал кулаки. А Марина… Марина ничего не почувствовала. Совсем ничего. Ни обиды, ни унижения, ни злости. Только холод. Ледяной, космический холод, который заморозил все внутри. Она словно смотрела на эту сцену со стороны, на пьяного, хамоватого мужчину, который публично унижал свою жену, и на эту самую жену, застывшую с глупой улыбкой на лице.
Она медленно высвободилась из его руки.
– Простите, мне нужно… салат поправить, – сказала она ровным голосом и пошла на кухню.
Она прислонилась спиной к прохладной стене. Дыхания не хватало. Это была та самая точка невозврата. Не просто последняя капля – это был прорвавший плотину потоп. Она вдруг поняла, что больше не может. Ни одного дня. Ни одного часа.
***
На следующий день она пошла на работу как на автопилот. Игорь вел себя так, будто вчера ничего не произошло. Он даже пытался шутить, но Марина не реагировала. Она двигалась и говорила, но внутри была тишина. Ледяная тишина.
В читальном зале было немноголюдно. Марина выдавала книги, делала пометки в карточках. Руки двигались сами по себе. К обеду подошла Света, молодая коллега, жизнерадостная девушка лет двадцати пяти.
– Марина Алексеевна, вы чего такая бледная? Случилось что? Пойдемте чай пить.
В подсобке, среди стеллажей со списанными книгами, Света заварила чай с чабрецом.
– Рассказывайте, – просто сказала она.
И Марина рассказала. Не все, конечно. Только про вчерашний «тост». Она говорила сухо, без эмоций, как будто пересказывала содержание скучной повести.
Света слушала, нахмурившись. – Козел, – вынесла она вердикт, когда Марина замолчала. – Простите, Марина Алексеевна, но он просто козел. А вы… вы почему это позволили?
– А что я должна была сделать? – устало спросила Марина. – Устроить скандал? Испортить ему праздник?
– Да плевать на его праздник! – вспыхнула Света. – Надо было взять тарелку с оливье и надеть ему на голову! А потом собрать вещи и уйти!
Марина горько усмехнулась. – Куда уйти, Светочка? На улицу? Мне пятьдесят два, у меня зарплата двадцать пять тысяч. Квартира его. Дача его. Я – никто. Приложение к нему.
– Это он вам сказал, что вы никто? – Света посмотрела ей прямо в глаза. – А вы и поверили? Марина Алексеевна, вы один из самых умных людей, которых я знаю. Вы три языка знаете, вы историю так рассказываете, что заслушаешься. А вы позволяете какому-то чинуше с брюшком называть вас «пресной»? Да вы… вы просто себя не цените! Снимите квартиру. Маленькую, однешку. Да, будет трудно. Но вы будете свободна! Разве свобода этого не стоит?
Слова Светы, простые и прямые, попали точно в цель. Разве свобода этого не стоит?
После работы Марина не поехала домой. Она долго бродила по городу, по знакомым с детства улочкам. Зашла в маленькое кафе, заказала кофе и пирожное – то, что Игорь называл «вредной ерундой». Сидя у окна, она смотрела на прохожих. Все куда-то спешили, жили своей жизнью. А она? Ее жизнь была поставлена на паузу двадцать восемь лет назад.
Вернувшись домой, она увидела Игоря в хорошем настроении.
– А, вот и ты. Я уж думал, к маме своей уехала ночевать. Слушай, тут такое дело… Аркадий Львович намекнул, что меня могут на повышение представить. Начальником управления. Представляешь?
Он ждал от нее радости, восхищения. А она смотрела на него и видела совершенно чужого человека. Самонадеянного, ограниченного, не способного даже заметить, что мир вокруг него рушится.
– Я ухожу от тебя, Игорь, – сказала она тихо.
Он даже не сразу понял. Переспросил, убавив звук у телевизора. – Что?
– Я ухожу от тебя. Я подаю на развод.
Игорь сначала опешил, а потом расхохотался. Громко, заливисто.
– Ты? Уходишь? Мариша, не смеши меня. Куда ты уйдешь? Кому ты нужна в свои пятьдесят с лишним? У тебя ни гроша за душой. Эта квартира – моя. Дача – моя. Ты без меня – ноль. Абсолютный. Пойдешь полы мыть? Так и там сейчас молодые нужны. Да ты через неделю приползешь обратно, будешь в ногах валяться, прощения просить. Так что заканчивай этот цирк. Ты не уйдешь.
Он сказал это с такой уверенностью, с такой снисходительной усмешкой, что Марина поняла: это и есть ее главный стимул. Его уверенность в ее ничтожестве.
– Посмотрим, – ответила она и ушла в свою комнату.
***
Всю ночь она не спала. Она составляла план. План побега. Она позвонила Андрею.
– Сынок, мне нужна твоя помощь. Я ухожу от отца.
На том конце провода помолчали. – Я понял, мам. После юбилея я этого ждал. Что нужно? Деньги?
– Да. На первое время. На съем квартиры и на жизнь. Я отдам, как только…
– Мам, не говори ерунды, – перебил он. – Ничего ты не будешь отдавать. Я переведу тебе на карту. Сколько нужно? Ищи квартиру. Только, пожалуйста, не спорь с ним больше. Просто уходи. Тихо.
Получив поддержку от сына, она почувствовала прилив сил. Утром она нашла на сайте объявлений несколько вариантов. Маленькая однокомнатная квартира на окраине, в старой пятиэтажке. «Бабушкин ремонт», но чистая и светлая. Хозяйка, приятная женщина ее лет, попросила недорого.
Следующие несколько дней были похожи на шпионский фильм. Пока Игорь был на работе, она ездила смотреть квартиру, заключила договор, оставила залог. Потом начала тайно собирать вещи. Она не брала ничего из того, что считалось «совместно нажитым». Только свое. Одежду. Немного посуды. И книги. Самые дорогие для нее книги, которые она собирала всю жизнь. Она складывала их в коробки из-под бананов, которые принесла из соседнего магазина. Тургенев, Бунин, ее любимый Паустовский… Это было ее настоящее богатство. Ее территория.
Она нашла старый, еще мамин чемодан на антресолях. Он пах нафталином и прошлым. Складывая в него свои нехитрые платья и кофты, она чувствовала, как с каждой вещью уходит тяжесть прожитых лет.
Игорь ничего не замечал. Он был поглощен ожиданием повышения, приходил домой поздно, говорил только о работе. Марина была для него частью интерьера, и он не заметил, как эта часть начала готовиться к исчезновению.
Однажды в библиотеку зашла Антонина Ивановна, их постоянная читательница, восьмидесятилетняя сухонькая старушка, бывшая учительница русского языка и литературы.
– Мариночка, голубушка, что с личиком-то у вас? Словно тень легла, – сказала она своим тихим, дребезжащим голосом.
Они сели в уголке, и Марина, сама от себя не ожидая, рассказала ей почти все. Антонина Ивановна слушала, не перебивая, только кивала своей седой головой.
– Милая моя, – сказала она, когда Марина закончила. – Знаешь, я своего Ивана пережила на двадцать лет. Когда он умер, мне было шестьдесят. Я думала, жизнь кончена. Земля ушла из-под ног. А потом… потом я поняла, что жизнь – она не в муже, не в детях, не в стенах. Она внутри тебя. Как родничок. Его можно закопать, завалить камнями, но он все равно будет где-то там, под землей, биться. Надо только дать ему волю. Я вот в шестьдесят пять в хор записалась. В семьдесят – на курсы компьютерной грамотности пошла, чтобы с внуками по скайпу говорить. А сейчас вот детектив пишу. Для себя. Потому что интересно. Не бойся, девочка. Самое страшное – это не одиночество. Самое страшное – это прожить жизнь с чужим человеком и похоронить себя заживо.
Ее слова были простыми, но они были тем самым последним толчком.
***
В субботу утром Игорь уехал на рыбалку с друзьями. Это был ее шанс.
Марина вызвала грузовое такси. Два крепких парня быстро спустили ее коробки с книгами и три чемодана. Она обошла квартиру. Пустые полки в книжном шкафу зияли, как выбитые зубы. В остальном все было по-прежнему. Чистота, порядок. На кухонном столе она оставила записку. Короткую, всего три слова: «Я ушла. Развод».
Она закрыла за собой дверь, не оборачиваясь. Ключ оставила в замке с обратной стороны.
Новая квартира встретила ее запахом старых обоев и солнечным светом, бьющим в пыльное окно. Она была крошечной после их трехкомнатных хором. Но в ней можно было дышать. Марина открыла окно настежь. В комнату ворвался шум улицы, запах цветущей липы и ощущение новой, неизвестной жизни.
Она села на пол посреди комнаты, заставленной коробками, и впервые за много дней заплакала. Это были не слезы обиды или жалости к себе. Это были слезы облегчения. Она сделала это. Она ушла.
Вечером позвонил Игорь. Она не брала трубку. Он звонил снова и снова. Потом посыпались сообщения. Сначала гневные: «Ты где? Что за шутки? Немедленно возвращайся!». Потом угрожающие: «Я тебя найду! Пожалеешь!». Потом – жалостливые: «Марина, ну вернись. Я погорячился. Ну что ты как маленькая?».
Она отключила звук на телефоне.
Первые недели были самыми трудными. Тишина в квартире по вечерам казалась оглушительной. Иногда накатывал страх: а вдруг он был прав? А вдруг она и правда никому не нужна и не справится? Она считала каждую копейку. Ела простую еду. Но каждый раз, возвращаясь с работы в *свою* маленькую крепость, где никто не будет говорить ей, что она «пресная», она чувствовала не страх, а покой.
Она начала замечать вещи, которые не видела годами. Как красиво горит закат над крышами соседних домов. Как вкусен простой черный хлеб с подсолнечным маслом. Как интересно слушать аудиокниги по дороге на работу. Она записалась на курсы итальянского языка при библиотеке – давняя мечта, на которую вечно не было времени.
Через месяц позвонил Андрей.
– Мам, привет. Как ты? Отец звонил. Он в бешенстве. Его, кстати, не повысили. Говорят, он скандал какой-то на работе устроил. Кричал на всех.
– Мне жаль, – искренне сказала Марина.
– А мне нет, – твердо ответил Андрей. – Он сам свою жизнь строит. Ты как?
– Я в порядке, сынок. Правда, в порядке. Я вчера спагетти карбонара готовила. По рецепту из интернета. Знаешь, как вкусно получилось?
Он помолчал, а потом сказал: – Мам, я так рад слышать твой голос. Он… другой стал. Живой.
***
Прошло полгода. Марина подала документы на развод. Игорь на заседания не являлся, процесс затягивался. Он по-прежнему считал, что она «одумается». Но она не думала.
Ее жизнь вошла в новую, спокойную колею. Работа, курсы итальянского, вечерние прогулки. Она начала переписываться на форуме любителей истории с мужчиной из Екатеринбурга, таким же увлеченным краеведом. Они часами обсуждали реформы Петра I и быт уральских заводчиков. Это было просто общение, но оно наполняло ее дни новым смыслом.
Однажды, возвращаясь домой, она столкнулась у подъезда с Игорем. Он сильно изменился: похудел, осунулся, под глазами залегли темные круги. Дорогой костюм висел на нем мешком.
– Марина, – сказал он хрипло. – Я нашел тебя. Поговорить надо.
– Говори, – она не пригласила его войти.
– Вернись. Я все понял. Я был неправ. Я… я без тебя не могу. Дома бардак, есть нечего. Я один совсем…
Он смотрел на нее с надеждой, почти с мольбой. И в этот момент она не почувствовала ни злорадства, ни жалости. Только отстраненное сочувствие к слабому, растерянному человеку.
– Нет, Игорь. Я не вернусь.
– Но почему? Я же извинился!
– Потому что дело не в твоих извинениях. Дело во мне. Я не хочу больше жить так, как жила. Я хочу жить своей жизнью.
– Но… но… куда ты денешься? – повторил он свой старый, заезженный аргумент, но теперь он звучал не как констатация факта, а как отчаянный вопрос.
Марина посмотрела на него спокойно, без гнева.
– Я уже уехала, Игорь.
Она развернулась и вошла в подъезд, оставив его стоять одного посреди двора. Поднявшись в свою квартиру, она подошла к окну. На столе лежала раскрытая книга Паустовского. В воздухе пахло свежесваренным кофе. За окном начинался тихий осенний вечер. Впереди была целая жизнь. Не сказочная, не легкая, но ее собственная. И она впервые за много лет чувствовала себя дома.