По заснеженным городским дорогам в вечерний час-пик катился старенький серый от грязи автобус № 3.
Веня всегда стоял сзади, держался за поручни, а пассажиры вливались и выливались из автобуса потоками.
– Ой, какой симпатичный юноша! – в автобус весело ввалились девушки в спортивных костюмах, вязанных шапочках, с коньками на шее. Яркие, румяные, пышущие морозцем и чем-то ещё необычайно стыдливо-притягательным.
Веня опустил глаза. Таких девушек он, отчего-то, побаивался. Казалось, что они из другого мира – красивого и недоступного ему.
А автобус № 3 набивался и набивался, уже не весь народ на остановках не входил в него.
– Э, середина! Потеснитесь! Троим ещё войти надо! Эй! Граждане!
Каким-то чудесным образом полная кондукторша с сумкой на груди пробиралась сквозь эту плотно утрамбованную толпу.
– Обилечиваемся, товарищи! Обилечиваемся!
С одной стороны Веню толкала в бок старушка. Ворчала. Ей казалось, что он ее уж слишком притесняет. Он старался от нее отодвинуться, но с другой стороны сурово оглянулся на него здоровый мужик, пришлось потесниться к выходу.
Знал Веня – попадет сейчас на остановке в пассажирский круговорот. Так и вышло. Его толкали, пришлось из автобуса выйти и опять заходить, пробиваясь вглубь.
Он держался за верхний поручень, в входа ещё толкались, водитель ворчал. И тут Веня увидел, что прямо перед ним, практически уткнувшись ему в грудь стоит маленькая девушка. Ресницы ее побелели от мороза, на голове – пуховый платок, в руках перед грудью – портфель.
Он был чуть ли не на голову выше ростом, смотрел сверху вниз. Когда она тоже подняла глаза и наткнулась на его взгляд, застеснялась, глаза опустила и отстранилась, насколько было это возможно. Но автобус тронулся, и ее тут же прижали к нему опять.
– Морозно, да? – почему-то спросил Веня, глядя на ее ресницы.
– Морозно, – кивнула она, ей все же немного удалось от него отвернуться.
Он от неловкости тоже смотрел в окно, но нет-нет да и поглядывал на девушку. На выбившиеся ее волосы, на маленькое ушко под платком.
А в голове его непонятно почему звучали слова популярной недавно услышанной совершенно не зимней песни:
"Грянет ливень резкий и косой, и продрогнет юная Ассоль..."
Если б Вениамин был сторонником теории предопределения судьбы, если б верил, что у Вселенной есть свой божественный план на каждого, про следующие события он бы сказал так:
"Я сделал все поперек судьбы, но предначертанность изменить не удалось."
Ну, во-первых, ему вдруг захотелось девушку просто понюхать, вдохнуть ее аромат. Он наклонил голову к ее платку, втянул носом. Но в этот благоухающий момент автобус качнуло, она чуток подпрыгнула, задела его голову и с него свалилась зимняя кроличья шапка-ушанка.
– Ой, – сказали они хором.
– Вы чего? – смотрела она сердито, а он бросился искать шапку.
Но сделать это "в бочке с селедками" было нелегко. С пола шапку подобрал мальчик лет восьми. С одной стороны кролик превратился в мокрую грязную крысу. Веня держал шапку в руке, внизу. Девушка отвернулась от него, а он расстроился и даже ссутулился.
Но стоило ей начать пробираться к выходу, он направился следом. А чего? Ехал он с работы, ехал в общежитие, спешить ему было вообще некуда.
По узкой расчищенной от снега тропинке шел следом, шапку всё же натянул, а на тротуаре сравнялся с ней, шел рядом.
И откуда смелость взялась? Наверное, песня помогала. Зурбаган все крутился в голове голосом юного Преснякова:
"Засыпает синий Зурбаган,
О-о-о, а-а-а
А за горизонтом ураган.
О-о-о, а-а-а
С грохотом и гомоном, и гамом путь свой начинает к Зурбагану."
– В такой мороз без шапки нельзя, – потрогал он мокрую шапку на своей голове.
Девушка взглянула на него, но промолчала. Шла дальше.
Тогда он пошел чуть сбоку от нее спиной вперёд.
– А Вы, наверняка, студентка, да?
– Вы упадёте. Скользко, – вместо ответа предостерегла она строго.
А Венька осмелел. Не гнала, не крутила у виска и вроде даже заботилась.
– А я на механическом работаю. Вот, с работы еду. А Вы тут живёте?
И тут случилась неприятность: ноги в тонких ботиночках у него поехали вперёд, он начал падать навзничь, девушка испугалась, ухватила его за руку.
Все произошло мгновенно. Он повалился, потянув ее за собой, ударился головой о лёд тротуара, потому что шапка его улетела под ноги прохожим. Девушка больно с размаху уселась ему на бедро.
На секунду потемнело в глазах, но они оба достаточно быстро вскочили на ноги, кто-то Веньке протянул шапку.
– Простите..., – отряхиваясь бурчал он, потом начал отряхивать и ее.
– Я сама! – увернулась она, – Господи, что ж Вы какой неуклюжий-то? Неуклюжий и невезучий! Говорила же – упадёте!
Брови ее были сдвинуты, она была недовольна очень.
– Вы сильно ушиблись? – спросил он.
– Нет, я ж на Вас... Ой, а Вы? Вы так ударились! Может в больницу нужно?
–Не-ет! Вообще не ударился. Полежал чуть-чуть.
Затылок его зудел, бедро болело, но он постарался не хромать, шел уверенно. Ему и так было стыдно.
И что он за человек!
Он вообще никогда не знакомился с девушками сам. Нет, знакомые женщины у него, конечно, были. На работе, в общежитии, хорошо помнил всех детдомовских девчонок, но сам знакомился впервые. И вот так ...
Девушка пошла вперёд, а он плелся сзади и думал: уйти – не уйти? Если он сейчас растворится, она заметит? Наверное, нет. Оглянется, пожмет плечами и пойдет себе дальше. И чего он за ней плетется? Как-то унизительно даже... Но пока он пытался делать вид, что идёт он по своим делам, что ему просто по пути.
Они подошли к пешеходному переходу, остановились, его чуть оттеснили прохожие, он уже не держался к ней близко. Как вдруг на светофоре увидел, что озирается она, ищет глазами его в толпе, лицо беспокойное и опечаленное. А, когда нашла, быстро опустила голову и натянула маску строгости.
Загорелся зеленый, и Веня догнал ее.
– А Вы на коньках умеете кататься?
– Ну, конечно. Кто ж не умеет? – пожала плечами..., посмотрела на него, – Вы? Вы что не умеете?
Венька мотал головой.
– Не-а. Поэтому и летаю, наверное, скольжу.
– Может Вы из деревни какой? Ну, оттуда, где катка не было. Так ведь и там на реках ребята катаются.
– Да нет, я местный почти, из Караваева, – назвал он адрес детдома.
– А здесь где живёте?
– В общежитии заводском. Я из армии пришел, мне место сразу в общаге дали.
– В каком общежитии?
И тут Венька понял, что проговорился – ему совсем не по пути.
– Да это далеко. А я вообще к другу иду. Он тут рядом живёт.
– Ясно. А я уже пришла, – она вдруг неожиданно встала и показала на трехэтажный деревянный дом, – Вот тут, в первом подъезде живу. До свидания.
Он попрощался. Девушка направилась к дому по узкой расчищенной дорожке, а он остался стоять на тротуаре. Она шла не быстро, возле дома обернулась, но быстро опустила голову и засеменила скорее, стесняясь своей оглядки.
А Венька прошел дальше, делая вид, что надо ему туда к товарищу. Шел и ругал себя. Столько фраз вот сейчас придумал красивых и смешных. Столько интересного можно было рассказать, задержать ее. А там ерунду какую-то плел. Надо было хотя бы познакомиться! Надо было назначить встречу!
Он обогнул улицу, шагал, прихрамывая, засунув руки в карманы, подняв плечи. Венька был расстроен очень. Он решил, что завтра опять придет сюда –вроде как, к другу, мимо шел ...
И пришел. В переполненном автобусе № 3 приехал, вышел на этой же остановке. Долго ждал во дворе, смотрел на окна в тюлевых шторках, топтался в тонких своих ботинках, а когда замёрз окончательно, зашёл в подъезд – там под лестницей висела пыльная маленькая батарея центрального отопления. Венька отогрелся. Но, стесняясь жильцов, периодически выходил во двор – ждал девушку и не дождался.
Не появилась девушка и на второй день, и на третий. Конечно, можно было уточнить в какой квартире она живёт, описать ее. Но он не знал даже имени и было очень неловко.
– Ты потерянный какой-то? Пил вчера? А ну признавайся! – ворчал дядя Коля, его мастер.
В субботу приехал он опять в ее двор часов в одиннадцать. Надежда таяла. Может увидела его из окна и специально не хочет выходить? Угловатый, носатый, неуклюжий работяга с завода. Разве посмотрят на него девушки с образованием?
Он злился, уже выходил на тротуар, делал несколько шагов к остановке. А потом вспоминал ее взгляд и возвращался. Было что-то притягательное в ее глазах, как будто просили они о поддержке.
" ... Грянет ливень резкий и косой, и продрогнет юная Ассоль..."
И вот, ближе ко времени обеда, к дому, к первому подъезду, подъехала машина скорой помощи. Суета, понесли носилки. Потом вышел маленький усатый мужичок.
– О! Парень, помоги! Край, как надо.
Они поднялись на третий этаж, шагнули в темную прихожую и вынесли на носилках немолодую женщину, а следом, полуодетая, с сумкой на перевес – она. Его она сразу не увидела, не признала. И лишь, когда погрузились, когда она вслед за врачами тоже забралась в машину скорой, он поздоровался.
– Здравствуйте! – окликнул ее, поднял руку.
– О! Это Вы? А у меня мама... Скорую вызвала..., – сказала то, что и так было ясно, в глазах ее – волнение.
Двери закрылись, и машина скорой укатила со двора.
А потом заболел и сам Венька. Сначала просто затемпературил, а потом свалился с воспалением лёгких, с качающим головой доктором, уколами и прочими врачебными процедурами. Но и пока болел, думал он о той девушке. Иногда она чудилась ему в полубреду, он протягивал руку и звал ее – Ассоль.
Сосед его по комнате – Генка Бурыгин, говорил потом, что просил он во сне соли. Венька удивлялся, пытался вспомнить, и лишь, когда поправился, понял, что это за "соль". Генке говорить не стал – дурацкие глупости.
"...И опять понять не смогут люди было это или еще бу-удет..."
И заснеженно, и морозно за окном. И запорошены кусты, забор и деревья возле заводской общаги, и грубые голоса – в коридоре, а в голове – красивая песня и девушка, совсем не южная – в пуховом платке. И там, где она – прекрасно и чисто, как в праздничном зале.
Вениамин был из отказников. Мать решила удалить эту ошибочную страницу из своей жизни. Короткая строчка в документах Вени гласила: мать отказалась от него в роддоме. Дом малютки, потом – детдом.
«Был дома» – хвастались порой детдомовцы, вернувшись от близких. А для него это звучало совсем абстрактно – «дом». Там, как рассказывали, можно хоть через пять минут открывать холодильник, нырять в него хоть за мороженым, хоть за колбасой, можно щёлкать пультом, переключая телевизор с программы на программу, тогда как в детдоме, что включат, то и смотри.
Венька попал в хороший детдом. Но и здесь пацаны курили, выпивали, воровали в ближайших огородах и садовых участках. Частенько посещала детдом милиция.
Детдомовская среда не самая нравственно чистая. Осквернить уста матом, сказать похабное о девчонках – это, пожалуй, самое безобидное.
А Вениамин был с загадкой – грязь к нему не прилипала. Ну, не прилипала и всё тут. Он не дерзил, не курил, не выпивал. Его не могли соблазнить на побег. Ему было стыдно за девчонок, даже тогда, когда они сами вели себя по-хамски.
Откуда эта врождённая совестливость, порядочность и чёткое понимание, что такое хорошо, а куда ступать ни в коем случае нельзя? Откуда стыдливость и боязнь оступиться?
Генетики скажут – гены у ребёнка здоровые, верующие – душа чистая.
А вот учёба ему не давалась. Но тройки его были твёрдыми, ближе к четвёркам, чем к двойкам. Что интересно, сверстники, даже хулиганистые, Веньку сильно не обижали. Может потому, что сам он никого не ожидал, умел делиться и дружить.
А после восьмого класса, когда они уже учились на учебно-производственном комбинате, вдруг нашлась у Вени мать. Вернее, сначала нашлась сестра, она была старше Вениамина на десять лет, и до последнего времени ведать не ведала о существовании родного брата.
Однажды она приводила в порядок материнские документы и нашла странную бумагу: крупным маминым почерком было написано, что такого-то числа, такого-то года пишущая отказывается от мальчика, которого родила с таким-то весом, и таким-то ростом. Подпись, дата. Это было отказное письмо.
Мать рыдала, объясняла, что двоих бы не потянула, они поссорились, потом помирились. Вениамина нашли. Сестра плакала, обнимала его, он стоял столбиком, не знал, как вести себя. Мать сидела, не поднимая на него головы. Они были очень похожи лицом: чуть вперёд подбородок, высокие брови, взгляд.
Контакта с матерью так и не получилось, они почти не встречались.
А вот сестра Светлана теперь в его жизни была. Она пришла на выпускной, провожала его в армию, писала туда письма. И после армии он приехал к ней, а уж потом пошел в детдом к Людмиле Николаевне, директору, которая так его любила. Надо было предстать перед ней в боевой выправке. Пожилая директор целовала его в лоб и плакала.
Но полагаться ни на кого он не привык, устраивал свою жизнь самостоятельно. Месту в общежитии был рад очень, заводской зарплате – особенно, половину первой зарплаты отдал сестре, она сидела в декрете с новорожденной дочкой.
– Вень, ты на маму не обижайся. Ей просто стыдно очень, вот и не может она с тобой..., – стоя посреди малюсенькой заставленной мебелью и заложенной пеленками однушки, покачивая свою малышку, говорила сестра.
– А я и не обижаюсь.
Он и правда не умел держать обиды. Так значит так. Чего уж ...
Врач разрешил гулять, а Вениамин пошел гулять на автобусную остановку. Он словно купался в морозном аромате городских улиц, дышал полной грудью. Свежий воздух наполнял душу светом радости и покоя, а ноги тянули туда ...
Он шагнул в ее двор и сразу всё понял: у подъезда люди в черном, гроб, портрет красивой ещё совсем не старой женщины. Как-то сразу оказался он в гуще событий: выносил гроб, бегал за машиной, ехал вместе со всеми на кладбище и там спускал гроб в могилу.
Девушку звали Оля. Он не знакомился с ней, он просто услышал, как называют ее родные. Похоронами по большей части распоряжалась грузная хмурая тетка средних лет – старшая сестра матери Оли. Оля сидела у гроба: черный платок, отрешённой взгляд, слезы в глазах.
Веня понимал, что она его и видела, и нет. Сейчас она хоронила мать, до него ли?
И так ему хотелось облегчить ее страдания, так хотелось...!
– А ты кто будешь-то Веденеевым, милок? Ведь уж так помог! Так помог! – спросила какая-то старушка на поминках.
– Он мой друг, – ответила за него Оля.
И этой фразы хватило для полного счастья. Запрокинув голову вверх, глядя на зимний вечерний город, Венька ехал с похорон и улыбался. Так, улыбаясь, и зашёл в комнату.
– Где тебя леший носит? Ты ж болеешь ещё! Где шлялся-то? – встретил его Генка, на голову которого упали основные хлопоты вытягивания Веньки из болезни.
Венька обессиленный прямо в одежде повалился на постель. Лицо придурковатое, улыбающееся.
– На похоронах, – ответил он и сразу уснул.
" ... Сгинет ночь и день придет иной, как волна приходит за волной
И проснусь я в мире невозможном, где-то между будущим и прошлым..."
Пришлось ещё три дня побыть дома, опять Вениамин кашлял сухо и затяжно. Генка нажаловался доктору.
Но через три дня болезнь начала отступать, и Веня вышел на работу.
А после работы ... Автобус № 3.
Он позвонил в дверь.
– Кто там? – шмыгнули за дверью.
– Это Вениамин.
– Какой Вениамин? Я не знаю...
Но тут замок щёлкнул, и она приоткрыла дверь, перехваченную цепочкой.
– Ой! Это Вы? Погодите, пожалуйста.
Шаги прошлепали в глубь квартиры, не возвращались довольно долго, но все же дверь открылась. Наверное, она натягивала это шерстяное коричневое платье. Волосы ее были растрепаны, она плела их в косу. Явно плакала – нос, глаза...
– Я Вас так и не поблагодарила за помощь. Пройдете?
– Пройду? – кивнул он, начал развязывать ботинки, волновался, завязал узел, нервничал, аж ладони спотели, хоть рви шнурок, но все ж справился.
Она пригласила его в комнату. Комната ему казалась шикарной. Не так уж часто бывал он в квартирах, чтоб отличить скромную мебель от дорогой. Посреди комнаты стоял портрет матери, обложенный цветами.
– Горюете?
– Да. Конечно. А на кладбище замело все, не пройти. Даже могила как-то сравнялась с землёй. Я крест чищу, а венки все завалило.
– Съездим, расчистим. Только я лопату возьму, – кивнул Веня, как само собой разумеющееся.
– Правда? – глаза оживились, – Спасибо!
– Вот на выходных и поехали. В субботу, хорошо?
– Хорошо. Может чаю?
– Да я пил...
– Нет-нет. Выпьем. У меня варенье есть абрикосовое, мама варила, – она посмотрела на портрет, вздохнула, позвала его на кухню.
– Как же красиво тут, – огляделся он.
Он не обманывал. Уют домашнего очага казался ему верхом красоты. Тюлевые шторки, тарелки – в ряд, герань на подоконнике, голубая клеёнка.
– Чего же красивого? Мы скромно с мамой живем. То есть жили ... Она в детсаду воспитателем работала, а я – вообще иждивенец. Учусь в педагогическом.
– Я так и думал.
– Почему?
Он пожал плечами.
– Не знаю. Вы такая... И строгая, и добрая. У меня такая директор была.
– Школы?
Венька кивнул. Почему-то стыдно было сознаваться, что он детдомовский.
Варенье, и правда, было вкусное, но жутко неудобное для приличного поедания, поэтому Венька попробовал лишь сироп, крупные ягоды брать и совать в рот стеснялся.
Она рассказывала об учебе, об институте. Он – о деле токарном. Говорил увлеченно, может даже слишком, работу свою он любил.
– Мы с мамой мечтали: когда отучусь, зарабатывать начну, на море Чёрное поедем. Планировали, какие билеты возьмём, какую квартиру снимем. Подробно решали, спорили даже..., – она вздохнула.
– Вы не плачьте больше. Ладно? – попросил, уходя.
– Просто ... просто ... Просто без мамы я не знаю, как жить. Не знаю, – и тут она опять заплакала.
И он догадался: ей, наверное, не на что жить.
– А с деньгами Вы как же теперь? Учёба же. На что Вы жить станете? – спросил прямо, потому что эту тему внушали им в детдоме: им полагаться не на кого.
Она уткнула лицо в кухонное полотенце и не могла успокоиться.
– Не знаю...
И он вернулся. Сели на диван. Дела ее были хуже, чем он ожидал.
Тетка требует отдать долг. Почти триста рублей за похороны. Денег, которые были у Оли с матерью не хватило. Только на поминки пришло более тридцати человек, расходы тетка посчитала, дебет с кредитом подбила, и оказалось, что племянница у нее – в глубоком долгу.
– Она говорит, что учить меня больше некому. А мне всего-то полтора года осталось. Я, конечно, переведусь на заочное, но таких денег мне все равно быстро не отдать. А она ... Она торопит очень.
– Да-а. Задача ...
Венька задумался. Денег у него практически не было. Зарплата ещё маленькая – ученическая, много отдавал сестре. Знал, что у нее денег нет тоже. Только со следующего месяца полная будет.
Занять? Но это крупная сумма, навряд ли ее соберёшь, даже пройдясь по общежитию. Да и не так уж много у него друзей близких. Ну, дядя Коля даст немного. Хотя деньгами у них распоряжается жена, а она довольно скуповата, говорил он. Ну, Генка одолжит, но он зарплату жене отсылает. Сколько там у него найдется? Рублей тридцать?
– Оль, я постараюсь. Найду деньги. Вы не горюйте только.
– Вень, – посмотрела она заплаканными глазами, – А Вы не знаете, где можно золото хорошо продать? У меня кулон-часы есть золотые. Мамины. Они дорогие очень, – она направилась в другую комнату, кричала уже оттуда, – Мама говорила дорого продать можно. Правда, они не идут уже. Я в ломбард ходила, а там ... там вообще мало предлагают. Говорят – позолота. Но это не так...
Она вынесла кулон на цепочке. Крышка, кнопка, часы сверкали.
– Красивые, – разглядывал Венька.
– Забирайте. Попробуйте продать.
– Я?
– Ага. Я вообще торговать и торговаться не умею.
– Я тоже.... Но я постараюсь.
Зачем он это сказал? Сам не мог ответить на этот вопрос. Он никогда ничего не продавал. Он просто очень хотел помочь Оле. Это был его шанс.
Часы положили в целлофановый пакет. Он убрал их в карман и ушел, слегка кивнув. Договорились встретиться в субботу – вместе поехать на кладбище.
А Ольга потом думала, что мама отругала бы ее. Ох, отругала бы! Отдала дорогую вещь совершенно чужому человеку. Что она о нем знает? Да, ничего. Только имя и то, что работает токарем на механическом.
Но если б кто-то сказал ей сейчас, что в ее квартире был обманщик, она б усмехнулась. Нет, Веня – скорее себя накажет, чем кого-то. В людях она разбирается.
А в субботу они поехали на кладбище. Оно было за городом. Вершины высоких заснеженных елей, как кисти художника, тянулись в небо. Хруст снега под ногами успокаивал. А Веня не просто ловко бросал снег, он сделал красивые снежные бордюры, и теперь могила матери была обрамлена снежным заборчиком.
И Оле стало хорошо тут с ним. Несмотря на горе, она удачно сдавала зимнюю сессию. Уже поговорила с куратором о переводе на заочный. Нужно было собирать справки.
А вот Веня, наоборот, был сегодня какой-то не такой. Опечаленный, рассеянный, усталый, много суетился, оправдывался из-за пустяков и кусал губы. Она предложила перейти на "ты", он согласился.
– Вень, ты о часах ничего не сказал. Не получилось?
– Ещё нет, но получится обязательно. Ты не переживай.
– Да, хорошо бы. Тетка совсем с ума сошла. Сказала – срок две недели.
Веня всю ночь проторчал на вокзале, он разгружал вагоны, мешки с сахаром и мукой. И это после полного рабочего дня. Прибежал в общежитие, обмылся, переоделся, попросил взять в подсобке лопату и поехал к Оле.
У Вени случилась большая беда. После того, как забрал у Оли он часы, начал узнавать – где покупают золото. Ему подсказали: универмаг. Но продавщица ювелирного отдела замахала руками: нет-нет, у них сейчас золото не принимают. Что-то там изменилось, и этакое криминально-уголовное случилось.
Он уже выходил из магазина, когда его догнала представительная женщина в годах.
– Молодой человек, Вы золотое украшение хотели продать? Понимаете, продавщица моя молодая, непроинструктированная. Я – заведующая отделом. Пойдёмте со мной.
Она вела его по длинным коридорам универмага, посмотрела его часы, кивнула, вернула обратно. Они пришли к кабинетам.
– Только прошу Вас никому не распространяться. Вам цену хорошую очень дадут, у Вас товар качественный. А люди, знаете ли, все цену хорошую хотят, а стоимость товара не понимают. Погодите меня тут.
Она пропала за дверью кабинета минут на пять, потом вышла, спеша, зашептала заговорщически:
– Давайте, давайте! Отлично все, – лицо ее довольное.
Взяла часы и скрылась за дверью.
Он ждал долго, потом – как водой охолонуло. Он открыл ту дверь, куда ушла женщина – узкий коридор и выход на улицу. Он растерянно походил с другой стороны здания универмага, потом направился к продавщице, долго объяснял, что их зав.отделом забрала его часы.
– У нас нет таких должностей, молодой человек. Старший продавец в этом отделе – я. А никаких заведующих... А директор у нас мужчина.
– Тогда мне – к нему.
– К сожалению, его сейчас нет. Только товаровед старший. Вон туда идите.
Он пошел, ноги его одеревенели, но пошел. Понимая уже – там его тоже отфутболят. Он даже задохнулся от охватившего его волнения, как старый дед остановился на лестнице, тяжело задышал. Отфутболили, да ещё и у виска покрутили.
– Ну, Вы даёте. Ум-то есть? В милицию ступайте. Мы тут не при чем.
В милицию он не пошел – неприятные детдомовские воспоминания помешали.
Как он и ожидал, дядя Коля мог одолжить слишком мало. Генка – тоже. Неожиданно много дал в долг Вася Смирнов, парень из соседней комнаты. Целый полтинник. Сестра – совсем чуток. Людмила Николаевна помогла тоже.
Где взять остальные деньги? Как смотреть в глаза Оле? Как рассказать ей, что потерял кулон-часы матери?
По совету знакомых пошел на вокзал. Ночь – десять рублей. Главное – выдержать. Есть вообще не хотелось, он спал на ходу. Все воскресенье проспал, вечером – опять на вокзал.
И в голове – никаких песен, пустота.
– Эх, брат! Ты что это? Спишь? А ну, вон пошел от станка! – орал мастер, – Ещё мне мордой клюнь, чтоб разорвало. Пошел вон!
Потом двинулся к понурому ученику, тот сидел в углу цеха.
– Чего у тебя?
Венька молчал.
– Горе ведь какое-то. Чую, а чем помочь, если молчишь, как рыба?
– Мне деньги нужны, дядь Коль. Я хорошего человека подвел, девушку. Вещь ее потерял.
– О-ох, дела -а. Так, а ей-то сказал?
– Нет. Ей очень деньги нужны, она мать схоронила.
– Вот что скажу я тебе. В такой ситуации к близким иди.
– Был уже. Нет у сестры денег.
– А у матери?
Венька насупился. Мастер не знал, что мать ему так и не стала матерью. Официально никогда и не была, но и формально отношений не вышло. Помощь от нее важна была раньше, когда мальчишкой он смотрел в окно и мечтал о том, что мамка вдруг чудесным образом найдется. Обязательно будет плакать и объяснять ему – почему оказался он в детдоме. И будет эта причина такой значительной, что он, конечно, ее простит.
И она нашлась. Но ничего не объясняла, не просила прощения. Она просто как будто сама боялась того, что у нее есть сын. А он и не напрашивался в дети. Поздно.
Вечером заглянул к Оле. Надо было рассказать ей о часах. Он набрал сто рублей, протянул ей.
– Оль. Оль... Я часы не продал.
– И не нужно, Вень. Не мучай себя. Вон, на тебе лица нет. Тетка сделку предложила. Долг простит.
– Сделку? Какую сделку?
– Я в маленькую комнату переезжаю, а сюда Костя с женой и сыном заедут. Это брат двоюродный. Ну, сын ее. Да ты видел их на похоронах.
Веня видел. Крупный, похожий на дельца, громкий в мать молодой мужчина с наметившимся животиком.
– Получается, твоя квартира станет общежитием, – горько ухмыльнулся Вениамин.
– Так ведь она от бабушки осталась, квартира-то. Вот и говорит тетка, что тоже имеет право. Хотя... Мама говорит, что родители поделили: ей – квартиру, а тётке – дом. Но... Такие вот дела. В общем, прописываю их, должна я дать согласие. Она сказала, что с ЖЭКом сама все решит. Мне только расписаться надо. Если я соглашусь, проблем не будет.
Вениамин вообще слабо разбирался в квартирных делах. Но догадывался, Олю обманывают.
– Погоди, Оль! Скажи тётке, что найдешь деньги.
– Не надо, Вень. Ты думаешь, я не вижу, что у тебя случилось что-то? Вижу. Ты часы потерял, да?
Венька опустил голову, кивнул.
– Я так и знала. Невезучий ты. Господи, какой невезучий! Но ты не должен из-за меня страдать, Вень. Оставь себе эти деньги, верни, у кого брал. Пусть все идёт так, как должно идти. А долги верни обязательно. Ты у родителей взял?
– Нет. У знакомых. Из детдома я.
– Из детдома? И матери нет?
– Есть, но гипотетически...
– Ох, Веня! Вень, так ты меня жалеешь. Меня. А это тебя жалеть надо, – и она погладила его по голове.
То ли от неимоверной усталости, то ли от этой расслабляющей жалости к себе он уткнулся ей в колени, обхватил ее ноги и закрыл глаза. А она всё перебирала и перебирала его волосы, пока он вот так на ее коленях не уснул, проспав ночную подработку.
А утром случилось с ним что-то вулканическое.
Он перевыполнил норму, а в перерыве рассказал все дяде Коле.
– Прописа-ать? Венька! Дураки! Вот дураки -то! Потеряет девчонка жилье! Пропишет – пиши "пропало!" – мастер махал руками, – За какие-то триста рублей! Э-эх! Найдем!
– Почему, потеряет?
– Так ить, сколько прописано человек будет! А они ещё родят, так вообще ... Неуж ее мать не научила? Давай... Давай, прикрою я тебя перед начальством. Беги, беги, предупреждай, чтоб не давала согласия. Ишь ты! Сволочи, а не родня! Сирота, она и есть сирота. Обидеть каждый норовит. Чего стоишь? Беги, говорю!
И Венька побежал. Он не знал, что говорить Оле, как объяснить все это, но он твердо решил от этого шага ее удержать. И опять ритмично звучала в голове музыка "Зурбаган".
Автобус № 3 – полупустой. Он чуть не проехал их – по тротуару всем семейством шли Оля, ее тетка, сын со снохой и внуком.
Выскочил на следующей остановке, побежал, что было сил – катился по ледяным дорожкам и ни разу не упал. Волшебная сила держала его на ногах.
– Оля! – крикнул издали.
Они уже заходили в отделение милиции.
– Оля! – он подбежал, взял ее за локти, не глядя на остальных, – Пошли. Мы уходим. Уходим, Оль, – он оттеснял ее от родни.
– Куда? – она поморгала глазами, ничего не понимая.
– Домой, куда ещё?
– Молодой человек! Вы что творите? – обернулась к здоровяку сыну, – Костя, сделай что-нибудь!
– А ну-ка, пусти ее! – наступил грудью Костя, – Пусти!
Знал бы он какая сила держит сейчас Веню рядом с Олей! Никто сейчас не мог оторвать его от нее.
– Я не пущу! – сказал, как отрезал, взглянул, как ожег, – Я ее никуда не пущу! Никакой прописки не будет. А долги мы отдадим. Пошли, Оля.
– Чего-о? – кричала тетка, – Ты кто такой, придурок? Костя, а ну, двинь ему!
– Возле ментовки? – огрызался Костя.
– Ольга! Ольга! Ты чего родню свою позоришь? Мать позоришь! – махала руками тетка.
Но Веня, обняв, уже уводил Олю всё дальше. И так он был смел сейчас, так возбужден, что вдруг выпалил:
– Оль, ты замуж за меня пойдешь?
– Замуж? – она смотрела под ноги, потому что он тянул и тянул ее. Она ещё ничего не понимала, не успела подумать о случившемся, просто оторопела.
– У тебя паспорт с собой? – естественно, он был с собой.
– С собой.
– Тогда едем за моим в общагу, а потом в ЗАГС, заявление подадим.
Старенький серый от грязи автобус № 3 подошёл к остановке на другой стороне улицы. Они зашли туда.
– Так ты выйдешь за меня, Оль? Выйдешь?
Он спросил довольно громко, полная кондукторша с сумкой на животе оглянулась на них, притихли две сидящие старушки и парнишка лет четырнадцати.
Оля молчала, приходила в себя.
– Соглашайся, – прошептала кондукторша.
– Соглашайся, – кивала одна из старушек.
– Видно же, что любит. Глянь на него, – добавила другая.
Оля посмотрела на них и кивнула:
– Выйду.
– Клёво! – прокомментировал подросток.
А Венька обнял Олю, прижал к груди, а сердце его пело:
" ...В мире, где девчонкою босой у прибоя бегает Ассоль.
Бегает смешная озорная ничего о парусе не зная..."
И нет у него ничего, ни корабля, ни паруса, ни денег. Но почему-то сейчас он был уверен, что все у них будет хорошо. Он все сделает, чтоб была она счастлива, чтоб не плакала никогда, чтоб до конца дней своих он мог лежать у нее на коленях.
– Все будет хорошо, Оль. Ты мне веришь?
Она верила. А кому ей было ещё верить?
Они влетели в холл общежития окрыленные.
– Вениамин, тебя там ждут, – махнула рукой вахтерша.
– Кто?
На деревянных сидениях в холле сидела женщина. Она поднялась, увидев их. Он не сразу узнал ее: острый подбородок, высокие брови...
– Здравствуй, Вень. Я вот... Она суетливо полезла в сумку. Светка сказала, что тебе деньги срочно нужны. Так вот. Двести пятьдесят рублей хватит? – она протянула пачку двадцати пяти рублевок.
Веня посмотрел на Олю.
– Да. Хватит, – кивнул, взял деньги, – Спасибо. Я верну обязательно.
– Не нужно. Я и так..., – она не смотрела ему в глаза, отвернулась, и пошла к выходу.
Вениамин растерялся, она уже взялась за ручку двери, он окликнул ее.
– Мам, – она быстро обернулась, – А ты на свадьбу придёшь? Мы вот с Олей поженимся скоро.
Лицо женщины медленно смягчалось, кончики рта пошли вверх, а глаза, наоборот, наполнились влагой.
– Приду. Обязательно, приду, – сказала хрипло, кивнула и скрылась за дверью.
Заявление они подали. Месяц ждать не стали – Веня переехал уже через неделю.
– Ох, и злая тетка была! Ты не представляешь. А Лида, жена Костика, сказала, что ты молодец. Она оказывается против этого подселения была. Прав ты – заграбастать квартиру они хотели.
Они лежали в постели, Веня – с голым торсом, а Оля – в шелковой белой комбинации. Теперь он представлял, что такое – быть дома. Спешил с работы, ехал в переполненном автобусе № 3 и закрывал глаза, представлял ее – свою Олюшка, свою Ассоль, которая ждёт. Там, где она – прекрасно и чисто, как в праздничном зале.
И не было у него корабля под парусами, но он сделает все, чтоб она доучилась, чтоб была у них нормальная семья, чтоб родились и жили в их доме дети. Дома жили. А он будет отцом. Когда-нибудь обязательно будет.
– Хочешь, зови их на свадьбу, – вдруг предложил он.
– Кого? Тетку? Зачем? – она приподняла голову над подушкой.
– Родня всё-таки. Знаешь, мне кажется, что для каждого человека в мире даны определенные люди, и он может ошибаться, и они тоже. Вот кто-то сверху начертал нашу дорогу, остаётся только правильно по ней пройти. А если оступился, надо, чтоб люди твои смогли простить. Думаю, мама твоя тоже бы этого хотела.
– Значит, и ты мне дан сверху?
– Конечно. А иначе чего б я плелся за тобой из автобуса и торчал тут во дворе до посинения.
Оля улыбалась, потом нахмурилась.
– Ботинки тебе зимние нужны!
– Весна скоро, Оль.
– А мы с тобой поедем когда-нибудь на море?
– На море? Конечно, поедем. Вот денег подкопим ...
Они помолчали. Каждый мечтал о своем море.
– Оль, я все хочу тебя спросить, а ты песню такую знаешь: "Засыпает синий Зурбаган. О-о-о, а-а-а"
– А за горизонтом ураган. О-о-о, а-а-а, – продолжила она.
А потом потихоньку, немного фальшивя, запели они вместе:
С грохотом и гомоном, и гамом путь свой начинает к Зурбагану.
Два часа на часах и не нас и не нашего века,
Смотрит девушка с пристани вслед кораблю,
И плечами поводит, озябнув от ветра,
Я люблю это время безнадежно люблю, у-у-у, у-у-у ...
***