Маша прожила с Сашей семь лет. Он работал электриком, она — в школьной столовой.
Маша была женщиной дела, не привыкшей к пустым словам и красивым жестам. Её уважали за то, что она могла накормить сотню капризных школьников так, что они просили добавки. Это было её маленькое, но твердое достижение.
Но был в её жизни один человек, с которым не складывалось абсолютно ничего — её свекровь, Татьяна Петровна. Та женщина казалась высеченной из цельного куска гранита — непоколебимой в своей правоте и непробиваемой в своих оценках. Она всегда знала, где купить сапоги в два раза дешевле, как правильно стерилизовать банки для варенья и, главное, какую жену её сын заслуживал. Маша, по её мнению, была «слишком простой» для её Сашки, «человека с перспективой», хотя эти перспективы вот уже полтора десятилетия ограничивались районными электросетями и премией к Новому году.
Однажды вечером, когда Маша, уставшая, разгружала сумки с рынка, Саша, нервно переминаясь с ноги на ногу, начал осторожный разговор.
— Маш… — он провел рукой по затылку, будто смахивая невидимую пыль. — Мама на юбилей гостей зовёт. Семьдесят лет… Это серьёзная дата. Она просила… Ну, не знаю даже, как сказать… Может, ты бы могла помочь? Стол накрыть?
Маша замерла с сеткой картошки в руках. Она медленно опустила её на пол и выпрямилась. В её глазах вспыхнула такая обида, что хотелось просто её сейчас оставить в покое.
— Я? — её голос прозвучал тихо и резко. — Чтобы я, после всех её слов, после того как она меня на каждом семейном празднике в грязь втаптывает, пришла и накрыла для неё стол? Чтобы она снова могла сказать, что у меня «вкус у простушки без фантазии»? Нет, Саша. Ни за что.
Он замялся, пытаясь найти нужные слова, которые всегда ускользали в такие моменты.
— Ну, Маш… Она же не со зла… У неё просто такой характер.
— Характер? — Маша фыркнула. — У неё не характер, а отсутствие всяких тормозов! Так и передай: я не буду накрывать стол твоей маме на юбилей. Пусть о ней позаботится её родная дочь. Та самая, идеальная.
Дочь Татьяны Петровны, Лариса, жила в Москве. Она появлялась в родном городе раз в несколько лет, сияя столичным лоском и рассказывая истории о богемной жизни, в правдивости которых Маша сильно сомневалась. Для свекрови же Лариса была безупречной жемчужиной, в отличие от Машиной простой, рабочей песчинки.
— Ларису? — Саша скептически хмыкнул. — Да она яичницу-то без пригорелого края не пожарит!
— Что ж, — ответила Маша, — прекрасный повод научиться. Раз уж её так превозносят, пусть докажет, что может не только ногти красить. А я в этот день буду отдыхать.
Через несколько дней раздался телефонный звонок. Маша сразу узнала властный, сладковатый голос свекрови.
— Машенька, здравствуй, дорогая. Ну как ты? — голос звучал неестественно мягко. Маша насторожилась. — У меня тут такое событие… Юбилей. Гости будут очень важные. Подруги, родственники, даже начальница моя бывшая из бухгалтерии приедет. Всё должно быть на высоте. Ты же у нас специалист, руки золотые. Ну, помоги, родная, приготовь всё как следует!
Маша сделала глубокий вдох, собираясь с мыслями.
— Татьяна Петровна, я ценю ваше доверие, но нет. Я не буду этого делать. Обратитесь к Ларисе, это её прямая обязанность как родной дочери.
На том конце провода раздался возмущенный вскрик.
— К Ларисе?! Да ты в своем уме? У неё маникюр за ползарплаты твоей! Ты хочешь, чтобы она этим руками фарш месила?!
— Именно так, — спокойно и холодно ответила Маша. — Я своё решение не изменю.
Она положила трубку, и в тишине квартиры её собственное сердцебиение казалось оглушительно громким.
День юбилея настал. Маша надела свое лучшее платье, тщательно уложила волосы и с холодным спокойствием отправилась в гости. Она решила для себя: сегодня она просто гостья. Она вошла в квартиру свекрови и сразу увидела картину, которая, против её воли, вызвала горькую ухмылку. На столе красовалась нарезанная магазинная селедка, картошка, много разных бутербродов, несколько тарелок с печеньем и торт из ближайшего магазина. Гости, уже собравшиеся за столом, перешептывались и бросали на Машу недоуменные взгляды.
Татьяна Петровна, красная от суеты и смущения, металась между гостями и кухней. Увидев Машу, она громко, явно для всех, вздохнула:
— Ну вот, Маша пришла. Отдохнуть. А нам вот приходится как-то самим выкручиваться.
Маша молча заняла своё место, чувствуя на себе десятки любопытных взглядов. Она посмотрела на мужа. Сашка, избегая её глаз, усердно наливал себе очередную рюмку, его лицо было красно и выражало одно желание — провалиться сквозь землю.
Апофеозом вечера стала Лариса. Та, весь вечер изображавшая из себя утонченную столичную даму, неловким движением руки опрокинула полный бокал шампанского на дорогую, накрахмаленную скатерть. И вместо того чтобы извиниться, она вдруг срывающимся от накопленного раздражения голосом воскликнула:
— Мам, ну хватит уже! Хватит! Сама виновата! Зачем ты довела всё до этого? Зачем ты Машу оттолкнула? Я же ничего не умею! А она бы всё сделала красиво, вкусно… как всегда! Но ты же не можешь просто похвалить её!
Все застыли, глядя то на Ларису, то на побледневшую Татьяну Петровну, то на Машу.
Маша медленно поднялась.
— Вот видите, Татьяна Петровна. Вы всю жизнь делили людей на достойных и недостойных, на любимых и «так себе». Но в итоге оказывается, что в трудную минуту нужны самые обычные, рабочие руки. А ведь вы всегда считали меня слишком простой.
Свекровь молчала. Она не нашлась, что ответить. Она выглядела просто уставшей пожилой женщиной.
— Может… — тихо, почти шёпотом произнесла она, — может, я и впрямь была не права…
Этот вечер стал переломным. После него Татьяна Петровна перестала отпускать колкости в адрес невестки.
Маша же поняла главное: иногда для того, чтобы тебя начали уважать, недостаточно просто молча хорошо делать свое дело. Иногда нужно иметь внутреннюю силу отказаться, чтобы окружающие наконец увидели и оценили твой труд. Потому что настоящее уважение не даруется просто так по праву родства или долгой привычки — его можно только заработать, и жизнь рано или поздно сама расставит всё по своим местам.