...Да, да, да, все эти женщины, глядящие на тебя из окна, все эти мужчины, оборачивающиеся тебе вслед, все эти дети, смеющиеся старики и печальные поэты, все они живут полной жизнью... Да, они так умны, они так тонки, их лица свежи, их краски ярки, и они пьют только водку, но в водке они, о, знают толк... И ещё: они ездят на трамваях, на троллейбусах, в электричках и в метро, и электричество освещает тебе их лица, и ты видишь: прыщи, бородавки, грязь, щетину, плохую помаду, глупые причёски, лысину. Зато они жизнерадостны, их лица жизнерадостны до тошноты, их легко рассмешить, они смеются с готов-ностью: в их язвах ползают черви, а им смешно. Им всегда есть чем заняться, у них всегда найдутся дела: их маленький бизнес, учёба, завтрак, обед, ужин, дети, книги, телевизор, работа, водка, компьютер, сессия... У некоторых избранных есть ещё полдник, второй завтрак и автомобиль. Когда они едут в метро, они обязательно читают книжки и газеты - жвачка для ума, как же, да, общее культурное развитие. Они сентиментальны и смеются над настоящими романтиками - да, их чувства так глубоки, так глубоки ... не-куда деться от них. Они загоняют себя в клетку канона: когда надо, они любят, когда надо - ненавидят, когда надо - боятся (думают, что любят, ненавидят, боятся...) - все их чувства - где их чувства? - давно и заранее просчитаны, и когда ты едешь в метро, они смотрят на тебя и хотят сказать: Я люблю тебя, - да, они верят в любовь с первого взгляда, они думают, что другой любви не бывает - что ж, они получают своё, и ночью им снишься ты, и они плачут от бесилия и желания увидеть тебя ещё один раз, и кто-то ку-сает их маленькую бедную душу... Утром они встают, наскоро завтракают и отправляются кто куда - в детский сад, школу, в институт, на службу, на работу, в банк, в крематорий и на кладбище. Укусы остаются в памяти, и они пытаются лечиться: чтобы не болело, лезут в крапиву, или в муравейник, или прыгают с балкона на балкон, или пишут печальные стихи, или летают, или пьют водку. Они начинают думать, что сильно в тебе ошиблись, им нравится эта мысль; они кидают на тебя грязное пятно и размазывают до невообразимых размеров - вот оно, пятно, есть, а больше ничего и нет, - и утверждаются в своём разоча-ровании. Они привыкают к нему, садятся в свои авто - Форды, Кадиллаки и - некоторые избранные - Запорожцы, ездят по улицам, высматривая тебя, и разбрызгивают жидкую грязь - они в любви, они больны, их не зови, они пьяны - и пиво не лезет им в глотку, а впрочем, ах да, они же пьют только водку... Затем они говорят, что нет, ты их не стоишь, - увы, их некому разубедить - тебе это не нужно, зеркало бессловесно, а родственники их тоже ездят на трамваях и в метро... В конце концов они успокаиваются - до тех пор, пока опять не увидят тебя - через день, через год, в другом городе, в другом обличье, и, давя прыщи, одеваясь нарочито неопрятно (да где ж взять денег на приличную одежду?), изображая чистюль и умниц, отчаянных и равнодушных, они подходят к тебе, и - о чудо! - ты отвечаешь им, что-то говоришь, стараясь не замечать запаха изо рта, безграмотности речи и заикания - ты же знаешь, что люди - всего лишь человеки, они братья друг другу, они Homo Sapiens как биологический вид - они стараются, они из кожи лезут вон, чтоб понравиться - и они вызывают у тебя улыбку, они в чём-то превосходят даже кошек и собак! И ты слушаешь их болтовню, - ободренные твоей улыбкой, они несут полный бред; ты смеёшься над их глупыми остротами - они сами показывают тебе, когда надо смеяться - обнажая жёлтые зубы, ут-робно ухая или меленько хихикая. Весь этот бред, этот словесный понос, logorrhea, тебе приходится вы-слушивать и даже вникать в их бессвязное бормотание, чтобы найти крупицу смысла - иначе они оби-дятся, и понять их будет вообще невозможно! Если ты скажешь им что-нибудь, кроме да и конечно, или кроме я тоже - а они пищат от радости, когда ты тоже - и это что-нибудь окажется несогласным с их строем мысли - а оно окажется не согласным! - они запнутся, пробормочут, что да, конечно, что они неправы, они раньше об этом не думали, а вот ты... - да и как может быть иначе! они очень редко бывают правыми, но никогда - виноватыми... Боясь показаться банальными, они ни за что не прочтут тебе своих стихов, и правильно сделают - будь на твоём месте, например, я, меня бы обязательно стошнило. Они, правда, напевают песенки - каких-нибудь Мищуков или Ивасей - но тебя мутит и от репертуара, и от ис-полнения. Наконец наступает кульминация их любовной драмы - они желают идти с тобой в Театр. Ко-нечно, почему бы тебе не сходить с ними в театр? Ведь они, хоть и глупы, а всё ж таки, наверно, добры. Эх, люди... И вот они приводят тебя в маленький дрянной театрик, самый грязный, дешёвый, душный те-атр в городе, с чёрными мокрыми стенами и узкими креслами, и ты уже жалеешь, что ты здесь, и тебе хочется домой, и ты знаешь, что будет дальше... и вы смотрите мерзкий грустный спектакль; и их потные руки с длинными ногтями опускаются на спинку кресла позади тебя, а тебе нельзя откинуться назад, по-тому что это будет расценено как согласие... И вот они будут так сидеть и ждать, и пускать от волнения газы, и шумно дышать, а в антракте, когда все пойдут на свежий воздух, вы останетесь в душном зале, и они будут хвалить себя - неважно, за что, - и поливать грязью всех остальных - спору нет, завзятые теат-ралы этого стоят - и тебе придётся соглашаться с ними, нехорошо оставлять их в дураках, как это всё мерзко, и хочется в туалет, но уже второе действие, и опять дрожащая ждущая рука за спиной, а спина уже ноет, боже, когда же это кончится, а после спектакля они бросятся в гардероб, и, гордо улыбаясь, расска-жут, как они ловко всех распихали - и вставят какой-нибудь неуклюжий комплимент, и, рыгая, скажут, что спектакль, конечно, дерьмо, но актёры чудо как хороши, или наоборот, а скорее станут ругать всё, но если всё так плохо, зачем было тащить в эту лужу, но они этого нюанса не улавливают, - а затем опять позовут тебя в этот паршивенький театрик, а потом ещё прогулка по ночному городу, о господи, эта обязательная прогулка, нельзя ли как-нибудь без неё? - уже болят ноги, скоро ли метро, ах, разве ты не хочешь на Пат-риаршие Пруды, да что там ночью-то делать? - самодовольная болтовня, это называется произвести впе-чатление, вечер, несомненно, удался, и ещё один вечер, прожитый зря... А потом посреди улицы они ос-танавливаются и говорят, совершенно одинаково все говорят, что, конечно, очень банально признаваться в любви... да и что значит - признаваться? Это преступники пусть признаются, а любовь, она... не грех, в общем... - да, это, конечно, очень банально... но всё-таки что-то такое со мной, знаешь, происходит... - и перечисляют симптомы склероза, невроза, маразма, оргазма, онанизма, лунатизма, страшной болезни Дауна и ещё тысячи неизвестных хворей; и говорят, что не ждут ответа, не настаивают (глаза горят), а только хотят, чтоб тебе это было известно. Приятно, дескать, всё-таки, наверное, когда тебя кто-то любит, хоть кто (обязательно будет это идиотское хоть кто), - конечно, им приятно, ведь их никто никогда не любил, даже родители. А приятно ли, когда комок грязи любит и пристаёт к одежде? Когда платяная вошь любит? Но как же им объяснить, они же всё равно не поймут... Они ждут ответа, ждут прямо сейчас, и если ты ничего не скажешь, с кем-нибудь случится припадок, а это страшно, и ты мягко, очень мягко говоришь, переводя на их язык, что сердцу не прикажешь, пока как-то не... - и они кричат, что да, что они так и знали, что ничего из этого не выйдет, и в суровом молчании провожают тебя до метро, не приглашая более на Патрики - а потом избегают встреч с тобой, любых встреч, и твой телефон всё время звонит - но стран-ным образом замолкает, стоит тебе только поднять трубку. А через две недели ты получаешь длинное, очень длинное письмо с угрозами в обнимку со стихотворениями; ты можешь ответить на него или не от-ветить - всё, дохлый номер, последняя попытка, последнее издыхание их большой и чистой любви... В следующих новых встречах с тобой всё пойдёт по кругу - влюблённые взгляды, театр, приглашение в гости... удавка затягивается туже... Так тошно иногда от всего этого становиться, если бы не Аббатская Дорога, и Дети Декабря, и Белая Полоса, не знаю, что бы с тобой стало... Но что от них останется, когда ты уйдёшь? Они и так одиноки, их уже не спасти, боже, почему они такие глупые? Homo homini lupus est - и всё равно они сыты не будут, пока цела хоть одна овца - рано или поздно петля затянется и утащит тебя вниз - ты даже не заметишь - и ты отлично перестанешь их понимать; и дети будут бегать и просить жрать, и очереди, и соседи, и приготовить еду, и водка, и рвота с желчью по утрам, и слёзы, и водка с кло-пами, и сад, и огород, картошка и морковка, и таблетки от головной боли, и рваный халат, стоптанные тапки, Филипп Киркоров, Санта-Барбара, кровавая юшка, детский сад, школа, институт, работа, служба, банк, крематорий, кладбище; и некогда даже почитать - разве что в метро, и тебе уже не приблизиться к Солнцу... И однажды, выглянув в окно, ты увидишь себя; обернувшись, ты увидишь себя; и сочинив без-дарное печальное стихотворение, ты всё равно увидишь себя; и тебе захочется сказать: Я люблю тебя.