– Не смей делать ремонт в моей квартире. Я здесь хозяйка, а ты всего лишь гостья, – сказала золовка, и ее слова, острые, как осколки стекла, впились в самое сердце.
Марина стояла посреди прихожей, прижимая к груди рулон светлых обоев с едва заметным цветочным тиснением. Этот рулон был символом надежды, маленьким шагом к тому, чтобы превратить это унылое, пропахшее нафталином и чужими воспоминаниями жилье в подобие дома. Но Жанна, сестра ее покойного мужа, одним махом разрушила эту хрупкую мечту.
– Жанна, я же только в коридоре хотела… Тут совсем темно, обои все отходят, – тихо проговорила Марина, чувствуя, как краска стыда заливает щеки. Она чувствовала себя провинившейся школьницей, пойманной за дурным поступком.
– Я сказала нет, – отрезала Жанна, проходя в комнату и брезгливо оглядываясь. На ней было дорогое кашемировое пальто, а от ее духов по тесной прихожей поплыл густой, удушливый аромат. – Это квартира моих родителей, и я не позволю превращать ее в какой-то колхоз. Все должно оставаться так, как было при маме. Это память.
Марина промолчала. Какая память? Память о вечно текущем кране на кухне, о вытертом до дыр линолеуме и о скрипучих половицах, которые, казалось, жаловались на каждый ее шаг? После смерти Андрея прошло чуть больше года. Год, наполненный болью, растерянностью и бесконечными попытками собрать свою жизнь заново. Они с мужем жили на съемной квартире, копили на свою, но его внезапная болезнь и уход перечеркнули все планы. Жанна, пролив несколько скупых слез на похоронах, великодушно разрешила ей с сыном-студентом пожить в пустующей «двушке» ее родителей. «Все равно стоит закрытая, а вам хоть какая-то помощь», – сказала она тогда, и Марина была ей безмерно благодарна.
Теперь же эта благодарность превращалась в горькое унижение.
– Я не понимаю, чем тебе мешает новый кусок обоев, – все-таки решилась возразить Марина. – Я же за свои деньги все купила. Квартира бы только посвежела.
– Мои решения не обсуждаются, – Жанна повернулась, и ее холодные глаза впились в Марину. – Ты живешь здесь бесплатно. Скажи спасибо за это. И не забывай свое место. А этот рулон… можешь вернуть в магазин.
С этими словами она развернулась и, даже не разувшись, прошла на кухню, чтобы проверить показания счетчиков. Она делала это каждый месяц с дотошностью налогового инспектора.
Марина осталась в прихожей, одна. Рулон обоев стал невыносимо тяжелым. Она занесла его в свою комнату и задвинула за шкаф, подальше от глаз. Вечером, когда вернулся с учебы сын, он сразу почувствовал неладное.
– Мам, что случилось? Ты сама не своя. Опять тетя Жанна приходила?
Костя был ее опорой, ее взрослым не по годам мужчиной. В свои девятнадцать он понимал больше, чем многие в сорок.
– Приходила, – вздохнула Марина, ставя перед ним тарелку с ужином. – Запретила обои клеить. Сказала, что мы тут гости.
Костя нахмурился, отложил вилку.
– И долго мы будем этими гостями? Мам, может, ну ее, эту квартиру? Снимем что-нибудь, комнату хотя бы. Я работать пойду, на заочное переведусь. Невозможно же так жить, под постоянным надзором.
– Нет, Костенька, – твердо сказала Марина. – Ты должен учиться. Это было главное желание твоего отца. А мы… мы потерпим. Как-нибудь справимся.
Но с каждым днем «терпеть» становилось все сложнее. Жанна могла позвонить поздно вечером и устроить допрос, почему в квитанции за свет на двадцать киловатт больше, чем в прошлом месяце. Могла без предупреждения нагрянуть днем, когда Марина была на работе, а потом высказать ей, что на кухонном столе осталась неубранная чашка. Марина работала медсестрой в районной поликлинике, работа была нервной и изматывающей, а дом не приносил утешения. Он стал еще одним источником стресса.
Однажды ночью она проснулась от звука капающей воды. В ванной с потолка сочилась тонкая струйка. Соседи сверху, пожилая и глуховатая пара, очевидно, что-то забыли закрыть. К утру на потолке расплылось уродливое желтое пятно. Марина, оставив под ним таз, побежала на работу, а оттуда сразу позвонила Жанне.
– Жанна, тут соседи сверху нас немного затопили. Нужно бы с ними поговорить, да и потолок теперь в ужасном состоянии.
– Вот и поговори, – равнодушно ответила золовка. – Ты же там живешь. А потолок… ничего страшного, высохнет. Не собираюсь я из-за каждого пятна скандалить и ремонты затевать.
Весь день Марина чувствовала себя разбитой. Вернувшись домой, она застала Костю, который пытался оттереть пятно с потолка, стоя на шаткой табуретке.
– Сынок, оставь, не трогай, – остановила его Марина. – Бесполезно, только хуже сделаешь.
– Мам, ну это же кошмар, – с отчаянием сказал он, слезая вниз. – Мы живем как в сарае. Почему она так к нам относится? Папа ведь был ее родным братом.
Этот вопрос мучил и Марину. Она помнила, какими дружными Андрей и Жанна были в детстве. Что с ней стало? Откуда эта черствость, эта жадность?
Через пару дней Марина решила съездить к свекрови, Тамаре Петровне. Она жила в пригороде, в небольшом домике, оставшемся от мужа. После смерти Андрея они стали еще ближе, находя утешение в общем горе.
Тамара Петровна, как всегда, встретила ее с объятиями и пирогами. Выслушав сбивчивый рассказ невестки о потопе и реакции Жанны, она тяжело вздохнула и покачала головой.
– Я ее не узнаю, Мариночка, совсем не узнаю. После смерти отца в ней будто что-то надломилось. Вся в деньги ушла, в вещи. Считает, пересчитывает… А о душе забыла.
– Я не знаю, что делать, Тамара Петровна. Костя предлагает съехать на съемную, но мы не потянем. Да и Андрей так хотел, чтобы сын спокойно доучился… Он ведь говорил, что эта квартира – наш угол. Он мне за месяц до ухода сказал: «Не волнуйся, Мариша, что бы ни случилось, у вас с Костей будет крыша над головой. С Жанкой я договорился».
При этих словах свекровь вдруг как-то странно замерла и пристально посмотрела на Марину.
– Постой-ка… Он так и сказал? «Договорился»?
– Да. А что?
Тамара Петровна поднялась, подошла к старому комоду и начала рыться в ящиках.
– Я, старая, совсем из ума выжила от горя… Все забыла. Андрей ведь не просто так на сестру надеялся. Он в эту квартиру вложился по-крупному.
Марина удивленно захлопала глазами.
– Как вложился?
– Понимаешь, когда отец умер, он оставил Андрею свою старую машину и гараж. А Жанне – дачный участок. Она тогда замуж вышла, им деньги нужны были на первый взнос по ипотеке. И Андрей… он продал и машину, и гараж, и все деньги отдал ей. А она взамен пообещала, что его доля в родительской квартире станет больше. Они не оформляли ничего на бумаге, все на словах, на доверии. Отец их так учил, что родные люди должны верить друг другу. Андрей тогда сказал: «Мам, мне сейчас жилье не нужно, мы с Маринкой снимаем. А в квартире вы живите. Когда понадобится, разберемся». А потом и я сюда переехала, а квартира та так и осталась… Он, наверное, это и имел в виду, когда говорил, что договорился. Он считал половину квартиры своей по праву.
Марина слушала, затаив дыхание. Картина мира, в которой она была бесправной гостьей, начала трещать по швам.
– Но… как это доказать? Это же просто слова, – прошептала она.
– Слова… – задумчиво повторила Тамара Петровна. – Может, и не только. Андрей был очень педантичным. Все бумажки, все чеки хранил. Он когда гараж продавал, все документы у меня оставлял, в старом своем портфеле. Говорил, чтобы не потерялись при переездах. Может, там что-то есть?
Они вместе достали с антресолей потертый кожаный портфель. Внутри, среди старых грамот и студенческих конспектов, лежала толстая папка. Дрожащими руками Марина открыла ее. Договор купли-продажи гаража, договор на машину… А между ними – обычный лист из школьной тетради, исписанный убористым почерком отца Андрея и Жанны.
Это была неформальная расписка. «Я, Семенов Петр Иванович, подтверждаю, что мой сын, Семенов Андрей Петрович, передал своей сестре, Семеновой (теперь уже Ивановой) Жанне Петровне, денежные средства в размере…» – далее шла сумма, вырученная от продажи имущества, – «…в счет его доли в приватизации нашей квартиры по адресу… Жанна обязуется при дальнейших имущественных разбирательствах учитывать данный вклад как половину стоимости квартиры». Внизу стояли две подписи: отца и самой Жанны, тогда еще совсем молодой, с девичьим почерком.
Сердце Марины заколотилось так сильно, что, казалось, его стук слышен на всю комнату. Это было оно. Доказательство.
– Боже мой… – только и смогла выдохнуть она, показывая бумагу свекрови.
Тамара Петровна надела очки, долго всматривалась в листок, а потом по ее щекам покатились слезы.
– Почерк Петин… И Жанночкин… Все так и было. Как же она могла забыть? Как она могла так с тобой поступить, зная все это?
Возвращалась домой Марина совсем другим человеком. Унижение и страх сменились холодной, звенящей решимостью. Она сделала несколько копий этой расписки, а оригинал спрятала в самом надежном месте. Теперь она знала, что делать.
Она не стала звонить Жанне. Она просто дождалась выходных и снова достала тот самый рулон обоев. Развела клей, постелила на пол старые газеты и принялась за работу. Она работала медленно, аккуратно, с наслаждением разглаживая каждый сантиметр новой, светлой «одежды» для стен. Коридор преображался на глазах. Становилось светлее, уютнее.
Когда работа была почти закончена, в замке повернулся ключ. На пороге стояла Жанна. Она приехала без предупреждения, как всегда. Увидев, что происходит, она на секунду замерла, а потом ее лицо исказилось от ярости.
– Ты что себе позволяешь?! Я тебе русским языком сказала – не смей ничего трогать! Ты оглохла?
– Нет, Жанна, я не оглохла, – спокойно ответила Марина, не отрываясь от работы. Она разглаживала последний стык. – Я просто делаю ремонт в своей квартире.
– В своей? – взвизгнула Жанна. – Ты в своем уме? Ты здесь никто! Ты гостья, которая слишком долго загостилась! Собирай свои вещи и чтобы завтра же духу твоего здесь не было!
Марина закончила с обоями, вытерла руки о тряпку и повернулась к золовке. Она посмотрела ей прямо в глаза, и в ее взгляде уже не было ни тени страха.
– Я никуда отсюда не уеду. И Костя тоже. Потому что мой муж, твой брат Андрей, вложил в эту квартиру деньги, равные ее половине. И у меня есть этому доказательство.
Она достала из кармана копию расписки и протянула Жанне. Та выхватила листок, пробежала глазами. Ее лицо менялось с каждой секундой: от гнева к недоумению, от недоумения к страху.
– Что… что это за филькина грамота? Откуда ты это взяла? – пролепетала она, но голос ее уже дрожал.
– Это не грамота. Это расписка, написанная твоим отцом и подписанная тобой. Мама все помнит. И я думаю, если дело дойдет до суда, то эта бумага, вместе с мамиными показаниями, будет иметь вес. Андрей отдал тебе все, что у него было, чтобы у тебя была своя ипотека, свой дом. А взамен он получил право на половину этого жилья. Жилья, в котором теперь живу я, его вдова, и его сын.
Жанна молчала. Она смотрела то на бумажку, то на спокойное и уверенное лицо Марины. Вся ее спесь, вся ее хозяйская уверенность испарились. Перед Мариной стояла растерянная, испуганная женщина, пойманная на подлости.
– Я… я не помню, – пробормотала она.
– А ты постарайся вспомнить, Жанна, – жестко сказала Марина. – Вспомни своего брата. Вспомни, как он тебя любил и во всем помогал. И подумай, как ты платишь ему за это, пытаясь выгнать на улицу его семью.
Жанна скомкала копию в руке и, не сказав больше ни слова, развернулась и выбежала из квартиры, громко хлопнув дверью.
Марина осталась одна посреди обновленного коридора. Стены светились теплым, кремовым цветом. Воздух пах клеем и новой жизнью. Она провела рукой по гладкой поверхности обоев. Впервые за этот тяжелый год она почувствовала себя дома.
Вечером пришел Костя. Он остановился на пороге, пораженный переменой.
– Мам… ты все-таки поклеила… А тетя?
– А тетя больше не будет нам указывать, сынок, – улыбнулась Марина. – Мы здесь хозяева.
Жанна не звонила неделю. Потом раздался робкий звонок. Ее голос был тихим и неуверенным. Она предложила встретиться и «все обсудить». Они встретились в кафе. Жанна много говорила о том, как ей тяжело, как она все забыла, как закрутилась в проблемах. Марина слушала молча. Она не чувствовала ни злости, ни желания мстить. Только усталость и легкую грусть.
Они договорились, что Марина с сыном остаются жить в квартире. Коммунальные платежи будут делить пополам. Когда Костя закончит учебу и встанет на ноги, они решат, что делать дальше: продавать квартиру и делить деньги или одна из сторон выкупит долю другой.
Возвращаясь домой, Марина купила банку белой краски для потолка в ванной. Она знала, что впереди еще много работы. Нужно было поменять сантехнику, перестелить полы, обновить кухню. Но теперь она делала это с легким сердцем. Она обустраивала свой дом. Дом, за право на который ей пришлось сражаться. И в этой борьбе она обрела не только крышу над головой, но и нечто гораздо более важное – уважение к себе и уверенность в завтрашнем дне.