Дача пахла осенью. Не той яркой, золотой, с открыток, а настоящей — горьковатым дымом отсыревших листьев, влажной землей и чем-то неуловимо-печальным, что бывает только в конце сентября. Я приехала сюда одна, как делала всегда в это время года. Мне нужно было подготовить домик к зиме: укрыть розы, собрать последние, сморщенные от холода яблоки, закрыть ставни. Но на самом деле я приезжала сюда, чтобы попрощаться с летом. И с отцом.
Этот маленький, покосившийся домик, который мой муж, Виктор, презрительно называл «сараем», был для меня не просто недвижимостью. Отец построил его сам, своими руками, когда я была еще маленькой. Каждое скрипнувшее крыльцо, каждая трещинка на веранде были мне родными. Здесь, в этом саду, он учил меня отличать съедобные грибы от поганок. Здесь, на этой веранде, мы пили чай из старых треснувших чашек и смотрели на звезды. После его ухода этот дом стал единственным местом, где я все еще могла говорить с ним.
Последние месяцы были тяжелыми. Младшая сестра Виктора, Катя, в очередной раз попала в беду. Ее история была похожа на дурной сериал: неудачный брак, развод, ипотечная квартира, которую она не могла выплачивать, и новый муж, который оказался игроманом и оставил ее с огромными долгами. Виктор, как старший брат, чувствовал за нее свою ответственность.
Он изменился. Стал молчаливым, замкнутым. Часто задерживался на работе, а когда приходил, утыкался в телефон, с кем-то долго переписываясь. Я видела, как он страдает, как ищет выход. Я старалась его поддерживать, говорила, что мы справимся, что что-нибудь придумаем. Но он лишь отмахивался: «Ты не понимаешь, Аня. Там все очень серьезно».
В тот день я, закончив с розами, решила проверить почтовый ящик — старый, ржавый, прибитый к забору. Среди рекламных газет я нашла странный, плотный конверт без обратного адреса. Адресован он был не нам, а «Новым владельцам». Я удивленно повертела его в руках. Наверное, ошибка. Я сунула его в карман куртки и забыла.
Вечером, сидя у остывающего камина, я снова наткнулась на этот конверт. Что-то внутри, какое-то смутное беспокойство, заставило меня его вскрыть. Внутри лежал глянцевый буклет от местной риэлторской конторы и визитка. «Поздравляем с приобретением! — гласил текст. — Надеемся, вы полюбите этот тихий уголок так же, как и его прежние хозяева».
Я смотрела на эти слова, и мозг отказывался понимать их смысл. «Приобретение». «Прежние хозяева». Это было похоже на злую, абсурдную шутку. Я бросилась к калитке. У столба, где обычно висели объявления, земля была взрыта. Как будто оттуда недавно выдернули что-то большое, с толстой ножкой. Например, табличку «Продано».
Домой я летела, не разбирая дороги. Я влетела в квартиру, и Витя, сидевший на кухне, вздрогнул от моего вида.
— Аня? Ты чего так рано? Я думал, ты на ночь останешься.
— Что это? — я бросила перед ним на стол раскрытый буклет.
Он посмотрел на него, и я увидела, как с его лица медленно сходит кровь. Он все понял.
— Откуда это у тебя? — прошептал он.
— Из почтового ящика. На даче. Написано «новым владельцам». Объясни мне, Витя. Что это значит?
Он молчал. Он просто сидел, опустив голову, и я видела, как дрожат его плечи.
— Ты… ты сделал это, да? — мой голос сорвался. — Ты сделал это за моей спиной.
Он медленно поднял на меня глаза. В них была такая смесь боли, вины и отчаяния, что мне на секунду стало его жаль.
— «Да, я продал нашу дачу без твоего ведома! Деньги нужны были на погашение ипотеки сестры», — признался муж.
Он сказал это. Он произнес эти чудовищные, немыслимые слова. Он продал. Продал не просто доски и землю. Он продал мой воздух. Мои воспоминания. Моего отца. Ради того, чтобы в очередной раз спасти свою безответственную сестру. Я смотрела на него, на своего мужа, и чувствовала, как между нами рушится что-то невидимое, но гораздо более прочное, чем стены любого дома. Доверие. И я понимала, что обломки этого доверия уже никогда не склеить.
«Я продал нашу дачу».
Эти слова не просто прозвучали в тишине нашей кухни. Они взорвались, и ударная волна, невидимая и неслышимая, снесла все, что я считала прочным и незыблемым. Я смотрела на Виктора, на своего мужа, и не узнавала его. Лицо было его, родное, с той самой морщинкой у уголка рта, которая появлялась, когда он улыбался. Но глаза… глаза были чужими. Пустыми и отстраненными, как у человека, который только что совершил что-то непоправимое и теперь пытается отгородиться от последствий.
Я не закричала. Не заплакала. Вместо этого я почувствовала, как внутри меня разливается странный, звенящий холод. Будто мне сделали укол анестезии прямо в сердце.
— Как ты мог? — спросила я, и мой голос был тихим, почти бесцветным. — Ты же знал, что она для меня значит. Это не просто дом, Витя. Это… это папа.
— Аня, перестань, — он поморщился, и в его голосе прорезалось раздражение. Раздражение человека, который не хочет, чтобы ему напоминали о его вине. — Не надо этих сантиментов. Я сделал то, что должен был. Кате грозила реальная опасность! Ее муж… он должен был огромные деньги очень плохим людям. Речь шла не о долгах, а о здоровье!
Он начал ходить по кухне, и в его движениях была нервная, загнанная энергия. Он пытался оправдать себя, выстроить стену из логичных, правильных слов.
— Я спас ее! Понимаешь? А ты говоришь о каких-то старых досках! Это просто… это была необходимая жертва. У нас не было другого выхода!
— У нас? — я медленно поднялась со стула. Холод внутри сменился огнем. — У кого «у нас»? Ты решал это один, Витя. Ты не спросил меня. Ты не посоветовался. Ты просто взял и продал часть моей жизни, чтобы решить проблемы своей сестры.
— Потому что я знал, что ты скажешь! — выкрикнул он, и в этом крике было столько отчаяния и злости. — Я знал, что ты начнешь говорить про отца, про память, про всю эту лирику! А времени на лирику не было! Нужно было действовать! Я — мужчина, я должен защищать свою семью!
— Свою сестру, — поправила я. — Ты защищал свою сестру. А нашу семью ты только что предал.
В ту ночь мы спали в разных комнатах. Я ушла в гостиную, на наш старый, продавленный диван, но так и не смогла уснуть. Я лежала и смотрела в темное окно, и перед глазами стоял отец. Вот он учит меня забивать гвозди на этой самой веранде, и я попадаю себе по пальцу. Вот мы сидим с ним у камина, пьем чай с чабрецом, и он рассказывает мне о звездах. Эти воспоминания были такими яркими, такими живыми, что казались реальнее, чем моя собственная жизнь сейчас. И Виктор своим поступком попытался отнять у меня и это.
Утром я не стала устраивать скандал. Я молча собралась и, не сказав ему ни слова, уехала. Не к маме, не к подругам. Я поехала туда. На дачу. Я должна была увидеть все своими глазами.
Дорога показалась мне вечностью. Когда я подъехала к нашему повороту, я увидела у калитки чужую машину. Сердце сжалось до боли. У домика, на той самой веранде, где мы пили чай с отцом, сидели люди. Молодая пара с маленькой девочкой. Они пили чай из незнакомых мне чашек.
Я остановила машину поодаль и просто смотрела. Они смеялись. Девочка гонялась за бабочкой по «моему» газону. Мужчина что-то поправлял на крыше крыльца. Они обживали мое прошлое. Они были счастливы. И я, на удивление, не почувствовала к ним ненависти. Они были ни в чем не виноваты.
Я развернулась и поехала домой. Больше мне там делать было нечего.
Когда я вошла в квартиру, Виктор сидел на кухне, обхватив голову руками. Он ждал меня.
— Аня, прости, — сказал он, увидев меня. — Я был неправ. Я погорячился. Давай все обсудим. Мы что-нибудь придумаем.
— Уже не нужно, — ответила я, снимая пальто. — Я там была. Там уже живут другие люди.
Он вздрогнул.
— Я… я отдам тебе половину денег, — пробормотал он. — Все до копейки. Мы купим что-нибудь другое…
— Мне не нужны деньги, Витя, — я прошла в нашу спальню. Он пошел за мной, как тень. — Ты так и не понял. Ты продал не то, что можно купить.
Я открыла наш старый, еще советский шкаф-стенку в гостиной. На верхней полке, в картонных коробках, хранилось то, что никогда не выставлялось напоказ. То, что было историей его семьи. Я достала одну из коробок.
— Что ты делаешь? — не понял он.
Я открыла ее. Внутри, завернутые в пожелтевшую газету, лежали медали его деда-ветерана. Орден Красной Звезды, медаль «За отвагу». Я достала их и аккуратно положила на стол. Потом я достала вторую коробку. В ней были старые, черно-белые фотографии его родителей в молодости, его детские рисунки, первая пинетка его сестры Кати.
Я раскладывала все это на столе, как улики. Виктор смотрел на меня, и его лицо начало белеть. Он начинал понимать.
— Ты продал память о моем отце, чтобы решить проблемы своей сестры, — сказала я, не глядя на него. Мой голос был абсолютно спокоен. — Я думаю, будет справедливо, если теперь ты воспользуешься памятью своей семьи, чтобы помочь ей начать новую жизнь.
Я пододвинула к нему коробку с медалями.
— Отнеси это Кате. Пусть продаст. Я слышала, сейчас это дорого стоит. Это ведь тоже просто вещи, правда, Витя? Старый металл, пожелтевшая бумага. Какая разница? Главное, чтобы у Кати все было хорошо.
Он смотрел то на меня, то на медали своего деда, и его плечи дрожали.
— Аня… не надо… — прошептал он.
— Надо, — ответила я. — Я просто хочу, чтобы ты почувствовал. Хоть на секунду. Каково это, когда кто-то берет твое самое сокровенное, твою душу, и вешает на нее ценник.
Я развернулась и ушла в спальню, оставив его одного. Одного, посреди его собственного прошлого, которое я только что вытащила на свет. Я не знала, что он будет делать. Но я точно знала, что в этот вечер он наконец-то понял, что он на самом деле продал. И это была не просто дача. Это была наша семья.