Александр Введенский ещё в 1920-е годы признался: «Меня интересуют только три темы — время, смерть, Бог». Эти темы стали основными в его творчестве. В ранней лирике Введенский использовал абсурдные, рассыпающиеся слова и фразы, которые не предназначались для выражения эмоций. В лирике 1930-х годов поэтика Введенского становится чуть ближе к традиционной. Впервые открытое выражение эмоциональности появляется в диалоге «Куприянов и Наташа» (1931), где поэт говорит о «последнем чувстве». В более поздних стихах Введенский отходит от фонетических экспериментов, на первый план встают вечные темы. Речь всегда идёт о «последних» вещах — о рождении и гибели. В 1940 году Введенский создаёт «Элегию», где подводит итог своей жизни и творчеству, пытаясь ответить на вопросы, которые волновали его в молодости. Время, смерть, Бог — эти темы пересекаются.
«Кругом возможно Бог»: теология абсурда в поэзии Введенского.
Всё творчество Введенского пронизано религиозностью и философией. Но то, как он осмысляет и подает эти понятия, меняется на протяжении всей жизни: писатель ищет ответ на внутренние вопросы. В работе «Кругом возможно Бог» (далее – КВБ) обозревается путешествие в посмертии, но в отличие от Данте, Орфея и Эвридики или иных классических произведений, в КВБ загробный мир максимально относителен и абсурден, и никакой точности, понятийности там нет. Есть только нечто абстрактное. Александр Иванович двигает дальше обычные христианские картины мира – вселенная, смерть – это всё неважно после смерти, там нет адских котлов и девяти кругов, там нет Коцита и горы Чистилища, есть только энергия и сюр. И то, как в КВБ главный герой обретает имя, то есть фамилию – Фомин, только когда понимает, что он мёртв, – напоминает нам, что не только физическое, но и имя, заслуги, возраст, серия и номер паспорта не важны, когда ты мёртв. И в целом большая часть того, что ты есть, исчезнет. Все мы — часть единого целого, и в какой-то момент каждый столкнется с вопросами о Боге и жизни.
Теория
Я сегодня скончался.
Ты скончался вчера.
Кто из нас причащался?
Ответ
Три пера.
«Ответ богов» и «Всё» – ранние произведения Введенского, поэтому в них отслеживается языковая игра, нежели на философия, но эта игра подчиняется определенной мысли. Так, в первом произведении есть аналогии со сказочными устойчивыми выражениями и средствами выразительности (жили-были… три девицы…), есть схожесть с детской или даже анекдотической речью: всё подается в потешном, игровом тоне, и всё обрывается резко, тревожно и непонятно – таков Рок, таков ответ фатума, который выше наших желаний и надежд и не подлежит обжалованию. Во «Всём» фокус также обращен на язык больше, чем на философию – здесь очень много телесности, порой до противного, очень много деталей, живости умирающего и тоскливого. Лексика всё так же полна просторечий и жаргонизмов, действие и события идут подряд. В произведении повествуется о бренности бытия, о предсмертных муках и о том, что ждет нас за чертой. Спойлер для любителей мистики: после смерти мир продолжает жить по своим законам. Люди рождаются, любят, страдают, а от тела остается лишь бездыханная оболочка. И дай бог, чтобы останки достойно добрались до последнего пристанища.
Отдельно хочу отметить произведение «Мне жалко, что я не зверь». Очень лиричное, всё так же философское о бытии, незаметности и бессмертии. При прочтении всё понятно, но по-моему мнению, это одна из красивейших вещей у Александра Ивановича.
Окно Сон
Трус-дождь
Бегущий яд
Статья власть
Всадник без головы
Алкоголь Бессмыслица смысла
Труп
Кто мы после смерти?
Море Отцы и дети
Цельные мысли только у святых
Соседки – чушь, Генералы – плотское
Ъ Звери Звезда Крыша
Смертность, непрочность, минутность, материальность, одушевленность, человечность, слепота
Орел Чаша Жалость Роща
Жуки, пауки, червяки
Свеча, трава
Не семя, не тучность, а неизвестность.
Введенский ощущается как сумрачный, глубокий синий, пронизанный серой дымкой – как старинный ситец, невесомый и выцветший от времени. Как вещи с небрежными прорехами, обветшалые, но сохранившие богемный шик. Он словно произрос из былой статности, подобно фамильному сервизу в бабушкиной чешской стенке. Вся его жизнь – горький камертон, а творчество – исповедальный монолог, отчаянная попытка ответить на вечные вопросы: Кто мы? Зачем мы здесь? Куда ведёт нас путь? И пусть стихотворения Введенского пестрят образами, важен не столько каждый отдельный элемент, сколько та семантическая аура, что они рождают вместе – наши мысли, ассоциации и то щемящее послевкусие. Гнозис не постичь умом, можно лишь прочувствовать, прожить на собственном опыте.
Эсхатология и гностицизм Введенского через призму сравнения с Кафкой, Достоевским и Блоком.
Отношение А.И. Введенского к Богу. Введенский не верит в Бога-спасителя, Бога-дедушку на облаке, который всё устроит к лучшему. Такого Бога для него нет. Но он видит, что миром правит какая-то огромная, неумолимая и часто жестокая сила (то, что раньше называли Волей Божьей или Фатумом). И он продолжает использовать слово «Бог», чтобы говорить об этой силе. Это как если бы сломанные часы продолжали звать имя своего создателя, даже не понимая, жив он или нет, добрый он или злой. Просто потому, что другого имени для той огромной власти, что над ними, у них нет. Поэтому его лирика не про то, что Бога нет, а про то, что Бог есть, но он совсем не такой, каким мы его представляли, и от этого ещё страшнее.
Так почему же он о нём постоянно говорит? Ибо это вопрос, объемлющий собой Все. Когда мир обращается в прах, первый вопрос, вырывающийся из глотки: «Кто повинен в этом?» Имя «Бог» – единственное, что вмещает в себя ответ, даже если ответа не существует в природе. Ведь с Ним говорить куда интереснее, нежели с зияющей пустотой. Кричать в безликую стену – унылое занятие. Но воззвать: «Боже, что же ты творишь, окаянный?!» – это уже подлинная драма, это уже диалог с неким исполином духа, даже если в ответ – лишь зловещее молчание. Ибо «Бог» – это слово, которым обозначают наивысшую силу. И если в мире властвует некая чудовищная, непостижимая сила – будь то слепая случайность, неумолимая судьба или неотвратимая Смерть, – то проще всего наречь ее древним, могущественным именем – Бог. Но это не Бог милосердия и любви, а Бог-Рок, Бог-Судьба, плетущий нити наших жизней в мрачном безразличии.
Вселенная А.А.Блока — это как огромный, красивый, но треснувший колокол. Он гудит, звенит, и в его музыке — тоска по чему-то такому прекрасному, чего нет на грешной земле. Блок — пророк этого колокола. Он видит сквозь грязь и кровь революции какую-то высшую гармонию, мистическую Прекрасную Даму. Он верит, что за хаосом есть большой замысел, даже если этот замысел — конец света. Его герои — рыцари, мученики, духовидцы. Они страдают, но их страдание о чем-то. А теперь Вселенная А.И.Введенского. Это не колокол. Это разобранный на части будильник, который варится в супе.
Блочный образ Бога / богов. У Блока Бог — молчащий Абсолют, высшая инстанция, к которой взывают в отчаянии. Его присутствие ощущается как фундаментальная, но безмолвная основа мира, даже в его распаде. В «Двенадцати» Христос в финале — неявленный, спорный, но ключевой символ, за которым идут красноармейцы. Он — знак того, что даже в кровавом хаосе есть высший смысл и путь.
- «Ответ богов»: Боги не отвечают на мольбы, они просто констатируют факты с бюрократической точностью. Их «ответ» — это не откровение, а бессмысленная фраза.
- «Кругом возможно Бог»: Бог не активен. Он — «возможность», разлитая в пространстве, как погода или пейзаж. Он не субъект, а условие игры.
- «Факт теория и Бог»: Здесь Бог прямо назван «начальником отделения». Это чиновник от мироздания, который не разбирается в жалобах и прошениях, а просто осуществляет свой непонятный надзор.
Но он видит, что миром правит какая-то огромная, неумолимая и часто жестокая сила (то, что раньше называли Волей Божьей или Фатумом). И он продолжает использовать слово «Бог», чтобы говорить об этой силе. Это как если бы сломанные часы продолжали звать имя своего создателя, даже не понимая, жив он или нет, добр он или зол. Просто потому, что другого имени для той огромной власти, что над ними, у них нет. Поэтому его лирика не про то, что Бога нет, а про то, что Бог есть, но он совсем не такой, каким мы его представляли, и оттого ещё страшнее.
Образ Смерти. У А.А.Блока: Смерть — трагическая кульминация, мистическое преображение или жертва. Она полна смысла (как у картежника в «Скифах» или у поэта). У А.И.Введенского: Смерть — бытовое, техническое событие. Она лишена трагедии, это просто смена состояния, как включение/выключение света.
«Умру — забудутся мои тревоги…» — смерть здесь финал личной драмы, переход в иную форму существования памяти. «На смерть теософки»: смерть философа, человека идеи, описана как абсолютно физиологический, лишенный смысла акт. Нет трансцендентности, есть только тело и его остановка. Мысль умирает вместе с мозгом. «Кончина моря»: гибель целого моря — не апокалипсис, а частный случай. Море не «умирает» в героической борьбе, оно «кончается», как кончается нитка или мыло.
У Блока: человек — носитель страсти, идеи, судьбы («рожденные в года глухие»). Даже самый маленький человек вовлечен в большой исторический или мистический процесс. У Введенского: человек — пустая форма, которую наполняют случайные действия и слова. Он не выражает волю, а исполняет непонятную программу. Картежник в «Скифах» — и его жалкая смерть становится частью грандиозного вызова Европе.
У Введенского: «Человек весёлый Франц»: Само имя «Франц» — нарицательное и обезличенное. Его «веселость» — не внутреннее состояние, а механическая характеристика, как цвет волос. Он не живет, а «проходит», как проходит погода. В «Очевидец и крыса»: Очевидец — не мудрый наблюдатель, а просто глаз без мозга. Его «свидетельство» ничего не объясняет и никому не нужно. Крыса и человек уравнены в своей незначительности перед лицом абсурда.
Образ природы: У Блока: Природа — живой, одушевлённый символ. Вьюга, снег, ветер — участники мистерии, выражающие страсть, очищение, хаос. У Введенского: Природные явления — такие же абсурдные процессы, как и всё остальное. Они не несут символической нагрузки, они просто происходят. «Снежная маска» — вьюга, почти как любовница, которая увлекает и губит. «Значение моря» / «Кончина моря»: Море лишено романтического «значения». Оно просто есть, а потом его нет. Его «значение» — в его наличии, как значение стула в том, что на нём можно сидеть. Блок — бард апокалипсиса. Он поёт о конце света с таким надрывом, как будто это самый важный концерт в его жизни.
А.И. Введенский — это тот, кто просыпается наутро после апокалипсиса. Голова болит, кругом пепел, с неба капает непонятная ерунда, а по радио вместо музыки — какой-то треск. И он просто констатирует: «Ну вот. Процесс пошёл. Время потекло. Кто тут у нас Бог? А, ну, возможно, он. Пусть тоже посмотрит на это веселье». Человек — актер на сцене истории. Человек — манекен, на который случайно упал костюм и которого бросили на произвол судьбы. Смерть — финальный аккорд симфонии. Смерть — скрип двери, которую забыли смазать. Бог — молчащий Судья или Вождь. Бог — Главный Бухгалтер вселенной, который давно потерял счетную книгу.
А.А.Блок — это последний романтик, кричащий на пороге катастрофы. А.И.Введенский — это человек, который внутри катастрофы молится и делает бутерброды из обломков.
Ф.М.Достоевский — это серьезный, нервный дядька с горящими глазами. Он стоит на краю и орёт оттуда: — Братцы! А что, если Бога-то нет?! Смотрите, что тогда будет! ВСЁ ПОЗВОЛЕНО! Убийство! Хаос! Безумие! Мы все с ума сойдём! — Он весь в этой драме, он изо всех сил бьётся об эту страшную идею, как об стенку. Его герои — Раскольников, Иван Карамазов — это гении, философы, которые своими мозгами додумывают эту бездну и сходят с ума от ужаса. Писатель показывает кошмарную логику мира без Бога. А теперь о родном. Введенский — это тот, кого Достоевский так боялся. Он уже прыгнул в эту пропасть. Он уже на дне. И он не орёт, а спокойно, как констатируя факт, бормочет себе под нос. Фёдор Михайлович - гениальный ипохондрик, который со страшными диагнозами ждёт, когда же проявятся симптомы. А Александр Иванович — патологоанатом, который вскрывает труп и говорит: «Ну вот, симптомы, о которых все так переживали. Они уже здесь. Смотрите, как красиво разложилось всё внутри. Кстати, а где тут у нас Бог? А, возможно, он тут ни при чём. Он просто смотрит на это всё».
Франц Кафка — это кошмар офисного клерка, доведённый до абсурда. Ты просыпаешься, а тебя уже арестовали. Никто не говорит, за что. Ты ходишь по бесконечным кабинетам с пыльными папками, пытаешься понять правила игры, а правила постоянно меняются. Там есть логика, но она извращённая, бюрократическая. Это кошмар системы, которая тебя перемолет, даже не заметив. Но нас под лупой ужас не о системе, а о самом мироздании. Это не лабиринт с правилами. Это когда ты просыпаешься, а законы физики отменили. Время течет назад, лошади говорят стихами, смерть пьет чай на кухне и ржёт над твоими попытками что-то понять. Логики нет вообще. Это не лабиринт — это комната с кривыми зеркалами, где сами зеркала тоже плавятся. Введенский не пытается понять правила. Он констатирует, что правила кончились.
Где встречаются Ф.Кафка и А.И.Введенский? Оба видят мир как абсурдный и враждебный. František Kafka — логик абсурда. Его герой пытается судиться, договариваться, найти управу. Он верит, что если найти нужную бумажку или нужного чиновника, всё прояснится. Кошмар в том, что система лишь притворяется логичной. А.И.Введенский — поэт распада. Его герои даже не пытаются. Они смотрят, как мир сыпется, и говорят: «Ну, смотрите-ка, часы поплыли. Интересно». Сюрреалист не борется с системой, потому что бороться не с чем. Распадается сам язык, на котором можно было бы пожаловаться. Франц боится, что мир — это бесконечная канцелярия. Александр Иванович показывает, что мир — это бесконечный бред сумасшедшего, который даже сам себя не понимает.
Ф.Кафка — это кошмар о том, что смысл есть, но он от тебя скрыт. А.И.Введенский — это кошмар о том, что смысла не было никогда, а мы просто делали вид.
- Автор статьи: Дри Лешикова