Ну что ж, настаёт пора подводить итоги. Почти три месяца мы жили с любимыми героями, пора и прощаться с ними.
О чём хочется сказать ещё несколько слов?
Сначала о вопросе, который ставился моими комментаторами не единожды и по-разному. Читаю: «На Груманте помер бы со своими молитвами, хорошо, что я гонял тебя за всяким делом, молельщик
Вот, кстати, еще пример топорной атеистической пропаганды в романе (в целом хорошем).
Ну не воспринимали тогда молитву как жалобу! Сергий Радонежский тоже "помер бы"? Со своими трудами, которые все с молитвой были...»
Можно ли так расценивать изображённое в произведении («топорную» просто оставляю на совести комментатора)? Можно ли вообще сравнивать деятельность Сергия Радонежского, с которым, по словам богословов, «связаны культурный идеал Святой Руси и возникновение русской духовной культуры и русской культуры вообще», с жизнью простых рыбаков-поморов?
Слова Рябова нельзя вырывать из общего контекста (я постоянно борюсь с любителями выхватить из произведения фразу – часто без начала или конца – и высказать свою «точку зрения», не удосужившись уточнить, что́ в книге написано иногда в том же предложении). Да, Рябов говорит: «Тот, что молиться зачал в таком деле, - готовый упокойник». Но почему? Он тут же поясняет: «Который молится - того цинга сразу за глотку берёт и валит». Мы все прекрасно знаем, что цинга вызывается дефицитом витамина С. Однако поморы ещё и в конце девятнадцатого года были уверены, что лучшее лекарство от цинги – физическая активность, движение. К.К.Случевский в книге «Очерки по Северо-Западу России» пишет: «Много свирепствует тут цинга; заболевающих ею местные люди начинают мять, колотить, таскать. "Коли, значит, цинги ты боишься, больше смейся, больше бегай, шевелись – не пристанет", – говорит помор». Посмотрите, Иван Савватеевич утверждает практически то же самое: «Как наши молиться зачнут али спать - словом, которые работу кидают, - цинготихи-сестры сразу за дело». Обратите внимание: не только молиться подолгу не даёт! Но значит ли это, что он вообще против церкви и молитв? Тут же сказано: «Я завсегда им так говорил: домой возвернёмся - там грехи отмолим, там отоспимся, там думы все какие есть подумаем. А тут, други мои горькие, живота надобно своего сохранить».
Позволю ещё заметить, что труды Сергия Радонежского, конечно, были неразрывно связаны с молитвой, но совершались они в совсем иных условиях, когда ни о какой цинге и борьбе с ней речи и идти не могло.
Ещё один вопрос, касающийся изображения служителей церкви: тоже уже указывалось на весьма несимпатичные образы монахов и делались соответствующие выводы.
Но все ли монахи и священники в романе изображены с осуждением? Об Афанасии я уже много написала и повторяться, естественно, не буду. А кроме него?
Да, явно карикатурны образы монахов Николо-Корельского монастыря, думающих только о собственной выгоде, особенно келаря Агафоника или игумна, который «в давние годы юфтью торговал». Эти монахи строго ведут свой «бизнес»: «Давеча без вас обоз куда-то отправили. Я считал, считал подводы, да и счёт потерял. Перегрузили на струги - не менее полсотни посудин. И всё рыба хорошая, дорогая. Как деньгами не подавятся - монаси проклятые...» - говорят рыбаки. Есть ли здесь место вере? Рябов укорит: «Монаси! Где бы помолиться за новопреставленных рабов Божьих, что делаете? Суд учинили? Кому? Тем, что только из моря вынулись, не поенным, не кормленным, не согретым?» И мне кажется, он прав. И выразительнейшая деталь – встреча «проштрафившихся» рыбаков с настоятелем: «Рыбаки, служники монастыря, завидев игумна, встали. Но он отвернулся, не благословил никого: потопили карбасы, потеряли дорогие снасти, а ещё просят благословения».
Рябова монахи отправляют «лоцманом на иноземные корабли» («Проводную деньгу, что идёт от корабельщиков лоцману, со всей честностью и без воровства будешь отдавать отцу Агафонику на новый карбас и снасть»; и Агафоник за выполнением приказа строго следит: «Сей кормщик ещё и богобоязнен, - произнёс келарь, протягивая руку к золотому, - потому все свои зажитые деньги отдает монастырю») и готовы вообще «продать» (как оценит это Уркварт): «Послужишь нынче монастырю, пойдёшь на "Золотом облаке" матросом, очень тобою шхипер Уркварт доволен. Так доволен, дитятко, что за ради тебя прежде иных прочих монастырские товары купил».
Но тут поневоле задумаешься. Во-первых, видим мы и совсем других монахов – хотя бы тех, соловецких, суда которых будет проводить Таисья. Мы увидим и уважение к подвигу кормщика: «Вон она - цитадель! - сказал монах Симеон, обдирая сосульки с бороды. - Здесь и баталия была. Вон он - корабль шведский, который супруг твой на мель посадил… Велик подвиг! - со вздохом произнёс Симеон. - Велик! Для такого дела достойного - и помереть благо. Вечная ему память...» И, видимо, вполне щедрую оплату трудов: «Симеон,.. довольный, что лодьи нынче же будут в море, отвязал кошелек, высыпал ей на ладонь серебро, поблагодарил: "Ну, Таисья Антиповна, выручила ты нас, Бог тебя спаси. Кормись, добрая, а сей монет - сыночку твоему на пряники"».
А во-вторых… Очень боюсь шквала обвинений, но всё же скажу. Оговорюсь только для начала: сама я – человек верующий, но вижу подчас такое…
Волею судеб живу около одного из московских монастырей, куда приезжают очень многие (не называю, так как опасаюсь града тапков) и вижу постоянно работу, простите меня, бизнес-центра, а никак не центра православия (чего сто́ит пятизвёздочный отель с сауной при монастыре). И поневоле вспоминаю старый наш (и, по-моему, прекрасный) фильм «Праздник святого Йоргена»: «Учись, Михаэль, как работать без отмычек!» Сегодня, открыв интернет, увидела сообщение, что один из протоиереев Русской православной церкви «предложил ввести для россиян обязательную десятину в пользу церкви», так как «в случае отсутствия пожертвований от прихожан священникам придётся устроиться на работу, уделяя меньше времени службам». Не комментирую, но, по-моему, тут отец Агафоник уже отдыхает…
И в то же время довелось мне увидеть (а потом даже знакомой с ним быть) священника в одной из вновь отданных верующим церквей, на храм ещё не похожей, своими руками копающего землю, пытающегося что-то восстановить.
Конечно, в романе не слишком много места уделено иным священнослужителям, кроме Агафоника и Афанасия. Но кого мы видим?
На цитадели в церкви служит «старенький попик отец Иоанн», он появится в романе всего несколько раз, но мы немало увидим. Он будет провожать в последний путь умерших от непосильных трудов работников, сразу же придёт к умирающему Никифору («старенький крепостной попик, держа дары, завёрнутые в епитрахили, кланяясь неподвижному воеводе, вошёл в горницу»), чтобы «творить глухую исповедь». Он было «заупрямится», когда Иевлев назначит молебен во время затопления стругов в фарватере («никак не мог придумать, для чего молебен. Иевлеву пришлось даже прикрикнуть»), но сделает всё, как нужно: «Пока делали эти работы, дважды пришлось посылать матроса к отцу Иоанну, чтобы ещё помолился. Поп молился подлиннее. Когда всё кончили, Семисадов хриплым басом спросил Иевлева:
- Кончать богослужение-то?
- Пожалуй, что и пора.
- И то заморился батюшка наш.
- Заморился...»
И вспомним сцену со шпагой капитана Крыкова. Да, конечно, будет «поп церкви Параскевы-Пятницы», отказавшийся поместить шпагу в церковь: «Моё дело стороннее. Пришли ни свет ни заря, стучат, вешай ихнюю шпагу. Чай, не образ».
Но когда её понесут в крепость (вспомним слова Семисадова: «Быть его шпаге в церкви, да не у Параскевы, а в нашей, крепостной»), будет торжественная встреча: «Когда шествие миновало ворота, на валах запели горны, торжественно зазвонил колокол на крепостной церквушке. Совсем одряхлевший крепостной попик Иоанн в церковных вратах принял подушку, приложился к эфесу шпаги, понёс её вешать под образа». Прошу прощения за очень неважный скан, но только так получилось «осветлить» слишком тёмный кадр:
И ещё раньше воеводе донесут, что «бабы отыскали некоего пришлого протопопа, тот бесстрашно служил за Сильвестра и за убиенного кормщика Ивана службу в церкви Параскевы-Пятницы. Жёнки и солдаты, пушкари и рыбаки, матросы и дрягили так облепили церквушку, что в неё не протолкаться». И потом «смелого протопопа, что служил за Сильвестра в церкви Параскевы-Пятницы, схватили и бросили в яму».
Так что далеко не все выведенные в романе служители церкви – «курохваты да блиножоры», говоря словами Егорши. Можно, конечно, вспомнить ещё и помянутого раньше «капрала» Варсонофия, и тех, кого «владыко всех к Архангельску отослали - свейского воинского человека бить» («Сотником над ними пошел ризничий наш отец Макарий»).
Вот и пусть каждый сделает для себя вывод, чего больше в романе – атеистической пропаганды или изображения правды жизни?
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал! Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
Путеводитель по циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь