Валентина Петровна замешивала тесто с той же неспешностью, с какой другие перебирают четки. Мука просеивалась сквозь пальцы тонкой струйкой, молоко вливалось постепенно, а венчик в её руках двигался размеренно, словно дирижерская палочка.
— Мам, ну сколько можно! — в который раз возмущалась Ирина, старшая дочь. — Дети уже взрослые, у них свои дела, свои семьи. Олег вообще из Питера каждую неделю мотается!
— А Лена с Максимом? — подхватывала средняя, Светлана. — У них двое малышей, им тяжело каждое воскресенье собираться.
— Зачем вы нас мучаете? — вторил младший сын Андрей. — Мы уже не дети, чтобы по расписанию к маме на блины ездить.
Валентина Петровна молчала и продолжала колдовать над сковородкой. Первый блин, как полагается, вышел комом — она скормила его коту Барсику. Второй лег ровно, золотистый, с кружевными краями.
Тридцать лет. Каждое воскресенье. Сначала малышами таскались за мамиными юбками, потом подростками закатывали глаза, потом молодыми родителями приезжали с колясками и детским питанием. А теперь вот ворчат, что им это не нужно.
Но приезжают. Всегда приезжают.
— Ну хорошо, — сдавалась Валентина Петровна, когда очередной воскресный концерт недовольства достигал апогея. — Не хотите и не приезжайте. Кто вас заставляет?
И тогда дети притихали. Потому что знали: если не приедут, мама будет сидеть одна за большим столом с горкой блинов и ждать. Просто ждать.
Инфаркт случился в четверг. Валентина Петровна, собираясь на дачу, вдруг села на табуретку в прихожей и тихо сказала:
— Что-то мне плохо.
В реанимации она пролежала неделю. Дети дежурили по очереди, и впервые за много лет воскресенье прошло без блинов.
— Как же мама? — металась Ирина. — Она же каждое воскресенье нас ждет на блины.
— А давайте сами испечем, — предложила Лена, невестка. — Отвезем ей в больницу.
— Ты что, с ума сошла? — фыркнул Андрей. — В реанимации блины есть!
Но Светлана уже доставала муку из шкафчика.
— А что? Главное привезти, есть -то необязательно. Давайте попробуем.
Они собрались у Ирины — она жила ближе всех к больнице. Олег даже из Питера примчался. Возились на кухне, как в детстве, когда мама болела и им приходилось готовить самим. Спорили, сколько муки, сколько молока, почему блины рвутся и почему прилипают.
— У мамы как-то легче получается, — вздыхала Лена, соскребая очередной неудачный блин со сковородки.
— Потому что у неё рука набита, — рассудительно заметила Ирина. — Столько лет каждое воскресенье блины печь, это вам не шутки.
Первая стопка получилась кривая, вторая — пригорелая, третья — наконец, более-менее съедобная. Сложили в термосумку, прихватили сметану, варенье.
Врач сначала не хотел пропускать.
— Она же в реанимации! Какие блины?
— Доктор, ну пожалуйста, — умоляла Ирина. — Это семейная традиция. Она тридцать лет каждое воскресенье печет для нас блины. Мы просто показать.
Врач покачал головой, но пропустил. Валентина Петровна лежала, опутанная проводами, но глаза у неё были ясные.
— Блины принесли? — первое, что она спросила.
— Принесли, мам.
— Сами пекли?
— Сами.
— Получились?
— Получились.
Она улыбнулась и попросила дать попробовать кусочек. Жевала медленно, задумчиво.
— Молоко, наверное, холодное вливали? — наконец произнесла. — В следующий раз комнатной температуры берите.
Врач заглянул через час:
— Удивительно. Все показатели пошли вверх. Что вы ей давали?
— Блины, — пожал плечами Олег.
— Какие блины? У нее же диета!
— Она только попробовала, капельку, — оправдывалась Ирина.
Доктор покачал головой и ушел, бормоча что-то о загадках человеческого организма.
Валентина Петровна выписалась через две недели. В первое же воскресенье встала к плите.
— Мам, ты что! — набросились на неё дети. — Тебе нельзя напрягаться!
— Я не напрягаюсь, — спокойно ответила она, просеивая муку. — Я отдыхаю.
Годы шли. Внуки подрастали и тоже начинали ворчать:
— Бабуль, ну зачем каждое воскресенье? У меня футбол! У меня танцы! У меня английский!
— А у меня блины, — невозмутимо отвечала Валентина Петровна.
Появились правнуки. Стол пришлось раздвигать, стулья докупать.
— Мам, да сколько народу стало! — ахала Ирина. — Тебе же тяжело на всех готовить!
— Мне легко, — отвечала Валентина Петровна. — Чем больше блинов, тем больше радости.
В восемьдесят два она стала забывать имена правнуков. В восемьдесят четыре — путать рецепт. Дети незаметно подсказывали, помогали у плиты.
— Может, хватит уже? — робко предложила Светлана. — Ты устаешь же, мамуль.
— Я не устаю, — отвечала мать. — Я живу.
Умерла Валентина Петровна в среду, тихо, во сне. Дети растерялись: что делать с воскресеньем? Впервые за сорок лет никто не знал, собираться или нет.
— Наверное, не стоит, — неуверенно сказала Ирина. — Мамы же нет.
— Да, — согласилась Светлана. — Зачем теперь это все?
Но в воскресенье утром Ирине позвонила Лена:
— Я блины пеку. Приезжайте.
— Зачем? — удивилась Ирина.
— Не знаю. Просто пеку.
Приехали все. Даже Олег из Питера. Даже внуки, которые вечно отлынивали. Сели за стол: большой, раздвижной.
Молчали. Блины остывали.
— А помните, — вдруг сказал Андрей, — как она в больнице лежала, а мы ей блины принесли?
— Помню, — кивнула Ирина. — Врач удивлялся, почему ей сразу лучше стало.
— А я не удивляюсь, — тихо произнес Олег. — Мама была права. Блины — это не еда.
— А что? — спросил маленький Максимка.
Олег взял блин, намазал сметаной, свернул трубочкой и протянул правнуку:
— Это символ нашей дружной семьи, символ родственной любви.
И тогда все поняли, что воскресенья никуда не денутся. Что будут и внуки печь блины для правнуков, и правнуки — для праправнуков. Потому что Валентина Петровна не просто кормила семью тридцать лет. Она её склеивала. Блин за блином, воскресенье за воскресеньем, год за годом. А клей, как известно, крепче любых гвоздей.