В своей квартире надо уметь хлопать дверью. Даже если ты по паспорту женщина, а хлопать дверью с уходом из дома — давно забытый и простительный только молодости жест.
Вот и сейчас Татьяна громко захлопнула дверь, оставшись в одиночестве. Стены нахмурились, отражая звук.
Звонок за десять минут до этого был неожиданным. Свекровь, Зинаида Петровна, привыкла звонить только по четвергам в семь вечера — словно отмечаясь в невидимом журнале дежурств.
В последнее время она почти не заходила в гости. С тех пор, как Дмитрий, сын Зинаиды Петровны и муж Татьяны, умер от инфаркта, оставив после себя недописанный отчет по работе, недопитый чай и недопрожитую жизнь, в которой Татьяна чувствовала себя внезапно лишней.
Татьяна тяжело опустилась на диван, вытянула ноги. В голове всё ещё звучали слова, которые Зинаида Петровна произнесла, стоя в прихожей, даже не сняв пальто.
— МЫ решили: ты съезжаешь к родителям, а в твоей квартире будет жить золовка с детьми! — объявила свекровь, растягивая первое слово, будто в нём скрывался приговор от несуществующего совета старейшин.
— В моей квартире? — переспросила Татьяна, чувствуя, как по спине пробегает холодок.
— А что такого? Тебе одной тут делать нечего. Дети Лидки растут, а они в однушке теснятся. Да и мне спокойнее будет, когда квартира останется в семье. Всё-таки Димин отец её получал, в очередях стоял.
Татьяна тогда просто посмотрела на свекровь — спокойно, но пристально, как на посетительницу, перепутавшую кабинеты. Не сразу нашлись правильные слова, чтобы ответить на эту странную смесь делового предложения и ультиматума.
— А я, значит, в семью не вхожу? — спросила Татьяна, чувствуя, как в груди нарастает горячая волна. — Пятнадцать лет ничего не значат?
— Так ведь Димы нет, — свекровь отвела глаза. — А Лидка — кровь. Она мне родная дочь, у неё дети от моего внука растут...
Именно тогда Татьяна и захлопнула дверь. Без крика, без истерики, просто отрезая непрошеное вторжение в свою жизнь. Молча вытеснила свекровь на лестничную площадку и щёлкнула замком.
Теперь, сидя в темнеющей комнате, Татьяна прокручивала этот разговор. Было в нём что-то неожиданно грубое, словно наконец озвучили то, что раньше не решались произнести вслух: с уходом мужа она превратилась в расходный материал, в лишний элемент, занимающий ценное пространство.
Телефон зазвонил. Родители. Словно почувствовали.
— Танюша, ты как? — спросил мамин обеспокоенный голос.
— Нормально, — ответила Татьяна, пытаясь придать голосу твёрдость.
— Точно? Ты какая-то странная.
— Зинаида Петровна заходила. У неё предложение деловое.
— Какое ещё предложение?
— Моя квартира ей приглянулась. Для Лидки с детьми. А меня — к вам. Всё по-семейному.
В трубке воцарилась тишина. Потом мама вздохнула:
— Она с ума сошла? Это же твоя квартира!
— С чего ты взяла? — горько усмехнулась Татьяна. — Оказывается, это квартира свёкра, и Лидка имеет на неё больше прав, чем я.
— Но у вас же с Димой договор дарения был, ты мне сама рассказывала.
Татьяна прикрыла глаза. Вспомнила, как муж, словно предчувствуя, настоял на оформлении квартиры на неё. «Береженого бог бережет», — сказал он тогда.
— Да, дарение. Но Зинаида Петровна, видимо, считает, что кровь важнее бумажек.
Договорились, что на следующий день Татьяна заедет к родителям на обед. Первый порыв был — отказаться, отгородиться от всех, замкнуться в четырёх стенах. Но стены эти, кажется, и были предметом спора.
Утро встретило её головной болью. Ночью снился Дима — ходил по квартире, что-то искал. Татьяна во сне понимала, что он ищет место, где можно спрятаться, но квартира была маленькая, всего сорок метров на двоих, а теперь и вовсе на одну.
Кофе она варила, машинально отмечая все предметы вокруг, словно проводила ревизию: вот турка, купленная в Греции — их последняя совместная поездка. Вот чашка с отколотым краешком — Дима пытался её выбросить, а она спасла, сказав, что это на счастье.
Поток воспоминаний прервал звонок в дверь. Татьяна вздрогнула, расплескав кофе. На часах не было и девяти. В голове мелькнуло неприятное: «Зинаида Петровна решила закрепить вчерашний успех?»
Но за дверью стояла Лидка — худая, с тёмными кругами под глазами. В отличие от свекрови, она выглядела смущённой. Мялась на пороге, пытаясь подобрать слова.
— Извини, что так рано, — наконец проговорила она. — Мне мама звонила вчера. Сказала, что говорила с тобой.
Татьяна кивнула, впуская её, но не предлагая разуться. Пусть будет как на приёме — официально и по-деловому.
— Знаешь, она ведь не со зла, — продолжила Лидка, проходя в комнату. — Ей кажется, что так будет правильно.
— Что именно кажется правильным? — спросила Татьяна, скрестив руки на груди. — Забрать у меня квартиру?
— Не так! — возразила Лидка. — Она считает, что тебе тяжело тут одной, со всеми воспоминаниями. Что лучше начать новую жизнь у родителей, а тут будем мы — всё-таки родная Димина кровь, его племянники.
— А ты как считаешь? — прямо спросила Татьяна, внимательно глядя в глаза золовке.
Лидка отвела взгляд:
— Мне правда тесно с детьми. Ты знаешь, что мы с Сашей развелись? Алименты он платит от силы раз в полгода. Ребята растут, им нужно пространство.
— А мне, значит, не нужно? — тихо спросила Татьяна. — Пятнадцать лет жизни, общие планы, наша с Димой квартира — это ничего не значит, да?
— Ты не понимаешь, — с неожиданной резкостью ответила Лидка. — У тебя даже детей от него не осталось! А я — его родная сестра. Мои дети несут его кровь!
Вот оно что. Самое больное место. Нет детей — нет права на наследство, даже если наследство принадлежит тебе по закону. Нет детей — нет и тебя в этой семье.
— У тебя есть документы на квартиру? — вдруг спросила Лидка.
— Есть, — спокойно ответила Татьяна. — И они в порядке. Дима оформил дарение ещё при жизни.
Лидка сжала губы:
— Можно оспорить. Мама говорила с юристом.
Татьяна почувствовала, как внутри что-то обрывается. Так вот оно что. Не просто разговор — целая спланированная кампания.
— Послушай, — Татьяна подошла к шкафу, достала папку с документами. — Вот договор дарения. Нотариально заверенный. Хочешь оспаривать — пожалуйста. Только учти, что я тоже умею разговаривать с юристами.
Лидка пробежала глазами бумаги, поджала губы:
— Мама сказала, что можно доказать, что тебя Дима любил, а свою семью забыл. Что ты его отвратила от родных.
— А это уже клевета, — сказала Татьяна, и голос её зазвучал по-новому — чётко и жёстко. — За которую тоже предусмотрена ответственность.
Лидка неожиданно заплакала:
— Ты не понимаешь, как нам тяжело! Маме пенсии не хватает, я одна с детьми. А ты сидишь в трёхкомнатной квартире! Одна!
— Во-первых, квартира двухкомнатная, — спокойно поправила Татьяна. — Во-вторых, я работаю в этой квартире. Здесь мой кабинет, мои клиенты. И в-третьих... Дима никогда бы не одобрил того, что вы делаете.
— Димы нет! — почти выкрикнула Лидка. — Нет его! А мы есть!
— Я тоже есть, — тихо сказала Татьяна. — И у меня есть права. Юридические, человеческие, моральные.
Она проводила Лидку до дверей. Та уходила разъярённая, хлопнув дверью так, что содрогнулись стены.
Обед у родителей вышел тяжёлым. Отец, бывший военный, предлагал радикальные решения: сменить замки, написать заявление в полицию о возможных угрозах, нанять адвоката.
— Чтобы сразу стало понятно — мы не дадим себя в обиду, — говорил он, нарезая хлеб с такой силой, словно разрубал гордиев узел. — И пусть только попробуют что-то выкинуть!
Мама была настроена примирительно:
— Может, стоит поговорить с Зинаидой по-хорошему? Всё-таки столько лет вместе прожили как одна семья. Горе у всех, но зачем же враждовать?
— Мам, они уже наняли юриста, — устало ответила Татьяна. — Какие тут разговоры?
После обеда она поехала на кладбище. Могила Димы утопала в осенних листьях. Татьяна присела на скамейку, долго смотрела на фотографию мужа. Молчала, только изредка смахивая слёзы.
— Что бы ты сделал, Дим? — спросила она наконец. — Как бы ты защитил меня от своей семьи?
Ответа не было. Только ветер шевелил листья.
Дома её ждал сюрприз: в почтовом ящике лежало официальное письмо — приглашение на «семейный совет» от Зинаиды Петровны. Приглашались «все заинтересованные стороны» для «мирного разрешения жилищного вопроса».
Татьяна усмехнулась. Ход, конечно, сильный. Собрать весь семейный клан, чтобы надавить, заставить уступить. Но она уже не та растерянная вдова, какой была неделю назад.
На семейный совет она пригласила свою подругу Веру — юриста с десятилетним стажем. Та только хмыкнула, услышав историю:
— Классика жанра. После смерти мужа пытаются оттяпать имущество у жены. Но при наличии дарственной у них шансов нет.
— Зинаида Петровна говорит, что можно доказать, что я оказывала давление на Диму, — с горечью произнесла Татьяна.
— Пусть докажет, — пожала плечами Вера. — А пока документы на твоей стороне, и закон тоже.
Собрание проходило в квартире свекрови. Пришли все: Лидка с детьми, двоюродные братья Димы с жёнами, даже сестра свекрови из Рязани. Вера, увидев такое собрание, только присвистнула:
— Ого, Тань, да тут целый трибунал собрался!
Зинаида Петровна восседала во главе стола, как судья. Оглядела собравшихся, остановила взгляд на незнакомой Вере:
— А это кто?
— Мой юридический консультант, — спокойно ответила Татьяна. — Вы же пригласили на совет «все заинтересованные стороны».
По лицу свекрови пробежала тень раздражения:
— Я думала, мы по-семейному, без посторонних.
— По-семейному у нас не получилось, — пожала плечами Татьяна. — Как только вы привлекли своего юриста, семейные отношения перешли в юридическую плоскость. Не я это начала, Зинаида Петровна.
— Давайте не будем спорить, — попытался вмешаться один из двоюродных братьев Димы. — Мы все тут, чтобы найти справедливое решение.
— Справедливое — это какое? — спросила Татьяна. — То, которое лишит меня моего дома?
— Не лишит, а... переместит, — нервно рассмеялась Лидка. — К твоим родителям. Там тебе будет лучше.
— А с чего вы решили, что мне там будет лучше?
— Потому что ты здесь одна, — сказала Зинаида Петровна. — У тебя нет детей, нет семьи. А Лидка с малышами ютится в однушке. Это неправильно.
— А правильно — это отобрать у человека его собственность? — подала голос Вера. — Квартира принадлежит Татьяне Николаевне по закону. Дмитрий Александрович подарил ей эту квартиру при жизни, всё оформлено нотариально. Никаких юридических оснований для пересмотра этого решения нет.
— Есть моральные основания! — повысила голос свекровь. — Эта квартира была получена моим мужем! Она должна остаться в семье!
— Она и осталась в семье, — твёрдо сказала Татьяна. — Я была женой вашего сына пятнадцать лет. Я не перестала быть семьёй только потому, что Димы не стало.
Лидка хотела что-то возразить, но Вера остановила её жестом:
— Я бы хотела напомнить всем присутствующим о статье 572 Гражданского кодекса РФ. Договор дарения — это безвозмездная передача имущества. Если нет доказательств, что даритель действовал под давлением или был недееспособен, то договор не может быть оспорен. А таких доказательств у вас нет.
Зинаида Петровна поджала губы:
— Значит, ты выбрала войну, Татьяна? Юристы, параграфы... А как же уважение к матери твоего мужа? Как же память о Диме?
— Память о Диме — это в том числе и уважение к его решениям, — тихо ответила Татьяна. — Он хотел, чтобы я была защищена. Чтобы у меня был дом. Как вы можете говорить о памяти, пытаясь отменить его волю?
Собрание разошлось ни с чем. Зинаида Петровна обиженно заявила, что «не ожидала такого предательства», Лидка плакала, дети капризничали, родственники смущённо переглядывались.
Домой Татьяна возвращалась опустошённая. Вера пыталась её подбодрить:
— Ты держалась молодцом! И правильно, что не уступила. Если бы ты согласилась съехать, они бы окончательно сели тебе на шею.
— Я не понимаю, как они могли так измениться, — покачала головой Татьяна. — Пока Дима был жив, все были такие милые, такие заботливые. А теперь как будто маски сбросили.
— Люди часто показывают своё истинное лицо, когда речь заходит о наследстве, — философски заметила Вера. — Такая уж природа человеческая.
Через неделю на пороге снова появилась Лидка. На этот раз без напора, тихая и печальная:
— Можно войти?
Татьяна впустила её, предложила чай. В комнате повисла тяжёлая тишина.
— Я не смогу оспорить дарственную, да? — наконец спросила Лидка.
— Нет, — спокойно ответила Татьяна.
— Мама сильно расстроена. Говорит, что ты предала память Димы.
— А по-моему, я как раз её хранительница, — грустно улыбнулась Татьяна. — Только я помню, каким он был на самом деле, а не каким его хотят видеть.
— Он никогда с нами не ссорился, — вздохнула Лидка. — Такой спокойный был, миротворец.
— Он просто берёг вас и меня от конфликтов. Решал всё сам, тихо, по-своему.
Они помолчали, вспоминая.
— Знаешь, — наконец сказала Татьяна, — я не могу отдать тебе квартиру. Но я могу помочь по-другому.
— Как?
— У меня отложены деньги на покупку дачи. Мы с Димой мечтали. Не так много, но на первый взнос за большую квартиру хватит. Я могу дать их тебе в долг, без процентов. Будешь возвращать, когда сможешь.
Лидка ошарашенно смотрела на неё:
— Ты... серьёзно? После всего, что мы наговорили?
— Дима любил тебя и твоих детей, — просто ответила Татьяна. — А я любила его. Это не отменяется ссорами из-за квартиры.
Вечером позвонила свекровь. Голос её звучал устало и старчески:
— Татьяна, Лидка мне всё рассказала. Про деньги.
— Да, я предложила ей помощь, — ответила Татьяна.
— Почему? — глухо спросила свекровь.
— Потому что так поступил бы Дима. Он всегда хотел, чтобы все вокруг были счастливы. И лаялись из-за квартиры.
— Прости меня, — неожиданно сказала Зинаида Петровна. — Я... я просто испугалась. Думала, что с Димой ушло всё, что с тобой у нас не останется ничего общего, что ты уйдёшь, забрав его память.
Татьяна промолчала. Потом тихо произнесла:
— Зинаида Петровна, давайте не будем больше воевать. Дима бы этого не хотел.
— Не будем, — согласилась свекровь.
Позже, лёжа в тёмной спальне, Татьяна думала о том, что война за квартиру на самом деле была войной за память, за право считаться семьёй, за сохранение связей, которые казались прочными, пока был жив связующий их человек.
Квартира осталась её домом. Но и Лидка с детьми, и свекровь остались её семьёй — пусть не такой близкой, как раньше, но всё же семьёй. И это, наверное, было важнее любых квадратных метров.
Утром она проснулась от звонка в дверь. На пороге стояли Лидкины дети с самодельной открыткой:
«Тёте Тане от любящих племянников».
Впервые за долгие месяцы она почувствовала, что жизнь продолжается. И что Дима где-то радуется, глядя на них.
Конец.