(Продолжим разбираться (теперь в несколько стихийных) записях моего старого друга. Не обещаю, что часто. В царстве неспокойно, на душе кошки, а в делах без передышки. Прошу простить).
Если случилась остановка, значит, она была нужна – такую формулу вывел Валера, терпеливо принимая то, что изменить нельзя. Можно только переждать. Обозревая в дверном проеме завесу обложного дождя.
В горах лежал снег, в отдалении их был только намек на него. Редким ветром с гор, с запахом зимы, в промежутках дождей.
До того Николай заглушил вездеход, оставил под останцем. Полуоглохлое его выражение лица расплылось в улыбке. И он вприпрыжку побежал к своим избам. Валера с тем же настроением – в другую сторону. Суматоха заброски утомляет.
Остальные были развезены, и, каждый со своего перевала отправились к своим избам. Заканчивать их лучше в одиночку. Это экономит время. Что там осталось сделать– навесить двери и врезать окна, наладить стол и нары, выгородить навес, наготовить дров в запас и из сушняка. Одновременно непрерывно топить печи, высушивая новые срубы.
Жаркое лето природа осенью отыграла дождями. Если в непрерывную жару нет-нет накрывало запахом горелой подстилки от лесных пожаров, который наносило с юга, то осенью сопки стояли в дымке, как от тех же пожаров. Но это был туман остывающей земли.
В долине реки было сыро, промозгло, глухо, и, на удивление, уютно. Наверное от того, что хмурое небо крало недалекие горы у горизонта. Сокращая простор ближними сопками.
А на пороге избы сидеть совсем хорошо, потягивая чай, грея спину теплом печи и обозревая осеннюю желтизну, красноту, наготу и серость. Слушая особую сырую мягкую тишину, которая складывается из звуков обложного дождя – особого, неуловимого звука. По мягкой хвое кедров и пихт, по воде, по мхам и камням. И уловимому звуку - по крыше, по столу, тому, что близ кострища. Тишины до звона не было, был убаюкивающий шелест.
Валера, закончив налаживать быт, залег с книжкой. Дважды в день отвлекаясь на сети. Вблизи новой избы река мужала и уже имела ямы, в которые можно было их ставить. Остатное время читал, прислушиваясь к шумам. Собаки, обсохнув под нарами, вздыхая, ворочаясь с боку на бок, с недоумением нет-нет тревожили Валеру. Засовывая мокрые носы ему под руку. Они не выдержали первыми, сбегали, облаяли глухаря, метрах в пятистах от избы. Валера сходил в тапочках, забрал облаянного и на обратном пути еще одного, почти над избой. Это был с пола поднятый выводок.
Через четыре дня, спалив литра три керосину, не выдержал и Валера. Сшил кусок тента с одного конца капюшоном. Другой край тента пришелся поверх рюкзака. Снаряженный, отправился за грузом. Дожди не переждешь.
Облачность ближе к горам, была еще ниже, разрывов так и не было, ненастье казалось надолго. Обычно вслед за ним на сырую землю приходит снег. Однако снег предупреждает заранее, северным, даже не ветром, дыханием, тяжким необратимым движением тяжелых холодных масс, и медлительными темными тучами. Не было этого пока.
В этом методичном таскании груза нашлись тропы и прямицы, удобные для похода по новым местам. Которые, затем, по ходу, чистились от веток. Завел Валера себе такую привычку – не выпускать топора из рук. Собаки исправно работали птицу. Охотник, если шел с грузом, разбирал ее на месте и подвешивал под кроны сбой на будущую приманку. Если шел налегке – тащил глухарей целыми до избы, где устраивал пир себе и собакам. Собаки по стланнику набегавши, оставили линую шерсть, и стали пушистые, как обсохнут. И смотрели весело. Это была их жизнь, так что и Валера радовался ладу с собаками и окружающей сырой уютной тайге. И ловким походам.
Все было размерено, понятно и споро. Мокрая дорога кончалась сухой избой. За ночь одежда успевала высохнуть, а груз под накидкой оставался сухим. Но кончается самый длинный и нудный дождь. Все случилось вдруг – задул ветер, который перешел в сильный, и солнце выпрыгнуло из за облаков, которых ветром разорвало и унесло прочь.
Заиграли блики и искры на вымокшей тайге, солнце слепило, и даже пыталось греть. Но оно уже не могло осушить камни дресвы. Которые, в первую же ясную ночь, сковало морозом. Снегу же было рано. Началось запоздалое «бабье лето» с ночными морозами и дневным буйством света и красок. И таежная живность воспряла. Кто оставался, тот деловито набирался жира, кажется и днем и ночью. Кто из птиц отлетал, тренировались. Собираясь в синхронные стайки. А утка была пока местной, тундровой не было.
Когда падёт снег, было неизвестно. Запаздывала осень. Если для весны были приметы о сорока утренниках, то для осени таких примет не было. А Морозов, с которым Валера пересекся в базовой избе, ворчал, что и имеющиеся приметы стали реже сбываться. Мол, «проткнули своими ракетами неба твердь». Валера не потешался, поскольку право на заблуждение есть у каждого. Да и ракеты дело хорошее, а доказательствами что нехорошее это дело, никто не озаботился. Все новое ложилось на простую схему – нам все по плечу. Такие были люди. Говорят, что кончились люди нынче, как за тельцом погнались, но это не наши проблемы, пусть их. Нет более глупого занятия, чем за тельцами гоняться.
Морозов сказал, что замкнул круг по южному распадку. Две малые избы в южном распадке были у него готовы – ходА рубил. И теперь его путик шел от борисовой избы к югу, переваливая сопку, там, в долине малого ручья притаилась проходная изба. Затем спускался в сам распадок, к подошве сопки, которая, говорил, «кедрами заросла и шишками закидана». Оттуда же мог и избу Лёни и Славика посетить. Затем шел вдоль подошвы склона до следующей избы почти на вершине перевала в средний распадок, а там было рукой подать до их общей с Валерой «базы». По соболю путик Морозова был перспективным, по оленям нет.
Валера тоже удивил Морозова рассказом о гряде сопок, поросших кедром, с многолетним валежом, который не обойдешь. А также мощным потоком в среднем течении. И посетовал, что теснины не дадут дороги снегоходу, да и лосю в них негде стоять. Впрочем, зимовки лося были в северном распадке, до которого от базы только сухой водораздел перевалить. А теснины среднего течения пусть остаются для соболя.
Морозов страдал без рыбы, которую мог ловить только на базе. Валере же в низовьях речки открывались глубокие ямы, долгие плесА, обещающие перекаты и тихие старицы, прозрачные насквозь. В которых, кажется, он видел щуку. Морозов на дразнилки отмалчивался, что-то ему надо было поправлять на путиках. А пару малосолого хариуса, что Валера захватил с собой, съел в один присест. И сказал, что рыба его дождется, шуга еще не поднималась со дна, а лишь звонкими заберегами лед подсказывал - скоро уже.