— Что значит «у нас гости»?
Голос Дмитрия в телефонной трубке был до странного уклончивым, почти весёлым, и это несоответствие с её собственной усталостью неприятно резануло Карину по нервам. Она стояла в пробке, глядя на бесконечную вереницу красных стоп-сигналов, и мечтала только об одном — о тишине и покое их маленькой квартиры.
— Ну, гости и гости, Карин. Приезжай, сама всё увидишь. Сюрприз будет!
— Дима, у меня был ужасный день. У меня нет сил на сюрпризы и гостей. Кто это? Кто приехал
— Родители, — быстро выпалил он, и в его тоне проскользнула та самая нотка, которую Карина ненавидела больше всего на свете: нотка виноватого мальчишки, который уже нашкодил, но надеется, что пронесёт. — Только не нервничай, а просто приезжай.
Он бросил трубку прежде, чем она успела задать следующий вопрос. Тревога, до этого бывшая лишь смутным фоном, обрела чёткие очертания. Не её родители. Значит, его. Но они ведь не собирались приезжать. Что-то случилось.
Ключ в замке провернулся с привычным щелчком, но мир, который был за дверью, оказался чужим. Первым её встретил запах. Вместо тонкого, успокаивающего аромата лаванды из её любимого диффузора в нос ударил густой, приторно-сладкий дух дешёвого освежителя. «Лесная фиалка». Химическая атака на обоняние, от которой першило в горле. Карина замерла, не решаясь шагнуть дальше. В её прихожей, на месте изящного пуфика, громоздились перемотанные скотчем картонные коробки и старое, продавленное кресло с засаленными подлокотниками, источавшее запах нафталина и чужой жизни.
— Дима? — позвала она, и её голос прозвучал глухо, будто она говорила в вату.
Она сделала несколько шагов вперёд, заглядывая в гостиную, и её дыхание на мгновение прервалось. Это было похоже на дурной сон, на искажённую реальность. Их большой семейный диван был бесцеремонно сдвинут к окну, а посреди комнаты, на самом видном месте, стояла их кровать. Их супружеское ложе, разобранное и наспех собранное снова, выглядело нелепо и уязвимо под безразличным светом люстры. Кто-то вторгся в самое сокровенное, вывернул наизнанку их интимное пространство и выставил его на всеобщее обозрение.
— Мы на кухне, Кариночка!
Этот голос. Голос её свекрови, Валентины Петровны. Сладкий, как пересахаренный чай, и такой же обжигающий. Карина на ватных ногах, подчиняясь не воле, а какому-то жуткому любопытству, прошла на кухню.
Картина, открывшаяся ей, была финальным мазком на полотне этого абсурда. Её свекровь, облачённая в её же, Каринин, фартук с надписью «Королева кухни», хозяйничала у плиты. Она помешивала что-то в кастрюле с таким видом, будто делала это здесь последние лет двадцать. За столом сидел её муж, Виктор Семёнович, тихий, измученный человек, изучавший узор на клеёнке с таким вниманием, словно от этого зависела его жизнь. И рядом, прислонившись к холодильнику, стоял Дмитрий. Её муж. С заискивающей, виноватой улыбкой на лице.
— Что здесь происходит? — выдохнула она, переводя взгляд с одного на другого.
— Кариша, солнышко, привет! — засуетился Дима, бросаясь к ней. Он попытался её обнять, но она сделала неуловимое движение в сторону, и его руки повисли в воздухе. — У нас тут… родители мои приехали!
— Я вижу, — произнесла она ледяным тоном, не сводя глаз с мужа. — Я не понимаю, почему их вещи в моей прихожей. И почему наша кровать стоит посреди гостиной.
— Кариночка, ну что ты с порога так, — вмешалась Валентина Петровна, не оборачиваясь от плиты. Её спина излучала уверенность и власть. — У нас беда случилась, потоп. Ремонт теперь нужен капитальный. Вот, Дима нас и приютил. Всего на пару неделек. Мы же не помешаем, правда?
— Ремонт? — Карина смотрела только на мужа, требуя ответа от него. — Почему ты мне не сказал? И что с нашей спальней?
— Ну… понимаешь… — замямлил он, отводя взгляд в сторону. — Всё так быстро вышло… А родителям же нужно где-то спать с комфортом. Они люди в возрасте. Мы в гостиной прекрасно поместимся, это же не навсегда.
Карина молчала. Она смотрела на закрытую дверь их спальни, которая теперь стала чужой. Она почувствовала себя гостьей. Нарушительницей в собственном доме, который был сдан в аренду без её ведома.
— То есть, ты решил, что твоим родителям будет комфортнее в нашей спальне. А нам — на проходе, в гостиной. И ты посчитал ненужным это со мной обсудить. Я правильно всё поняла, Дима?
— Карина, не начинай, пожалуйста, — взмолился он, понижая голос и испуганно косясь на мать. — Это же мои родители! Куда им было деваться?
— Дмитрий, оставь, — властно произнесла Валентина Петровна, наконец, выключая плиту. Она повернулась. Её лицо выражало вселенскую скорбь и терпение. — Девочка просто с работы, устала. Сейчас сядет, покушает нашу семейную картошечку, и всё будет хорошо. Ты ведь не против, Кариночка, что я тут немного похозяйничала? А то у тебя лук как-то… чёрт ногу сломит. Но ничего, я тебя научу тебя как всё должно быть.
Слова свекрови о «чёрт ногу сломит» и обещание «научить» повисли в воздухе кухни, густые и липкие, как сироп. Карина чувствовала, как внутри неё закипает глухое раздражение, холодное и тяжёлое, как ртуть. Она проигнорировала протянутую тарелку с «семейной картошечкой», которую ей услужливо пытался подсунуть муж.
— Я не голодна, — отрезала она, глядя не на него, а на Валентину Петровну. — И учить меня не нужно. Я в своём доме готовлю так, как считаю нужным.
На лице свекрови не дрогнул ни один мускул, только в глазах мелькнул холодный, оценивающий огонёк. Она поняла — это объявление войны.
— Ну как знаешь, — пожала она плечами с видом оскорблённой добродетели. — Мы с папой тогда пойдём, устали с дороги. Спокойной ночи, деточки.
Она царственно удалилась в сторону спальни — их спальни, — а за ней, виновато семеня, последовал Виктор Семёнович. Он на секунду обернулся и бросил на Карину взгляд, полный безмолвного извинения, словно говорил: «Я-то всё понимаю, дочка, но что я могу поделать?». Дверь за ними закрылась, отрезав Карину от последней личной территории в её собственной квартире.
— Карин, ну ты чего? — тут же налетел на неё Дима, как только они остались одни. Его голос был полон искреннего недоумения. — Зачем ты так с мамой? Она же от чистого сердца помочь хотела.
— Помочь? — Карина резко развернулась к нему. Её голос звенел от сдерживаемой ярости. — Помочь, захватив мою кухню? Помочь, выселив нас из нашей спальни? Дима, ты вообще понимаешь, что ты сделал? Ты пустил в наш дом, в нашу жизнь, танк, даже не спросив меня!
— Это не танк, это мои родители! — он повысил голос, но тут же испуганно сник, покосившись на дверь спальни. — Говорю же, это временно. Пару недель. Потерпи, пожалуйста. Ради меня. Не надо с ней конфликтовать из-за ерунды.
«Ерунда». Он назвал это ерундой. Карина молча смотрела на него и понимала, что разговаривать бесполезно. Он не видел. Он просто не был способен увидеть ситуацию её глазами. Для него это была мама, которой нужно помочь. Для неё — чужая женщина, которая с первой минуты начала вытеснять её из собственного гнезда.
Ночь на их кровати посреди гостиной была пыткой. Сквозь тонкую стену доносился приглушённый храп свёкра и бубнёж телевизора — Валентина Петровна, видимо, не могла уснуть без вечернего ток-шоу. Карина чувствовала себя выставленной на всеобщее обозрение, уязвимой. Она не спала, а лишь лежала с открытыми глазами, слушая, как чужие люди дышат и живут в её спальне, пока её муж спокойно спал рядом, не замечая ничего.
Утро началось ещё хуже. Зайдя в ванную, Карина застыла. На её полочке, где стройными рядами стояли любимые кремы, сыворотки и маски, царил хаос. Часть баночек была бесцеремонно сдвинута в угол, а на освободившемся месте прочно обосновались тюбики с «Лесным бальзамом», мужской пеной для бритья и огромная банка крема «Балет». Но самое страшное ждало её у мусорного ведра. Там, среди ватных дисков и кофейной гущи, она увидела свои почти полные флаконы — сыворотку с витамином С и дорогой ночной крем.
— Что это?! — выкрикнула она, вылетая из ванной с выброшенными банками в руках.
Из кухни выглянула Валентина Петровна, вытирая руки о фартук. На её лице было написано праведное негодование.
— Ах, это… Кариночка, я просто порядок наводила. У них же срок годности давно вышел! Ты что, хочешь себе кожу испортить? Я тебе гадость эту выбросила, а вечером сходим, купим нормальный, наш, отечественный крем. Недорогой и хороший.
Карина молча смотрела на неё, потом перевела взгляд на Диму, который как раз выходил из гостиной, потягиваясь. Он увидел её лицо, банки в руках и мать в дверях кухни. И сделал то, что делал всегда.
— Мам, ну я же просил тебя ничего не трогать, — мягко пожурил он, а затем повернулся к жене. — Карин, ну мама же не со зла. Она хотела как лучше. Ты же знаешь, она любит, чтобы везде был порядок. Не обращай внимания, я куплю тебе новые.
И в этот момент Карина поняла, что проиграла. Проиграла не свекрови. Она проиграла своему мужу. Он не был её союзником. Он был буфером, который всегда будет амортизировать в сторону матери. Она молча вернулась в ванную, швырнула пустые банки обратно в ведро и, включив воду на полную мощность, чтобы заглушить гул в ушах, начала умываться. Она чувствовала, как стены её дома сжимаются вокруг неё, и дышать становится всё труднее. Это была не пара недель. Это была вечность.
Прошла неделя. Неделя, в которой воздух в квартире стал плотным и тяжёлым, как мокрое одеяло. Каждый день был похож на предыдущий, сотканный из мелких, почти незаметных актов агрессии. Валентина Петровна не повышала голоса. Она действовала с методичностью и уверенностью опытного оккупанта, который знает, что время на его стороне. Её халат, повешенный поверх банного полотенца Карины. Её чашка с незабудками, вытеснившая с видного места любимую кружку Карины ручной работы. Её комментарии, брошенные вскользь, но бьющие точно в цель: «Ой, а я думала, умные книжки читаешь, а это всё картинки…», «Что-то ты похудела, Кариночка, Дима тебя совсем не кормит?».
Дмитрий, зажатый между двух огней, выбрал самый простой путь — путь слепоты. Он искренне не понимал, что происходит. «Ну что ты придираешься к мелочам?», «Мама просто по-другому привыкла, надо понять», — говорил он жене по вечерам, когда они лежали на своей кровати посреди гостиной, слушая, как в их спальне бубнит телевизор. Карина перестала спорить. Она молча наблюдала, как её мир, её уют, её личное пространство методично разбирают на части, а муж стоит рядом и говорит, что это всего лишь ерунда.
В субботу, в отчаянной попытке прорвать эту удушающую блокаду, Карина настояла на том, чтобы позвать гостей — своих старых друзей, Олега и Свету. Это был её манифест, её способ заявить: «Это мой дом, и я здесь хозяйка». Она хотела услышать в своей квартире смех друзей, а не скрипучий голос свекрови.
— Отличная идея! — обрадовался Дима, не уловив истинного мотива. — Заодно и с моими родителями познакомятся.
Карина сглотнула. Она поняла, что только что сама поднесла спичку к пороховой бочке.
Вечер с самого начала пошёл не по плану. Валентина Петровна, узнав о гостях, пришла в деятельное возбуждение. Она встретила Олега и Свету у порога с такой радушной улыбкой, словно это она их пригласила в свой собственный дом. Карина, стоявшая чуть позади, почувствовала себя прислугой. Когда Света протянула ей бутылку хорошего итальянского вина, свекровь тут же ловко перехватила её.
— Ой, да что вы, детки, эту кислятину пить! — проворковала она, унося бутылку на кухню. — У нас своя, домашняя настоечка есть! На вишне! Виктор, неси! Вот это вещь, не то что эта химия заграничная.
Карина стиснула зубы так, что заходили желваки, и заставила себя улыбнуться. Света бросила на неё быстрый, сочувствующий взгляд. Ужин превратился в бенефис Валентины Петровны. Она не умолкала ни на секунду, рассказывая истории из Диминого детства, перебивая всех и каждого, и постоянно обращалась к сыну с уменьшительно-ласкательными прозвищами. Но настоящая катастрофа разразилась, когда на стол поставили горячее. Карина потратила полдня на приготовление своего фирменного ризотто с белыми грибами и трюфельным маслом. Это было блюдо, которым она гордилась.
Свекровь смерила тарелку презрительным взглядом, ковырнула ризотто вилкой и громко, чтобы слышали все, произнесла:
— Что это за каша размазанная? Рис с грибами? Разве это еда для мужчины? Вот мой Димуля любит, чтобы мясо было, котлетка, борщ наваристый! А от этого что? Одно расстройство желудка.
Дима неловко засмеялся, пытаясь разрядить обстановку.
— Мам, ну перестань, это итальянская кухня. Очень вкусно, попробуй.
— Итальянская… — фыркнула Валентина Петровна, отодвигая тарелку. — Напридумывают же. Всё равно наш борщ лучше. Вот я Диму с детства им кормила, смотри, какой мужик вырос! А ты, Кариночка, всё на диетах своих, и мужа голодом моришь. Ох, не знаю, не знаю… Какая из тебя мать-то получится, если ты даже нормальный суп сварить не можешь? Ребёночка ведь не этой кашей кормить. Ему молоко материнское нужно, здоровое, а откуда ему взяться, если ты сама ничего не ешь?
Слова упали на стол и взорвались тишиной. Олег и Света уставились в свои тарелки. Виктор Семёнович съёжился и, казалось, стал ещё меньше. А Дима… Дима снова попытался всё спасти своей идиотской, беспомощной улыбкой.
— Карин, ну ты не обижайся, мама же по-доброму, шутит…
Это была последняя капля. Точка. Финал. Медленно, с пугающим, нечеловеческим спокойствием, Карина положила вилку на стол. Звук металла о фарфор прозвучал в мёртвой тишине как выстрел. Она подняла глаза. Пустые, холодные, как зимнее небо. И посмотрела прямо на мужа.
— Шутит? — её голос был тихим, но он заполнил собой всю комнату. — Она выкинула мою косметику. Она заменила всё, что я люблю, на своё барахло. Она критикует каждый мой шаг на моей же кухне. Она выселила нас из нашей кровати. А теперь она при наших друзьях рассуждает, какая из меня будет мать? И ты называешь это шуткой?
Она встала. В её движениях не было ни грамма суеты. Она была похожа на судью, зачитывающего приговор.
— Знаете, Валентина Петровна, вы своего сына уже воспитали, — сказала она, глядя свекрови прямо в глаза. — Воспитали идеального мальчика, который не способен защитить собственную жену. Можете забирать его себе. Вместе с борщом и вашими котлетами.
Она развернулась к Дмитрию. В её взгляде было столько презрения и окончательного разочарования, что он физически ощутил этот удар.
— С меня хватит. Тебя, твоей матери и твоего вечного страха сказать ей хоть слово поперёк.
Не дожидаясь ответа, Карина прошла в прихожую, схватила с вешалки сумочку и ключи от машины. Дверь за ней закрылась без хлопка. В оглушительной тишине квартиры, наполненной запахом её унижения, Дмитрий впервые в жизни остался один на один с последствиями. Улыбка сползла с его лица, и он, наконец, увидел. Увидел всё. Глазами своей ушедшей жены.
Когда за Кариной закрылась дверь, тишина в квартире стала почти физически ощутимой. Олег и Света, ошарашенные свидетели этой семейной экзекуции, молча встали, пробормотали что-то невнятное про «поздно уже» и поспешно ретировались, не глядя ни на кого. Дмитрий смотрел на пустое место, где только что сидела его жена. Запах её ризотто всё ещё витал в воздухе, смешиваясь с приторным запахом вишнёвой настойки. И этот диссонанс запахов был точным отражением того, что произошло: его привычный, уютный мир столкнулся с миром его матери, и в этом столкновении его мир разлетелся на куски.
— Ну и хамка, — нарушила молчание Валентина Петровна, убирая тарелки со стола. В её голосе не было ни раскаяния, ни сожаления — только стальное удовлетворение победителя. — Я же говорила тебе, сынок, она не пара тебе. С гонором девка.
В этот момент в Дмитрии что-то сломалось. Не с грохотом, а с тихим, сухим треском, как ломается пересохшая ветка. Он медленно повернул голову и посмотрел на мать так, как никогда не смотрел на неё за все тридцать лет своей жизни.
— Замолчи, — сказал он. Голос был чужим, глухим и абсолютно спокойным. — Просто замолчи. И ты, папа, тоже. Собирайте вещи. Утром вы съезжаете.
Виктор Семёнович вздрогнул. Валентина Петровна замерла с тарелкой в руке, её лицо вытянулось от изумления и гнева. Но Дмитрий уже не смотрел на них. Он вышел из кухни, взял телефон и нашёл в интернете номер агентства по посуточной аренде квартир. Он действовал как автомат, методично и быстро. Нашёл однокомнатную квартиру в соседнем районе. Договорился. Перевёл предоплату. Всё это заняло не больше пятнадцати минут. Всё это время он не думал. Он просто делал. Он тушил пожар, который сам же и разжёг.
Следующие два дня он провёл в тумане. Родители съехали утром, устроив на прощание ещё один скандал, который Дмитрий выслушал с каменным лицом, просто открыв им дверь. Он звонил Карине. Раз. Десять. Пятьдесят. Она не брала трубку. Он писал ей длинные, путаные сообщения, полные извинений и обещаний, которые тут же казались ему жалкими и неубедительными. Ответов не было. Вечером второго дня, доведённый до отчаяния, он решил поехать к её подруге. Он просто хотел её увидеть. Сказать ей всё вживую.
Он уже спускался по лестнице, когда увидел её. Карина шла к подъезду. Вид у неё был решительный и чужой. Дмитрий понял: она приехала не мириться. Она приехала забрать вещи. И в этот момент он увидел свою мать. Она стояла у самого подъезда, поджидая Карину, как хищник в засаде.
— Карина, постой. Нам надо поговорить.
Голос Валентины Петровны ударил в спину, и Дмитрий замер на лестничной клетке, понимая, что сейчас произойдёт непоправимое. Он бросился вниз, перепрыгивая через ступеньки.
— Нам не о чем говорить, Валентина Петровна, — ровно ответила Карина, не оборачиваясь.
— Есть о чём! — Свекровь обошла её, встала напротив. — Ты Диму совсем извела. Он себе места не находит, бедняга. Мы уже съехали, он нам квартиру снял. Всё, как ты хотела. Неужели тебе этого мало? Нужно обязательно добить его, растоптать?
Когда Дмитрий выбежал из подъезда, его жена и мать уже стояли лицом к лицу.
— Мама! Карина! Что здесь происходит? Я же просил тебя, мама, не лезть!
Он встал ровно между ними, инстинктивно повернувшись чуть больше к матери, словно защищая её от холодного взгляда Карины. Этот едва уловимый жест, это движение тела сказало всё. Он снова выбрал сторону, даже не осознавая этого.
— Карин, пойдём домой, пожалуйста, — умоляюще посмотрел он на жену через плечо матери. — Я всё понял, я виноват. Давай всё обсудим. Мы же семья.
Слово «семья» прозвучало как щелчок спускового крючка. Вся холодная отстранённость, которую Карина так старательно в себе поддерживала, испарилась, уступив место обжигающей, презрительной ярости. Она сделала шаг вперёд, заставив Дмитрия отшатнуться.
— Какая семья? О чём ты? Ты вечно будешь маменькиным сынком, а мне нужен муж, которым ты никогда не станешь! Так что скажи за это спасибо своей мамаше!
— Но а как же семья?.. Мы?..
— Ещё раз тебе говорю: здесь нет никакой семьи. Есть только ты и твоя мама. А я — посторонний человек, чьё мнение можно игнорировать. — её голос не сорвался на крик, он резал, как скальпель.
Она выплюнула эти слова ему в лицо. Валентина Петровна ахнула, крепче вцепившись в сына. Дмитрий стоял, совершенно раздавленный, его взгляд метался от матери к жене. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но не нашёл слов.
Карина обвела их обоих долгим, тяжёлым взглядом. Мать, вцепившаяся в руку своего великовозрастного дитя. И сын, парализованный, неспособный сделать ни шагу, ни выбора. Она увидела их не как двух отдельных людей, а как единый, уродливый организм.
— Вы идеально друг другу подходите, — произнесла она с ледяным спокойствием. — Живите долго и счастливо. Вместе. А после развода, на который я уже подала, съедь, пожалуйста из моей квартиры и позаботься до этого о поиске жилья для себя.
Она развернулась. Не для того, чтобы уйти в подъезд. Она пошла прочь по улице, с каждым шагом отдаляясь от дома, который перестал быть её, и от мужчины, который никогда по-настоящему ей не принадлежал. Она шла с прямой спиной, не оборачиваясь, оставляя их стоять посреди тротуара — мать и сына, победивших в своей маленькой войне и проигравших всё остальное…
СТАВЬТЕ ЛАЙК 👍 ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ ✔✨ ПИШИТЕ КОММЕНТАРИИ ⬇⬇⬇ ЧИТАЙТЕ ДРУГИЕ МОИ РАССКАЗЫ