Ирина скользнула ключом по замочной скважине и тихо вошла в квартиру. В прихожей пахло валерьянкой и пыльным лекарственным сиропом — её мать опять не закрыла пузырёк. На часах было почти девять вечера. Она провела за массажным столом одиннадцать часов, и теперь болела каждая клетка тела.
На кухне сидела Валентина Сергеевна — сухонькая старушка с вечно осуждающим взглядом, несмотря на больные ноги и почти полную слепоту. Она повернула голову в сторону двери.
— Ты где шлялась? — спросила она, не дожидаясь приветствия. — Опять по чужим детям ползала? А дома своего ребёнка не завела. Бабкой бы меня уже сделала.
Ирина выдохнула, молча поставила сумку на табурет и пошла мыть руки. В голосе матери не было ни капли сочувствия, как обычно. Только колючие слова, застревающие в коже.
— Я работала, мама. У меня сегодня был мальчик с ДЦП — три сеанса подряд. Ему легче стало...
— Лучше бы ты себе кого нашла, чтоб тебе легче стало, — отрезала мать. — А то так и помрёшь со своими «пациентами».
Ирина вытерла руки и села напротив. Бессонница не отпускала её уже много недель. Она жила на автопилоте: работа — дом — магазин — снова работа. Её мечты о танцах, путешествиях и белом платье давно остались в юности, за поворотом судьбы, где её сбила машина, а парень, в которого она была влюблена, исчез, как только услышал слово «шрамы».
Всё, что у неё было — это её работа и «золотые руки», как говорили благодарные мамочки. Но руки уставали.
Иногда Ирина чувствовала, что её никто не касается, кроме тех, кому она сама дарит тепло. И что её тело помнит чужую боль, но не знает своей.
Вечером, лёжа на старом диване, она открыла мессенджер. Там было сообщение от Лизы, одной из клиенток:
«У меня тут знакомый, актёр театра, спина совсем хромает. Можно его к вам? Очень просит. Говорит, вы чудо, а не женщина».
Ирина хмыкнула.
— Чудо, ага. Сидит тут одна в пижаме с дыркой, с чудом в виде капельницы для мамы и просроченным кефиром в холодильнике.
Но она ответила: «Пусть звонит. Только по вечерам и без опозданий».
Кирилл пришёл в четверг. Высокий, поседевший на висках, с тонким лицом и густыми бровями. От него пахло дорогим одеколоном и сигаретами. На нём был шарф, завязанный как у театральных стариков — красиво и немного вызывающе.
— Вы — Ирина? — он улыбнулся, глядя ей в глаза. — Я думал, мне сказали, что вы... старше.
— А я думала, что вы хромаете, а не позируете, — парировала Ирина.
Он рассмеялся. Смех у него был глубокий, почти актёрский, но без фальши.
— Касается только спины. Остальное — пока живо. Не бойтесь, раздеваться без команды не буду.
— Лучше бы без комментариев... — Ирина кивнула на кушетку. — Рубашку — снимайте и на живот.
— Как прикажете, командир.
Он говорил с ней, как будто они знакомы сто лет. А она — как будто забыла, как вообще мужчины могут флиртовать.
Во время массажа он молчал. Ирина сосредоточилась на работе — мышцы были зажаты, позвоночник в напряжении, а поясница словно бетон. Классический случай «мужчины без опоры».
После сеанса он встал, потянулся и сказал:
— Вы колдунья. Я думал, мне уже никто не поможет... А тут вы.
— Просто физиология. Руки и годы практики, — коротко ответила она.
— Нет, это не руки. Это голос, взгляд, тепло. Вы... не похожи на остальных.
— На кого остальных? — Ирина склонила голову.
— На тех, кто проходит мимо. Вы — как будто ждёте кого-то. Или ждали когда-то.
Эти слова её словно ударили. Как он догадался?
— С вас тысяча шестьсот за сеанс, — сказала она, чуть резче, чем хотела.
Он заплатил и ушёл. Но на следующий день прислал цветы.
Красные тюльпаны. Её любимые. Никто об этом не знал.
— Ты же понимаешь, что это не просто массаж? — Кирилл держал её за запястье, словно боялся, что она исчезнет. — Ты меня оживила, Ирина. Я чувствую себя снова мужчиной.
— Это тело, Кирилл. Просто кровь разогналась, мышцы расслабились. Вот и всё.
— Нет, не всё. Я давно не встречал женщину, рядом с которой можно просто быть... собой. Без пафоса. Без масок. Я же всю жизнь играл. А с тобой — будто снял грим.
Ирина слушала его, и в груди что-то опасно отзывалось. Этот мужчина, с театральными интонациями и взглядами исподлобья, будил в ней то, что она похоронила в себе двадцать лет назад: мечту быть любимой. Настоящей. Без условий.
Спустя две недели после очередного сеанса он пригласил её в кафе. Просто «в знак благодарности». Она долго отказывалась, но он настоял. Принёс билеты в камерный театр и сказал:
— Ты не пожалеешь. Это мой старый друг ставит, я ещё помню, как писал с ним текст на коленке.
Тот вечер стал поворотным. Ирина впервые за долгие годы надела платье. Не удобное и серое, а синее, чуть ниже колена, с открытой спиной. В театре Кирилл представил её как «особенную женщину, в чьих руках — жизнь».
Она смеялась. Пила вино. И когда он сказал: «Ты даже не представляешь, как ты красива, когда улыбаешься» — она не возразила.
Поездку к морю он преподнёс как сюрприз.
— На три дня. Снял уютный домик у бухты. Без суеты, без толпы. Только ты, я и чайки.
— Я не могу. У меня пациенты, мама...
— Пациенты подождут. Мама — взрослый человек, всего три дня. А ты — ты забыла, как это: просто дышать. Поехали, Ира. Ради себя. Ради меня.
Она поехала. Впервые за 30 лет у неё не дрожали руки в автобусе от страха, что дома кто-то нуждается в ней, а она далеко. У моря она скинула туфли, шла по тёплому песку и слушала, как Кирилл читает ей отрывки из Чехова. Это было так непривычно, так тепло...
А потом он поцеловал её.
— Я не знаю, как это назвать. Но если ты скажешь, что тоже чувствуешь — я больше не отпущу.
Она чувствовала.
Вернувшись, она начала меняться. Подстриглась. Купила новые платья. Сделала маникюр — впервые за десять лет. Пациенты не узнавали её.
— Что-то вы расцвели, Ирина Александровна. Весна, что ли? — шутил один из папаш.
— Скорее... оттепель, — отвечала она с загадочной улыбкой.
Кирилл стал оставаться у неё всё чаще. Сначала с ночёвкой. Потом с вещами. Потом с фразами: «У тебя уютно», и «Я на день, максимум на два».
Он объяснял это просто: его дом за городом — «глушь, конечно, для души хорошо, но до театра — как на край света. Да и всё это хозяйство жрёт кучу времени и денег». А у Ирины — квартира в центре, да ещё и трёхкомнатная: «Просторно, светло, удобно. Почему бы не обосноваться здесь временно?»
А на третий день он привёз кота. Без предупреждения.
— Знакомься — Артист. Он у меня звезда. Почти как я.
— Ты не подумал, что у меня мама аллергик?
— А что, ей не всё равно? Она и так в комнате всё время.
Ирина тогда промолчала. Но внутри неё что-то ёкнуло.
Позже, за ужином, Кирилл подлил себе вина и произнёс:
— Знаешь, я тут подумал... А может, маму твою в пансионат? На время, конечно. Там и уход профессиональный, и ей будет даже лучше. А ты хоть вздохнёшь спокойно. Мы же теперь... пара.
Ирина удивлённо посмотрела на него. Идея казалась резкой, но он говорил так убедительно — мягко, с заботой, будто действительно хотел облегчить ей жизнь.
— Подумаю, — пробормотала она.
Мать восприняла новость с трудом, но, к её удивлению, не возмутилась.
— Если честно, я рада, что ты наконец-то кого-то нашла, — сказала она, собирая вещи. — Может, у тебя ещё всё впереди... А я... я уж как-нибудь.
Ирина молча обняла мать и сдержала слёзы. Она была благодарна ей за понимание.
Но когда пришло время оплачивать пансионат, Кирилл даже не поднял этот вопрос. Просто промолчал. Всё легло на Ирину. И она снова заплатила — и деньгами, и совестью.
***
— А ты не думала пройти курсы стилистов? — спросил он однажды, когда она пришла с работы в халате и растянутых штанах.
— Зачем?
— Ну, ты же теперь женщина с мужчиной. Надо соответствовать.
— Я устаю, Кирилл. Иногда мне хочется просто лечь и не вставать до утра.
— Так ты и лежала двадцать лет. Теперь пора жить.
Он умел говорить так, что не придерёшься. Но в этих словах было ощущение, будто он видит её не такую, как раньше — нежную, а удобную. Как подушку. Куда можно уткнуться и забыться.
А потом началось самое странное.
Ирина пришла с работы, а на кухне сидела девица лет двадцати в её теплом пушистом халате.
— Это Мила. Моя ученица. Я её пригласил. У неё потрясающий голос, а я пишу пьесу. Она — главная роль.
— А халат мой зачем?
— Он у тебя душевный. Мила замёрзла. Не начинай, Ира.
Она не стала. Тогда — не стала.
Но тревога внутри уже зашевелилась. Как тогда, в юности, когда мама говорила: «Если тебе кажется, что тебя обманывают — тебе не кажется.»
***
— Ты слышала, как она читает монолог? Божественно. У неё голос, как у молодой Глаголевой. Я смотрю на неё — и будто вижу юную Ирину.
— То есть, молодую версию меня? — сухо уточнила Ирина, расставляя по полкам аптечку.
— Да не обижайся ты так. Это же искусство. Тебе не понять...
Она промолчала. Она и правда не понимала. И не хотела.
На следующий день Кирилл не вернулся ночевать.
— Задержался у друга, — написал он в полночь. — Пьём, обсуждаем сцену.
На утро пришёл с запахом абсента и сигарет, с опухшими глазами. Упал на диван и прохрипел:
— Не трогай меня. У меня внутри всё разваливается. Я не могу творить. У меня — кризис.
— У тебя похмелье, Кирилл. Не путай алкоголь с вдохновением.
— Ты же медик. Помоги. Сколько тебе надо за это?
— Ничего. Просто не возвращайся.
Он засмеялся. Горько и зло.
— Ты ни черта не понимаешь в настоящих мужчинах. Таких, как я. Ты — баба-подушка. Ты нужна, чтобы в тебя зарыться, когда всё плохо. А как только вылез — всё, давай, обслужи, накорми, пожалей.
Ирина отошла в сторону. В глазах было мокро, но слёзы не текли.
— А Мила? — спросила она. — Тоже подушка?
— Мила — муза. Её хочется снимать, ставить, продвигать. Ты посмотри, как она двигается. Как свет на неё ложится...
Он был пьян. Но не настолько, чтобы не понимать, что говорит. Он наслаждался тем, как её колет.
— Я старею, Кирилл. У меня артроз и кредит на лечение мамы. Но знаешь, что отличает меня от твоих «муз»? Я спасаю людей. По-настоящему.
Он посмотрел на неё, прищурившись, будто примерялся к фразе, которая точно попадёт в цель.
— Ты спасла мою спину. Моё тело. Но душа у меня по-прежнему рвётся на куски. Разве это — не твоя работа тоже?
— Нет, — тихо ответила она. — И больше не будет.
***
На юбилей директора модельной школы, где Кирилл теперь «репетировал», Ирина была приглашена. Но не от него — от самой жены директора, её старой пациентки. Именно она позвонила и сказала:
— Кирюша пришёл с какой-то девочкой. Он что, ушёл от тебя?
Ирина молчала. Сжимала в руке вилку, пока пальцы не побелели.
Она поехала на праздник. Без приглашения от мужа, но в красном платье, которое когда-то купила «на будущее». Надела каблуки. Сделала укладку. И впервые за много лет выглядела так, как будто хотела быть замеченной.
Когда она вошла в зал, Кирилл её не сразу узнал.
— Ты что тут делаешь? — прошипел он, подбежав. — Я тебя не звал!
— А я и не спрашивала.
Он смотрел на неё, и в глазах было раздражение. Даже не страх — а злость. Он знал, что теряет контроль.
— Послушай, я не хотел, чтобы ты... Я просто... Ты выглядишь вызывающе. Это не ты.
— Ты прав. Это уже не я. Это та, кто больше не будет тебя спасать.
Он хотел что-то сказать, но в этот момент к Ирине подошёл мужчина.
— Ирина Александровна? Это вы лечили мою жену после аварии? Я не узнаю вас... вы потрясающе выглядите.
— Да, это я. Спасибо, — улыбнулась она и протянула руку.
Кирилл смотрел на неё, как на незнакомку. Сцену он проиграл.
В ту ночь она пришла домой и собрала его вещи. Тихо. Без истерик. Без слёз.
Он явился на следующий день в обед. Хмурый, помятый, с фразой:
— Что это за цирк?
— Финальный акт. Забери, что осталось. Ты больше не живёшь здесь.
— А ты что, нашла себе богатенького папика на юбилее? Сразу расцвела! Вот и вся твоя мораль.
— Нет, Кирилл. Я нашла себя. А ты... ты — просто мужчина, который устал быть взрослым.
Он пытался оскорблять, обвинять, кричал. Но Ирина уже не слушала.
Она просто подошла к зеркалу, поправила прядь волос, взяла ключи и сказала:
— В холодильнике — салат. На плите — чайник. Но не задерживайся. На сегодня у тебя одна роль: исчезнуть из моей жизни.
Он ушёл. С хлопком двери и последним уколом: «Ты ещё пожалеешь!»
Но она уже не жалела.
***
Утро было непривычно тихим. Никаких громких шагов по коридору, хлопанья дверцами, истеричных стенаний «Где мои носки?!» и вечного: «Ира, ты что, забыла купить кофе?!»
Ирина проснулась в полной тишине. Сначала даже испугалась — слишком спокойной была атмосфера. Ни запаха перегара, ни энергетики обиды, ни сквозняков негатива. Только солнце, пробивающееся сквозь занавески, и ощущение... пустоты. Но доброй, долгожданной.
Она встала, прошлась босиком по полу, заварила себе свежий чай с мятой, надела хлопковый халат и вышла на балкон.
Во дворе, где раньше казалось серым всё — даже трава, вдруг всё заиграло красками. Листья казались зелёнее. Воздух — легче. Даже соседские дети не раздражали. Они кричали что-то, играя в мяч, но этот шум был живой, не ядовитый.
Я снова слышу жизнь, — подумала Ирина. — Свою, не чужую.
Вечером она зашла в парикмахерскую. Ту самую, что когда-то спасла её волосы — и саму Ирину — от отчаянного порыва всё обрезать, как будто срезав косу, она могла бы отрезать и свою боль.
— Вы решились всё-таки? — удивился мастер, глядя на неё.
— Нет. Я пришла поблагодарить. Тогда вы не дали мне совершить глупость. Я думала, что хочу отрезать волосы, а оказалось — просто сбросить то, что их утяжеляло.
— Так... что делаем?
— Подравняйте, пожалуйста. И немного рыжего. Хочу, чтобы в зеркале на меня смотрела та, кто больше не просит разрешения на счастье.
Мастер только кивнул.
***
Возвращаясь домой, она несла в руках пакеты с обновками. Всё — на деньги с их общего счёта. Карта Кирилла. Её доля. Или точнее компенсация за все месяцы, что она жила в режиме эмоциональной сиделки при взрослом, но уставшем от жизни мальчике.
Он больше не позвонил. И она не ждала. Телефон молчал. И это было лучшее молчание в её жизни.
Когда она поставила покупки на стол, раздался звонок в дверь. На пороге стоял мужчина. Высокий, с аккуратной бородой и знакомыми глазами.
— Здравствуйте. Простите, что без предупреждения. Я — Алексей. Вы лечили мою внучку полгода назад. После реанимации. Она тогда даже не шевелилась. А вы сделали чудо.
Ирина растерялась, но быстро нашлась:
— Соня? Да, я помню. Девочка с синдромом Ундины. Очень сильная. Я рада, что всё хорошо.
— Вот и я рад. Мы тут рядом были... Увидел свет в окне и подумал: вдруг вы дома. Простите, если... не вовремя.
— Наоборот. Самое время. Проходите?
Он смущённо улыбнулся.
— С удовольствием. Только сначала — вот. — он протянул ей маленькую коробочку.
Внутри был кулон — маленький серебряный ангел с крыльями из янтаря.
— Соня сказала: «Передай тёте Ирине, что она — волшебница».
Ирина улыбнулась. Не играя, не притворяясь, не ради кого-то.
Просто потому что счастлива.
***
В ту ночь она открыла бутылку полусладкого. Та самая, которую когда-то боялась открыть одна. Поднесла бокал к губам и тихо сказала:
— За новую жизнь. За меня.
Ирина выпила и впервые за долгое время почувствовала: ей не страшно.
Одиночество — это когда не слышишь себя. Но она себя услышала.
Теперь всё только начинается.
***
Иногда, чтобы обрести себя, нужно перестать спасать тех, кто тонет сам и тянет тебя за собой.