— Оля, ты мне тридцать восемь тысяч должна! За Дашкины харчи и постой. Я тебе номер карты скину, жду перевод до вечера! — голос сестры в трубке был стальным, без капли тепла.
Я аж вцепилась в кухонный стол. Ноги подкосились. Родная сестра Вероника требовала с меня деньги за то, что моя дочь, ее племянница, гостила у нее три недели.
Все началось пять лет назад. Один звонок, который казался таким невинным.
— Оль, привет! Слышала, ты там ремонт в бабушкиной однушке заканчиваешь? — голос у Вероники был медовый, я такой знаю. Обычно он звучит перед какой-нибудь просьбой.
— Привет, да, почти закончила. Кредит только отдавать еще два года. Думаю, квартирантов пущу, чтобы легче было.
— Квартирантов? Ты с ума сошла? Чужим людям сдавать! — она аж взвизгнула в трубку. — Они тебе там все уделают! Слушай сюда, есть идея получше. Мы с Глебкой к тебе на зиму приедем. С октября по апрель. И квартира под присмотром, и нам не скучно. Коммуналку оплатим, само собой. Тебе же лучше!
Она так это преподнесла, будто делает мне одолжение. Спасает от мифических жильцов-вандалов. Я тогда работала учительницей в младших классах, зарплата — слезы, плюс этот кредит на шее.
— Конечно, Вероник, приезжайте, — выдохнула я. — Что ж мы, чужие люди?
Моя дочь Дашка, тогда еще студентка, только головой качала.
— Мам, ты серьезно? Ты будешь кредит платить, а они там жить припеваючи? Коммуналка — это копейки по сравнению с арендой.
— Даш, это семья. Сегодня я им помогу, завтра — они нам. Не будь такой колючкой.
Первые два года Вероника и правда переводила деньги за свет и воду. Иногда перед отъездом совала мне тысяч десять со словами: «Это тебе на конфеты, сестренка! Спасибо, выручила!» А потом что-то сломалось.
Первый звоночек прозвенел, когда мне пришла официальная бумага из управляющей компании. Красная печать, грозные слова про суд и пени. Долг за четыре месяца! У меня сердце в пятки ушло. Звоню сестре.
— Вероник, тут долг... — начала я.
— Ой, Оль, ну началось, — тяжело вздохнула она в трубку, будто это я ей просила в долг, а не наоборот. — Денег сейчас вообще нет, от слова совсем. Туристы жмоты пошли, за каждую копейку удавятся. Ты же знаешь. Можешь пока сама закрыть? У меня на карте последние две тысячи, Глебу на джинсы. Не у него же забирать. Я потом как-нибудь отдам.
Я стояла с этой квитанцией в руках, и мне стало так стыдно, будто это я попрошайка. Собственная квартира, мой кредит, а я выслушиваю, что у ее лба-Глеба нет новых джинсов. Но я промолчала. Опять. "Ну что я, из-за пяти тысяч буду отношения портить?" — подумала я и поплелась к терминалу.
Естественно, никто мне ничего не отдал. И в следующие два года ситуация повторялась. Вероника с Глебом жили в моей квартире, а я платила и за кредит, и за их коммуналку. Дашка уже не спорила, только смотрела на меня с молчаливым укором.
Этим летом у Дашки обострилась жуткая аллергия на городскую пыль и цветение. Врач был категоричен: «Девушка, вам минимум на месяц нужно за город, к воде, на свежий воздух. Иначе до астмы дойдет».
И тут Дашка сама предложила:
— Мам, а давай я к тете Веронике съезжу? Пять лет они у нас зимуют, пора и ответный визит нанести.
Идея показалась мне гениальной. Но ответ сестры сразу насторожил.
— Ох, Оль, — вздохнула она. — У меня же тут постояльцы, самый сезон! Куда я ее? Ну… если только в мансарду, там душновато, без удобств…
— Ничего, она не гордая! — обрадовалась я. — Главное — воздух!
— Ну ладно, пусть приезжает, — нехотя согласилась Вероника.
Дашка собрала чемодан и с горящими глазами уехала. А через неделю позвонила мне в слезах.
— Мам, я в рабство попала! Я озера этого вашего не видела! Я с утра до ночи грядки полю, посуду за постояльцами мою, до ночи банки с компотом на продажу кручу! Вчера заставила слив в душевой чистить после каких-то мужиков! Она меня использует как бесплатную работницу!
— Как так? — ахнула я. — Я сейчас ей позвоню!
Я набрала Веронике, попыталась мягко объяснить, что дочь приехала отдыхать. Сестра выслушала и холодно ответила:
— Понятно. Значит, белоручку вырастила. Ясно. Пусть отдыхает.
"Вот тебе и родная тетя. Мама ей последнюю рубашку отдать готова, а она меня за прислугу держит," — думала Даша, лежа на продавленном диване в душной мансарде.
Оставшиеся три недели Даша и правда отдыхала. Тетка с ней почти не разговаривала, цедила сквозь зубы. Кормила вчерашним супом и демонстративно вздыхала, когда дочь брала яблоко с дерева в саду.
А в день отъезда Вероника вручила ей мятый листок из школьной тетрадки. Там ее каллиграфическим почерком было выведено:
«Проживание в мансарде — 15 000 руб.
Питание (3-разовое, эконом) — 20 000 руб.
Пользование стиральной машинкой (4 раза) — 1 500 руб.
Ягоды и фрукты из сада — 2 000 руб.
Итого: 38 500 руб.»
— Что это? — прошептала ошарашенная Даша.
— Счет, — отрезала тетка. — Ты три недели тут штаны просиживала, ела, пила, воду лила. Думала, это бесплатно? У меня тут не благотворительная столовая. Денег нет — мать твоя заплатит. Она мне и так должна.
И вот я сижу на кухне, слушаю в трубке ее требование. Пять лет бесплатного проживания, мои деньги на их долги, мои нервы… И за все это — счет за ягоды с куста. Внутри меня что-то щелкнуло и оборвалось.
— Знаешь что, Вероника? — сказала я так тихо и спокойно, что сама себя не узнала. — Ничего я тебе платить не буду. Считай, что эти тридцать восемь тысяч — это малая часть моей оплаты за пять лет аренды моей квартиры.
— Что?! — взвизгнула она. — Ах ты, дрянь неблагодарная! Я на тебя…
— И еще, — перебила я ее. — Можешь осенью не приезжать. Я квартиру сдала. Надолго. Договор уже подписала. Так что ищи себе и своему паразиту-сыну другое место для зимовки.
В трубке на секунду повисла тишина, а потом на меня обрушился поток такой грязи, что уши в трубочку свернулись.
— Да чтоб у тебя эти квартиранты все вынесли! Чтоб ты подавилась этими деньгами! Я тебя прокляну, поняла?!
Я молча нажала на кнопку отбоя. Потом открыла контакты, нашла номер «Вероника Сестра» и заблокировала его. Навсегда.
Телефон выпал из моих дрожащих рук на стол. Я села на табуретку и только тогда поняла, что не могу вздохнуть. Плечи тряслись, а из глаз хлынули слезы — не от обиды, а от какого-то злого, запоздалого прозрения. Пять лет. Пять лет я была удобной, бесплатной гостиницей, подушкой для нытья, банкоматом. А моя дочь для них — просто прислуга, которую еще и обсчитать можно. Я смотрела на свой старый кухонный гарнитур, на который до сих пор не могу накопить, и впервые в жизни почувствовала не жалость к сестре, а жгучую ненависть. И знаете что? От этого стало дышать гораздо легче.