— Аркадий Павлович, вы что здесь? Холодно же! Проходите, Маришка на месте! — Елена Федоровна осторожно дотронулась до плеча сидящего на мокрой лавке мужчины. Его куртка была уже совсем мокрая, отяжелела, давила на шею, и от этого там, на коже, появилась красная полоска, некрасивая, тревожная. — Аркадий Павлович! — еще раз окликнула женщина.
Аркаша вздрогнул, быстро затушил сигарету, нахмурился, как будто проснулся от страшного сна.
— А? Что? — поднял он голову. — Да… Да, сейчас иду. Рано еще, мне на два назначено.
Посмотрел на большие, с золотого цвета браслетом часы, опять вздохнул. Никто ему ничего не назначал, он сам записался, как только отпустил начальник.
Аркадий работает шофером у одного дядьки–директора, важной шишки, но хорошего, понимающего человека. Такое, пожалуй, сейчас редкость.
— Так Маришка свободна! Идемте, что же мокнуть! — засуетилась Лена, распахнула дверь, мотнула вбок головой, приглашая зайти.
Ох, вот Марина счастливая, такой у нее мужчина – и красивый, хоть и в оспинах, но это, по мнению Лены, было «брутальным», и косая сажень в плечах, кулачищи как два пуда, ноги колесом, но это, говорят ,у него из детства, в деревне с бабушкой жил, на лошадях много ездил… Настоящий мужик, крепкий, приземистый, как надежный бревенчатый дом. За таким не страшно…
— Аркадий, здравствуйте! Чай? Кофе? Господи, какой вы мокрый! Снимайте скорее куртку, я развешу! — вскочила из–за стойки администратор Фаина, распахнула зеркальный шкафчик, притулившийся в самом углу, за ее спиной, вынула «плечики». — Вот, давайте сюда, развесим. Ох, ну и погодка сегодня, да? — трещала она, улыбалась, а как только Аркаша отворачивался, хмурила брови и тыкала подбородком в сторону парикмахерского зала.
Лена ничего не поняла, пожала плечами.
— Аркадий Павлович, вы присядьте, я вам кофе все же сделаю. И Марине скажу, что вы пришли. Она просила всех сегодня звать строго по времени… — виновато опустила глаза Фая. Никогда раньше такого не было, чтобы Аркаша ждал. Да его здесь все боготворили, любовались и уважали. Да, именно уважали, а не просто так по–женски облизывались в его сторону.
Все знали, что он любит Марину Михайловну, любит высоким, большим чувством, и это прекрасно.
В первый раз пришел он пришел в «Красотку» постричься в начале лета. Очень спешил. В офисе ждали каких–то то ли итальянцев, то ли японцев, директор, нервный, почти в конвульсиях, вдруг решил, что Аркашка совсем оброс, и так не пойдет! А ведь ему возить гостей по Москве, быть «лицом», так сказать! И отправил стричься.
Аркадий, потный, в прилипшей к спине рубашке, протиснулся тогда в арку прохода, поздоровался с Фаиной, спросил, можно ли ему привести себя в порядок, только побыстрее. Марина Михайловна была свободна, согласилась.
Маришка вообще легко сходилась с людьми, смешливая, легкая, никогда не рассказывала о своих проблемах, здоровье. Всегда только о хорошем. Это у нее от матери, та тоже, по рассказам друзей, была очень приятным человеком, к ней тянулись, о ней вспоминали с добротой.
Говорили о каких–то пустяках – лете и кто где будет отдыхать, потом почему–то о варенье и яблоках, о б янтаре, который сегодня показывают на выставке в Пушкинском.
— Я люблю рассматривать янтарь. У бабушки были бусы, очень красиво, — призналась Марина.
— Ну так давайте сходим, — без лишних экивоков предложил Аркаша. Марина не видела, как крепко он сжал кулаки, потому что боялся, что она откажет.
— Куда сходим? — удивилась она.
— Янтарь смотреть, — пожал он плечами.
— Спасибо. Я с подругой пойду, — соврала Маришка.
— И подругу берите. Я… Я могу достать билеты, давайте на эту субботу. Три брать? Нет, правда, просто у меня директор, ну, я его вожу, он с этим связан, с музеями, выставками. Значит в субботу, в двенадцать? Вам удобно?
Уф! Аркадий, с виду огромный лось, был раним и скромен. Свидания он мало кому назначал, стеснялся, так и жил один в свои тридцать шесть.
— Нет, извините. В субботу я работаю. Всё, оплатите, пожалуйста стрижку. Меня клиенты ждут, — покачала головой Маришка. — И спасибо вам за предложение!
На выставку они все же пошли. В воскресенье. И подруга была, Елена Федоровна, владелица парикмахерской. Она тоже любила янтарь.
Когда вышли из музея, Елена Федоровна сослалась на дела, поблагодарила и ушла, а молодежь пошла гулять по городу. Ели мороженое, пили кофе, смеялись, Марина рассказывала, как училась, как страшно было постричь первого клиента, а потом вдруг страх прошел. Аркаша говорил о себе, о том, что с детства любил машины, научился водить в пятнадцать, благодаря отцу. Потом армия, дальше – смутные, в поисках себя полтора года после. Ну и вот, работа шофером. Личным шофером.
— Мы с Петром Васильевичем познакомились случайно. Я тогда устроился в автомастерскую, а он приехал с женой чинить машину. Разговорились, я посоветовал купить новую, Петр Васильевич обиделся, ушел. А потом перезвонил, сказал, что навел обо мне справки, хочет, чтобы я у него работал, — сообщил Аркадий Павлович.
— Ну это же хорошо! Значит, он разглядел в вас того самого, кто ему нужен. И не ошибся, — Марина улыбнулась.
Господи, какая у нее хорошая, милая улыбка! И глаза. Они тоже смеются, добрые, нежные глаза.
Потом пошли в кино, на комедию. Хохотали так, что болели скулы. Маринка даже всхлипывала от смеха. Аркаша так не мог, он был немного зажатым, внешне смурным. А тут такой всплеск радости…
Ну а дальше… Дальше в жизни обоих началось то, что люди называют «любовь». Марина сияла, хотя уже куда больше, но всё же. В зале с ее приходом становилось весело и радостно, клиенты улыбались, мастера тоже.
— Мариш, ты когда увольняться соберешься, дай заранее знать, ладно? — как–то попросила Елена Федоровна.
— Увольняться? — нахмурилась женщина. — Почему? С какого перепуга?
— Ой, брось! Семья, детки будут, не до нас тебе скоро станет! — отмахнулась Лена.
— Ой ли! И потом, Елена Федоровна, я сама себе хозяйка, сама себе добытчик. Сегодня Аркаша есть, а завтра нет, или он есть, а денег нет. И что будем делать? А так у меня клиенты, сарафанное радио. Не уйду я, не волнуйтесь.
Не ушла. Аркаша исправно ходил стричься только к ней, но по всем правилам, в назначенное время. И все невольно наблюдали, как крепнет их с Мариной симпатия.
Случались, правда, и ссоры.
Однажды Аркадий пришел с каким–то другом детства, они уже немного выпили и вот решили «навести красоту».
Аркадий Павлович так и сказал, вальяжно расположившись в кресле для ожидающих:
— Мы, Маришка, красоту пришли навести, почистите–ка нам перышки! — И подмигнул товарищу.
А Марина, глядя сверху вниз на сидящих мужчин, подбоченилась, вскинула подбородок.
— А мы, Аркашка, по записи работаем. Перья чистить – это вам в зоопарк. Адрес сказать? И к нам пьяные не ходят, это в вытрезвитель сначала. Освободите, пожалуйста, кресло, вон, Ирины Яковлевны сейчас очередь!
Мастер кивнула на только что вошедшую в зал старушку, улыбнулась ей.
Аркадий, закашлявшись, вскочил, залился краской, сжал кулаки, хотел что–то ответить, но не стал. Ушел, обиженно хлопнул дверью.
Повисла пауза, потом Елена Федоровна призвала всех заняться наконец делами. И все опять задвигалось.
— Вот Маринка! Цену–то ты себе набиваешь, стараешься, да только как бы не ушел купец–то! — ехидно заметила Раечка, молодой мастер, пришедшая в коллектив не так давно.
— А я не товар, чтобы купца бояться, и не рабыня. За то меня и любят! — пожала Маришка плечами.
Елена Федоровна поглядела на нее поверх очков, улыбнулась. Хорошая Марина девчонка! Вот бы сложилось у нее всё, вот бы замуж вышла, счастлива была…
…Аркадий после того случая как будто пропал, не появлялся у парикмахерской, не присылал цветы, не встречал Маришку после работы.
— Ну вот и всё? Соскочил с крючка? А я говорила! — Неутомимая Рая как будто злорадствовала.
— А вот это ты видела? — Фаина кивнула в сторону окна.
Там, у лавки, не зная, куда деть руки, нелепый, горилла гориллой, маялся Аркадий Павлович, то теребил ворот рубашки, то приглаживал ежик волос, а Марина стояла и равнодушно слушала его, положив на лавочку букет. Она любила маленькие букеты, аккуратные, не кричащие, из нескольких видов цветов.
— Ну посмотрим. Они разного поля ягоды. Поиграет и бросит! — обиженно поджала губы Раиса. — Следующий! Мужчина! Что вы расселись, платите идите! — сорвала она накидку с клиента, отвернулась…
Марина долго не прощала Аркадию за ту выходку.
— Унизительно, Аркаша. Прежде всего для тебя самого. Ты барин? Ты мой хозяин или купил меня? Или весь салон? И пьяный… Фу! Цветы зря принес, не приму. Ладно, мне работать надо. Извини!
И ушла, а букет с Аркашей так и сидели на лавочке неприкаянные, грустные...
Помирились потом. Не последнюю роль в их мире сыграла Елена Федоровна.
— Мариш, — осторожно поставила она перед коллегой чашечку с кофе. — Нет, нет, сиди, я вот тут, рядышком, – подвинула табуретку. На их маленькой «салонной» кухне было тесновато, что располагало к близкому общению. — Я вот что хотела сказать… Не сочти за назойливость, ну и вообще не в моих правилах лезть не в свое дело… Но ведь хороший же парень! Ну "браванул" сдуру, выпили, бывает. Ты молодец, на место его поставила. Но дай ты парню шанс!
— Кому, Елена Федоровна? Ему? Я себя из кусочков лепила, из такой дыры вытащила, профессии обучилась, и не для того, чтобы вот так ко мне друганов своих таскали, да еще подшофе! Ненавижу пьяных людей, бабушка пила, я на всю жизнь запомнила! Нет, я хоть и улыбаюсь всем, но гордости не теряла! — Марина.
Да, она слепила себя сама. Из небогатого поселка, без шансов на поступление в институт, потому что школу по большей части прогуливала, ухаживала за больной бабушкой, Дарьей Егоровной, с которой и жила, она загорелась парикмахерским делом в четырнадцать лет. Читала, что–то пробовала, просила подружек побыть ее клиентами, но те, понятное дело, не соглашались. И уехать бы, поступить в колледж, учиться! Но куда деть бабушку?
Она — Маринкин опекун, через нее все документы оформляются.
— Не пущу. Поняла меня? Не пущу! Жить неизвестно где, неизвестно с кем, а потом принесешь мне в подоле, как мать тебя принесла? Дудки! Я тут и ты тут! Всё! — отрезала бабушка, спрятала Маринкины документы. — Школу окончишь, в десятый не пущу, позвоню, тебя на овощебазу нашу возьмут. Я там спину гнула, тебе теперь время пришло. Ну?! Чего ревешь, ду ра? Я тебе же во благо!..
И была овощебаза, запах лука, который даже снился Марине ночами, свекла, морковь, горы картошки, которую надо перебрать.
А еще деньги. Маринка отдавала Дарье Егоровне не всё.
— И что же? Так мало платят? — поджимала губы старушка, пряча в кошелечек бумажки.
— Сейчас всем мало платят, — отрезала девушка. — Портвейна больше не будет, денег нет.
— Чего? — обиделась баба Даша.
Сама она в магазин не ходила, распухшие ноги едва передвигались.
— Того. Покупаем только самое основное. И пить надо тебе бросать. Врачи уже за голову хватаются, чем тебя лечить!
— А конфеты? Мариночка, я же без них не могу! — вкрадчиво протянула руку к внучке женщина, погладила по плечику.
— Конфеты будем. Немного, — пошла на уступки Маришка, увернулась.
И копила на свой побег.
Сбегать не пришлось. Баба Даша умерла тем же летом, купив с рук выпивку и «сгорев» за два часа.
Похоронили. Марина собрала вещи и уехала, оставив ключи от квартиры соседке, тете Оле, и попросив найти квартирантов.
— Сделаю, Мариш! А можно, родню сюда перетащу? Они в старом доме деревенском обитают, тяжело. Деньгами не обижу, — предложила Ольга.
Девушка согласилась. Другим бы не доверила, а вот тетю Олю знала с пеленок, она – надежный человек.
Деньги от квартиры получала переводом, пока училась на парикмахера и жила в общежитии. А еще получала от тети Оли посылки – огурцы, клюкву, сушеные грибы и печенье «Курабье».
— Ой, ну что ты, теть Оль! Спасибо, но вам же самим есть надо! Ртов–то сколько! Да и здесь печенье продают! — смеялась в трубку радостная Марина, а потом благодарила и почему–то просила прощения. За что, сама не знает. А вот такого «Курабье», как из родного дома, она нигде больше не ела. Или просто так казалось…
Потихоньку выучилась, устроилась в парикмахерскую, сразу к Елене Федоровне. Та заприметила девчонку еще на каких–то курсах. Девушка стригла всех подряд, очень боялась поначалу, потом освоилась. С ней всем было удобно, комфортно, тепло и уютно. Она могла поддержать разговор, много читала, хорошо запоминала то, что рассказывают клиенты. И потом всегда интересовалась, спрашивала у клиентов про родственников, про какие–то события, планы, если это обсуждали в предыдущий раз.
Свою первую квартирку, однушку на Бауманской, Марина сняла под Новый год. Хозяин, какой–то художник с косматыми бровями и одышкой, даже подарил ей елку, настоящую, живую, только вот не пахла она совсем. Но Марине было все равно! Своя уютная норка, жизнь, на работе все получается, слава Богу!
Хотя Марина не верила в Бога, потому как уж очень рьяно крестилась ее бабушка, а потом этой же рукой опрокидывала в рот рюмку и ругала всех вокруг, не стесняясь в выражениях, но все же пару раз Маришку спасало что–то или кто–то высший, справедливый.
Один раз у клиентки прямо во время стрижки, пока ходили мыть голову, пропал кошелек, вернее, его пропажа обнаружилась в парикмахерской, хозяйка решила, что взяла Марина. Она тогда замешкалась, подбирала на стойке шампунь, значит, было время...
Камер в салоне тогда еще не ставили, никто ничего не видел.
Маринка стояла посреди зала, а клиентка кричала на нее так, что звенело в ушах. Приехал наряд милиции, стали выяснять, как будто даже завели дело, качали головами и просили Марину всё отдать. Елена Федоровна встала на ее защиту грудью, но ей велели не вмешиваться. Словом, был ужасный скандал!
А потом оказалось, что кошелек лежит у дамочки в бардачке машины. Сын утром лазил за деньгами на папиросы, не успел сунуть в сумку.
И, что самое удивительное, признался.
— Нет, вы поймите, он у меня хороший мальчик, — гнусавила потерпевшая, придя на следующий день к Марине с тортиком и натянутой улыбкой. — Но вот иногда выкидывает коленца. А как узнал, что я на вас дело хотела завести, что такой скандал случился, то и признался. Вот, вам за моральный ущерб! — И рядом с коробкой торта положила деньги.
И очень удивилась, когда Марина не стала отказываться.
А сына этой женщины она вспомнила. Тот приходил к ней делать новую модную прическу дней семь назад. Вот так тесен мир…
На полученные деньги Маришка купила себе вазу. Очень хотелось ей вазу из цветного стекла, тяжелую, настоящую, солидную. Пусть в ней плещется солнечный свет, как в разноцветных стеклышках из Маришкиного детства.
Единственное, что Марина помнит о матери, это то, что мама поднимала дочку на руки и позволяла трогать мозаику из разноцветного стекла на стене дома Культуры.
— Красиво? Красиво, детка! Это как самоцветы в сказке, да? — говорила мама и целовала Маришку в щеку. Мама пахла сиренью, а стеклышки пускали по ее щекам солнечных зайчиков.
Иногда Маришка видела маму во сне, и зайчиков. А теперь эти воспоминания живут в вазочке. Так тому и быть!
В эту вазу Марина поставила первый букет, который подарил ей Аркадий. С цветами не угадал, думал, что придутся по душе розы. Но…
— Очень красиво, спасибо, — кивнула девушка, улыбнулась.
— Не понравились, — констатировал Аркаша.
— Нет, что вы!
— Не врите. Я вижу. Тогда выкинем. Давайте сюда! Всем нравятся розы, это по–королевски. Что не так?! — буркнул он.
— Всё так. Но вот это «по–королевски»… Тут же надо соответствовать, понимаете! Ну вы посмотрите на меня! — Марина улыбнулась.
— Ты лучше. Ладно, всё, забыли, — махнул рукой Аркадий. — Давайте выкинем! Нет? Ладно…
И цветы все же перекочевали в вазу…
Второй раз Марину спасли часы. Она забыла завести будильник, и Марина не села в вагон поезда, где произошла авария.
— Елена Федоровна! Простите, я проспала! Я… — кричала в трубку Марина, собираясь. — Я быстро! Я отработаю и…
— Слава Богу, Марина! Я боялась, что ты там! Я так переживала, а ты трубку не берешь! Я звоню, звоню… — перебила ее начальница, даже, кажется, всхлипнула. — Господи…
— Где «там»? — растерянно спросила девушка, включила новости.
И тогда поняла, что есть Кто–то или Что–то, сила, хранящая её. Может быть это мама? Хорошо бы…
… — Мариночка, там Аркадий Павлович приехал, ждет, — доложила Фаина парикмахеру. — Так может примешь? Что ты сидишь?
— А что вы про него мне, как про князя, сообщаете? У него запись на сколько? Через полчаса только запись, вот пусть ждет. А не нравится, так и ладно. Не обеднеем! — прошипела Марина в коридорчик с закутком Фаины, где отогревался чаем Аркаша.
Администратор выпучила глаза, пожала плечами, ушла.
— Ой, Мариночка, что же вы так? Таких мужчин не отфутболивают, пробросаетесь! — вставила Раиса.
— А он разве мячик, чтобы его футболить? Вы перепутали что–то, Раиса Викторовна.
Марина встала, отошла.
Прошли нужные полчаса, Аркадий тенью проскользнул в кресло, стал смотреть на невесту в зеркало.
— Подбородок приподнимите. Аккуратно. Что делаем? — Накидка, полосочка на шею, чтобы не отставало, расческа, машинка. — Так что делаем?
Марина даже не смотрела в его сторону, только на инструменты.
— Миримся. Мариш, я был не прав, я просто… Это была ошибка, и ты все не так поняла… — зашептал Аркадий.
— Не надо хватать меня за руки! У меня острые ножницы! Её хватайте, ту, свою. Осторожно. Не вертитесь. А то сбрею вам все, будет лысинка, — ворчала в ответ Марина, орудовала ножницами, потом включила машинку.
— Ты зря завелась, на звонки не отвечаешь, избегаешь меня. Даже пришлось сюда прийти, а мне рано стричься, Марин. Ну много не снимай! Я же совсем буду, как коленка! Ой…
— Ну и что? А! — кивнула Марина, улыбнулась, твоей подруге нравятся кучерявые? Ну извини. Опустите, пожалуйста, голову, я вам сзади подравняю. И вообще! Я так не согласна, Аркадий Павлович.
— С чем? — шепотом спросил он.
— Вот с тем, что можно делать такие ошибки. Это, выходит, не моя жизнь. Я должна доверять, должна быть уверена. А тут… — Ниже голову опустите, пожалуйста. Еще ниже. Вот так.
— Марин, — гнусаво прошамкал упирающийся подбородком себе в грудь Аркадий. — Ты преувеличиваешь, правда! Мы просто посидели в кафе, по–дружески, и я…
— Ну и сиди. — На тумбочку полетели ножницы, машинка застрекотала еще громче. — По–дружески, по–всякому. Только мне врать не надо, что был на совещании. Какое совещание у шофера?! Это унижает, Аркаша. Тебя прежде всего. Не мучайся, гуляй, раз тебе это необходимо. Выше голову, пожалуйста, поверните вправо, так… Височки снимаем? Нет? Ну как хотите! — пожала плечами Марина.
Коллеги вокруг переглядывались, хмурились. Было даже, кажется, слышно, как стучит зубами замерзший Аркадий.
— Марин, у нас с тобой в последнее время всё сложно, ты всё что–то предлагаешь, таскаешь меня по Москве, выбираешь, гнешь, гнешь, гнешь… Какая мне разница, какие кастрюли будут на кухне и из каких тарелок я буду есть?! Мне вот это все надо?! — не выдержал наконец Аркадий Павлович, вскочил, сорвал с себя мантию, то есть накидку, выпятил нижнюю челюсть, как бульдог.
— Ах тебе не надо? Ну и ладно. Трудно? А ты хочешь пархать? Из ресторана в теплую постель, из постели на кухню, с кухни на курорт, да? А проблемы, вопросы пусть решают другие, те, «кому надо». Нет, Аркадий Павлович, так это не делается. Если уж назвался груздем, то полезай в кузов. Все, даже мелочи, решаются вместе. А если нет, то и хорошо. До свидания, Аркадий Павлович!
Марина указала ему рукой на дверь, постояла, ушла сама. Не далеко, в каморку с шампунями и прочими нужными в работе вещами, потом высунула голову.
— Девочки, отдайте ему контейнер, там, в холодильнике. С голубцами. Желудок сорвал себе с этими ресторанами… — И опять спряталась.
Они никуда его не пустили. На улице лило, как из ведра, Аркадия бил озноб. Он сидел у парикмахерской с утра, караулил Марину, потом отошел, потому что на него подозрительно таращились из соседней обувной мастерской. Ну и вконец простудился. И да, резало в животе.
Он ел маленькими кусочками, сидя на кухоньке, Фаина подливала ему чай, Елена Федоровна подсовывала то сметанку, то хлебушек, то просто вздыхала.
— Знаете, Аркадий Павлович, это не мое дело, но раз уж мы тут собрались, то я скажу, — она набрала побольше воздуха в легкие. — Это тяжело – семья. Это заботы, какие–то постоянные мелкие уступки, что–то прячешь внутри, прощаешь, а хочется высказать. Но молчишь, потому что знаешь, что обидишь. И иногда, в самом начале, хочется все бросить, уйти, жить, как раньше. Но так все равно уже не будет, потому что постоянно думаешь о любимом человеке. У меня есть муж, человек с очень сложным характером. Но я его люблю. И поэтому даже когда было очень тяжело, и была возможность уйти, я оставалась. И теперь рада этому. И нам есть, что вспомнить, нашу жизнь. И трудно в начале, потом привыкаешь, разнашиваешь, подшиваешь. Но это если хочешь. Извините, я пойду…
Елена Федоровна встала. Её тоже ждали дела…
Аркаша забылся. Всего один разочек он позволил себе посидеть с другой женщиной вечером, выпить, закусить. Вышло случайно, у Аркадия и в мыслях ничего дурного не было. Начальник попросил сопроводить и накормить…
А потом… Потом не хотелось отвечать на Маринин звонок, «усложнять». С той, другой, было весело, легко, они говорили о ерунде, слушали музыку, потом Аркадий проводил свою собеседницу в аэропорт. Так было и с Мариной в первый месяц–два их встреч. Потом она «усложнила».
Маришка, конечно, не поверила в версию про невинную встречу с коллегой, обиделась. Аркадий вспылил, обозвал ее истеричкой.
А теперь переживал. Они не разговаривали уже пять дней, Марина избегала встреч и телефонных звонков. Тогда Аркадий записался на стрижку. И вот как всё вышло…
Марина смотрела на то, как пузырятся от дождя лужи. Пахло мокрой листвой, машинами, дымом. Осень. У нее свой аромат.
— Марин… — услышала она за спиной хриплый голос. — Надо все же поговорить…
Она обернулась.
— Ты плакала? — нахмурился он.
— Дождь, — покачала она головой, вытерла щеки. — Что тут плакать? Подумаешь, событие! Поел? Иди уже.
Каждому терпению приходит конец. И Аркадий решил, что его конец настал. Спрятав руки в карманы, он зашагал прочь, даже не попрощался, не оглянулся.
— …Чтобы и ты мне в подоле принесла?! — все повторяла бабушка и клала перед Мариной какую–то справку.
Маришка во сне щурилась, чтобы ее прочитать, но не могла, мешал яркий свет. Бабушка всегда экономила электричество, а тут «рассветилась», включила все лампочки.
— Я не вижу. Не понимаю, что тут написано? — твердила Марина, ворочалась, потом проснулась, резко села, испуганно зажмурилась.
Сон. Это всего лишь сон. А вдруг правда?..
… Он ждал ее у дверей женской консультации.
— Ну? Что сказали? Марина, вот только не начинай сейчас опять, просто скажи, мальчик там или девочка! — посмотрел на нее сверху вниз Аркадий.
— Кто проболтался? — закатив глаза, поинтересовалась Марина, на миг замешкалась, потом обошла стороной мужчину, двинулась к воротам.
— Рая. Не важно. То есть… Ну! Марин, что сказали–то?! — совсем разнервничался Аркаша. — Все там нормально? Рост, вес какой? Это важно! Вдруг ты недоедаешь?!
— Чей рост и вес? — Марина остановилась, невольно улыбнулась.
— Детей, конечно!
— Ах, детей… Сказали, что надо работать над этим, и тогда… А у Раисы твоей язык как помело! Наврала она всё. Извини, я спешу! — И опять припустила к высоченным кованным воротам.
— Работать? Я готов работать, а что, там как–то по зарплате смотрят? — спросил Аркадий. — Ну это справку надо заказать… Я завтра тогда сделаю… Чего ж ты не позвонила?! Я тебе купил апельсинов и малины. У бабульки на базаре нашел, домашняя, она клянется, что не поливала всякой ерундой! Марина!
Он догнал ее, схватил за плечи, развернул к себе.
— Апельсины? Малина? Аркаш, я пока не в положении. Ну что ты смотришь?! Мне сон приснился, я решила провериться. Ты тут ни при чем! — женщина попыталась высвободиться, а потом ткнулась лбом в Аркашину грудь, застыла. — Я хочу тебе доверять, понимаешь? — прошептала она. — Жить спокойно и доверять.
— Я обещаю, что так и будет, — кивнул он.
Так и было. Всегда…
— Потому что браки, Рая, совершаются на небесах! — пояснила Елена Федоровна Раисе, недовольно грызущей ноготок. — Ну что ты? Завидуешь? Зря. У тебя тоже будет свое счастье! А сейчас в зал! В зал и работать! Клиентов полно, вдруг там и есть твой суженый?!
Рая тяжело вздохнула, ушла. Со следующего понедельника она стригла исключительно мужчин, так сказать, помогала Небесам в своем счастливом воссоединении. Через два года она тоже вышла замуж. Не обманула Елена Федоровна, у каждого случилось свое счастье.
Благодарю Вас за внимание, Дорогие Читатели! До новых встреч на канале "Зюзинские истории".