Михаил произнёс это с такой уверенностью, будто объявлял о переезде в трёхэтажный особняк. А не в крохотную комнату своей матери, куда мы, по его мнению, должны были втиснуться втроём: он, я и наш годовалый сын.
— Ты с ума сошёл? — я остолбенела, глядя на его самодовольную улыбку. — Там же даже детскую кроватку не поставишь!
— Придумаем, — пожал плечами он. — Мама согласна. Ты только вещи собери.
Я не стала спорить. Просто достала чемодан и начала складывать свои вещи. Не наши — свои. Михаил не сразу понял, что это не сборы к переезду, а сборы к уходу.
Комнатка у его матери и правда оказалась крошечной. Десять квадратных метров, заставленных советской мебелью: шифоньер с потёртым шпоном, диван-книжка и телевизор с выпуклым экраном. На полу — ковёр с оленями, который мать Михаила, Галина Петровна, гордо называла «персидским».
— Ничего, потерпите, — говорила она, протирая пыль с хрустальной вазы. — Через год квартиру дадут, у Миши на работе обещали.
Михаил кивал, будто это было священное писание. Я молча переводила взгляд на сына, который ползал по ковру и пытался оторвать оленю глаз-бусинку. «Через год» — это значит триста шестьдесят пять дней без своего угла, без тишины, без права сказать: «Сегодня я готовить не буду».
Первый конфликт случился на третий день.
— Почему суп несолёный? — Галина Петровна нахмурилась, пробуя ложкой.
— Я меньше соли кладу, — ответила я. — Врач сказал, что для ребёнка так лучше.
— Врачи сейчас вообще ничего не понимают! — фыркнула она. — Миша, скажи жене, чтобы в следующий раз солила нормально.
Миша не сказал. Он просто посмотрел на меня усталыми глазами и добавил в тарелку половину солонки.
На пятый день я обнаружила, что мои вещи вынуты из комода. На их месте аккуратно лежали вязаные салфетки и запасные пуговицы в спичечных коробках.
— Галина Петровна, а где мои футболки?
— Сложила в пакет под диван, — ответила она, не отрываясь от вязания. — Тут же мои вещи должны быть.
Я полезла под диван. Там, среди пыльных клубков, действительно виднелся пакет. Рядом мирно спал кот Галины Петровны, который, как выяснилось, имеет привычку метить всё, что пахнет чужим.
— Михаил, — прошипела я вечером, когда он пришёл с работы. — Ты поговоришь с матерью или мне самой?
— О чём? — он смотрел в телефон, даже не подняв головы.
— О границах! Я не могу жить, когда мои вещи хранятся в пакете, как у бомжихи!
— Ну, это её квартира, — пробормотал он.
Я тогда впервые задумалась: а кому вообще нужен муж, который в тридцать лет не может сказать «нет» собственной матери?
Галина Петровна работала бухгалтером на пенсии и свято верила, что все женщины должны успевать всё.
— Я в твои годы и на работе была, и ужин из трёх блюд готовила, и Мише уроки проверяла, — говорила она, пока я бегала между ребёнком, плитой и ноутбуком (удалёнку никто не отменял).
— Галина Петровна, у вас была одна комната на троих, — попыталась я возразить. — А у меня вот сейчас — десять метров на четверых, включая кота.
— Ты просто не умеешь распределять время, — вздохнула она.
В тот вечер, когда Галина Петровна ушла к подруге «на пару часов» (но вернулась только в полночь), я села на кухне и заплакала. Не из-за её слов — из-за Михаила. Потому что он сидел рядом, смотрел в стену и повторял:
— Ну чего ты психуешь? Она же не специально...
Я собрала чемодан на рассвете. Михаил спал, свернувшись калачиком на краю дивана (уж не знаю, кому он оставлял место — мне или коту).
— Ты куда? — он проснулся от скрипа молнии.
— К маме, — ответила я. — На неделю. Отдохнуть.
— А когда вернёшься?
— Не знаю.
Он не стал спрашивать, почему я беру все свои вещи. Не попытался удержать. Просто кивнул и потянулся за телефоном — проверить погоду.
На следующий день он снял комнату. Ту самую, о которой говорил вначале. Только жил там один.
А я осталась у мамы. С ребёнком, с книгами и с диким облегчением, что больше не надо делить десять квадратных метров с человеком, который так и не научился быть взрослым.
Через месяц Михаил пришёл с цветами.
— Давай попробуем ещё раз, — сказал он, протягивая мне букет. — Я поговорил с матерью.
— О чём?
— Она купила нам квартиру. Однокомнатную.
Я рассмеялась. Не зло — искренне.
— Значит, теперь я должна благодарить тебя за то, что ты, наконец-то, «поговорил»? — спросила я. — За то, что месяц жил один, а теперь мне кидаешь кость в виде чужой однокомнатки?
Он не понял. Честное слово, не понял. Просто стоял с этими жалкими тюльпанами и ждал, когда я скажу «спасибо».
— Нет, — ответила я. — Не хочу.
Он ушёл. А я осталась с мамой. И с мыслью, что иногда «мы будем жить вместе» — это худшее, что можно услышать. Потому что жить вместе — это не просто делить крышу. Это делить жизнь. А если тебе в ней не оставили места — зачем оставаться?