— Мам, нам нужно серьезно поговорить, — Артём поставил чашку с чаем на стол и посмотрел на меня тем взглядом, каким в детстве признавался в разбитой вазе.
Я сразу насторожилась. За шесть месяцев после похорон Володи я научилась читать интонации сына как открытую книгу. Когда он так начинал разговор, за этим обязательно следовало что-то неприятное.
— О чем говорить? — Я продолжала протирать посуду, не желая показывать свое беспокойство.
— О твоей жизни. О том, как ты справляешься одна в этой квартире. Ольга считает...
— Ольга считает? — Я резко обернулась к нему. — А ты что думаешь, сын?
Артём отвел взгляд. В этом жесте было все. Моего мальчика, который когда-то прятался за мою юбку от злых собак, теперь пугала собственная жена.
— Мам, ну посуди сама. Тебе шестьдесят два года, ты одна в двухкомнатной квартире. А нам тесно втроем в однушке. Ксюша уже взрослая, ей нужна своя комната...
Голос Артёма становился все увереннее, словно он репетировал эту речь.
— И что ты предлагаешь? — спросила я, хотя уже догадывалась о ответе.
— Есть очень хороший пансионат для пожилых людей. Мы с Ольгой съездили, посмотрели. Там отличные условия, медицинское обслуживание, досуг. Ты не будешь одна, найдешь подруг по интересам.
Пансионат для пожилых людей. Дом престарелых, если называть вещи своими именами. Меня, прожившую в этой квартире тридцать лет, предлагали сдать в богадельню.
— А квартира? — тихо спросила я.
— Мам, не делай из мухи слона. Мы ее продадим, часть денег отложим на пансионат, а остальное пойдет на расширение жилплощади. Ксюша скоро поступать будет, нужны деньги на репетиторов...
Он говорил, а я смотрела на кухню, где мы с Володей завтракали каждое утро тридцать лет. На холодильник, увешанный детскими рисунками, которые Ксюша приносила еще дошколенком. На подоконник с геранью, которую я выращивала с молодости.
Все это предлагалось перечеркнуть одним росчерком пера.
— Сын, а если я не хочу в пансионат? — Мой голос прозвучал тише, чем я планировала.
— Мам, ну что за упрямство? Мы же о тебе заботимся! Там тебе будет лучше, поверь. А здесь ты только мучаешься в одиночестве.
В прихожей послышались шаги. Ольга вернулась с работы. Я услышала, как она разувается, и мое сердце сжалось. Сейчас начнется второй акт спектакля.
— Привет! — Ольга вошла в кухню со своей неизменной деловой улыбкой. — О, вижу, вы уже начали разговор. Галина Петровна, Артём рассказал вам о нашем предложении?
Она села за стол, достала планшет и включила его. Даже дома Ольга не расставалась с работой.
— Рассказал, — коротко ответила я.
— Понимаете, — Ольга подняла глаза от экрана, — нам действительно тяжело. Ипотека, коммунальные, Ксенины расходы на учебу. Мы подсчитали: если продадим вашу квартиру и купим трешку, ипотечный платеж даже уменьшится. А для вас пансионат — идеальный вариант. Вы же сами понимаете, в вашем возрасте...
— В моем возрасте что? — перебила я.
— Ну... могут быть проблемы со здоровьем. А там медсестры, врачи. За вами присмотрят.
Ольга говорила со мной, как с ребенком. Медленно, четко проговаривая слова, словно я плохо понимаю русский язык.
— А если я заболею здесь? Сын близко, дойдет при необходимости.
— Мам, — вмешался Артём, — ты же знаешь, у меня работа ненормированная. Проекты, командировки. Я не смогу за тобой постоянно ухаживать.
Не сможет за мной ухаживать. Тот самый мальчик, за которым я ухаживала восемнадцать лет. Которого лечила от всех детских болезней, водила к врачам, просиживала ночи у кровати с температурой.
— Хорошо, — сказала я неожиданно для самой себя. — Покажите мне этот пансионат.
Ольга просияла. Артём облегченно выдохнул.
— Отлично! Давайте в субботу съездим. Увидите сами — там действительно хорошо.
После их ухода я осталась одна на кухне. Села за стол и попыталась представить свою жизнь в чужом месте, среди чужих людей, по чужим правилам.
Не получилось.
В субботу мы поехали смотреть пансионат. Двухэтажное здание в пригороде, окруженное забором. Чисто, аккуратно, безлично. Администратор, молодая женщина с приклеенной улыбкой, провела экскурсию.
— Трехразовое питание, медицинский контроль, культурная программа, — перечисляла она, открывая двери в комнаты размером с кладовку. — У нас очень дружный коллектив постояльцев.
Постояльцев. Не жильцов, не резидентов. Постояльцев. Людей, которые временно остановились на пути в никуда.
В коридоре сидели старики. Кто-то дремал в кресле, кто-то бездумно смотрел телевизор. На их лицах была печать безнадежности.
— Ну как, мам? — спросил Артём, когда мы вернулись домой. — Ведь неплохо, правда?
— Неплохо, — согласилась я.
А что я могла сказать? Что это похоже на тюрьму? Что люди там не живут, а доживают? Что я лучше умру в своей квартире, чем буду увядать в этой образцовой казарме?
Не могла. Потому что знала: они уже все решили. Мое мнение было формальностью.
Через неделю Ольга принесла документы на продажу квартиры.
— Галина Петровна, нам повезло! Нашлись покупатели, готовые взять без торгов. Правда, хотят быстрое оформление — до конца месяца.
Я смотрела на бумаги. Договор купли-продажи. Доверенность на проведение сделки. Мою подпись ждали в десяти местах.
— А если я передумаю? — спросила я.
Ольга нахмурилась.
— Передумаете о чем? О пансионате? Галина Петровна, мы же все обсудили. Место уже забронировали, первый взнос внесли...
— Из каких денег?
— Из ваших. Артём снял с вашей сберкнижки. Вы же сами говорили, что доверяете сыну.
Они взяли мои деньги. Без спроса, без предупреждения. Решили за меня, куда мне жить, и оплатили это моими же средствами.
— Мам, не злись, — Артём попытался обнять меня, но я отстранилась. — Мы действительно заботимся о тебе. И о Ксюше тоже. У нее сессия провалилась, нужно переводиться на платное обучение...
— Ксюша провалила сессию? — Я впервые за весь разговор почувствовала искреннюю боль. Моя внучка, моя умница, которой я помогала с домашними заданиями с первого класса.
— Да, представляешь? — Ольга даже не попыталась скрыть раздражения. — Мы с Артёмом вкалываем, чтобы ей все обеспечить, а она только развлекается. Говорит, что учиться скучно.
— Где она сейчас?
— У подруги. Опять где-то шляется вместо того, чтобы готовиться к пересдаче.
Я встала из-за стола.
— Позвоните ей. Пусть приедет.
— Мам, зачем? — начал было Артём, но я перебила его.
— Позвоните. Немедленно.
Ксюша приехала через полчаса. Растрепанная, с заплаканными глазами. Увидев меня, бросилась обниматься.
— Бабуль, они правда тебя в дом престарелых сдают? Тамара Ивановна сказала маме Ленки, что видела, как вы ездили...
— Ксюша, не встревай в разговоры взрослых, — резко оборвала ее Ольга.
— Я взрослая! Мне восемнадцать! И я имею право знать, что происходит с моей бабушкой!
Внучка повернулась ко мне:
— Бабуль, не соглашайся. Пожалуйста. У меня только ты и осталась нормальная в этой семье.
— Ксения! — взорвался Артём. — Как ты смеешь так говорить о родителях?
— А как вы смеете выбрасывать бабушку из дома? — не отступала девочка. — Это же ее квартира! Дедушка всю жизнь работал, чтобы...
— Твой дедушка умер! — крикнула Ольга. — И твоя бабушка старая! Понимаешь? Старая и больная! Ей нужен уход!
— Она не больная! Она лучше любого из вас! А вы просто жадные!
Наступила тишина. Ксюша плакала, уткнувшись мне в плечо. Артём смотрел в окно. Ольга сжимала губы.
— Хорошо, — сказала я наконец. — Я подпишу документы.
— Мам! — обрадовался Артём.
— Но с условием. Я хочу попрощаться с квартирой. Дайте мне неделю.
— Конечно, мам. Конечно.
Эта неделя была самой страшной в моей жизни. Хуже смерти Володи. Тогда я потеряла мужа, но осталась дома, среди родных вещей. А теперь я теряла сам дом.
Я ходила по комнатам и вспоминала. Вот здесь стояла кроватка новорожденного Артёма. Вот у этого окна Володя читал газету по утрам. Вот на этом диване мы с Ксюшей смотрели мультики.
Каждый угол хранил память. А я должна была это предать.
В четверг приехала Ксюша. Одна.
— Бабуль, я все придумала, — сказала она, сбрасывая рюкзак. — Давай вместе жить! Я найду работу, буду платить за коммуналку. А родители пусть как хотят, так и живут.
Я посмотрела на ее молодое, решительное лицо. Восемнадцать лет, провалила первый курс, никакой профессии, никакого жизненного опыта. И готова взять на себя ответственность за старую бабушку.
— Ксюшенька, — тихо сказала я, — ты не можешь пожертвовать своей жизнью ради меня.
— Это не жертва! Мне с тобой хорошо. Лучше, чем дома, где все время ругаются из-за денег.
— Но образование...
— Какое образование? Я туда поступала, потому что родители заставили. А сама хочу работать с детьми. В садик воспитателем пойду, курсы закончу.
Она обняла меня крепко-крепко.
— Не бросай меня, бабуль. У меня кроме тебя никого нет.
Я плакала. От жалости к внучке, к себе, к тому, что мир стал таким жестоким.
— Хорошо, — сказала я. — Попробуем.
Когда в субботу приехали Артём с Ольгой за документами, я сообщила о своем решении.
— Мам, что за глупости? — Артём побледнел. — Ты же все поняла, согласилась...
— Я передумала. Буду жить с Ксюшей.
— С Ксюшей? — Ольга захохотала. — С этой лентяйкой, которая даже первый курс не осилила? Галина Петровна, вы в своем уме?
— Мама в своем уме, — твердо сказала Ксюша, выходя из комнаты. — А вы — нет.
— Ксения, немедленно домой! — рявкнула Ольга.
— Я дома. Это мой дом. Бабушкин дом. А ваш дом — там, где ваша ипотека.
Артём метался между женой и дочерью как загнанный зверь.
— Мам, будь разумной. Ксюша ребенок, она ничего не понимает в жизни. А тебе нужен настоящий уход...
— Сын, — сказала я, — за шестьдесят два года жизни я научилась отличать заботу от расчета. То, что вы предлагаете, — это расчет.
— Хорошо! — взорвалась Ольга. — Хотите жить в нищете — живите! Только не рассчитывайте на нашу помощь! Ни копейки от нас не получите!
— И не нужно, — спокойно ответила я.
Они ушли, хлопнув дверью. А мы с Ксюшей остались вдвоем в квартире, которую удалось отстоять.
Но радость длилась недолго.
Через месяц выяснилось, что Ксюша не может найти работу. Везде требовали опыт или образование. А без работы не было денег на коммунальные услуги.
Еще через месяц отключили горячую воду за неуплату. Потом — газ.
Артём не звонил. Ольга, встретив меня в магазине, демонстративно отворачивалась.
— Бабуль, может, все-таки договоримся с родителями? — спросила Ксюша однажды вечером. Мы сидели в холодной квартире, укутавшись в пледы.
— Нет, — ответила я. — Они показали свое истинное лицо. Теперь поздно что-то менять.
Но в глубине души я понимала: мы проигрываем. Старая женщина и неопытная девочка против жестокого мира, где все решают деньги.
Зимой Ксюша заболела. Простыла в холодной квартире и получила воспаление легких. Пришлось вызывать скорую.
В больнице врач строго сказала мне:
— Бабушка, вы что, с ума сошли? Девочка могла умереть! В каких условиях вы живете?
А я не знала, что ответить. Что мы живем в квартире без отопления, потому что я отказалась идти в дом престарелых? Что предпочла свои принципы здоровью внучки?
Когда Ксюшу выписали, она была другой. Тихой, задумчивой, испуганной.
— Бабуль, — сказала она вечером, — может быть, родители были правы? Может быть, нам действительно не справиться?
И я поняла, что проиграла. Окончательно и бесповоротно.
На следующий день я позвонила Артёму.
— Сын, — сказала я, — я готова подписать документы.
В его голосе не было радости. Только усталость:
— Хорошо, мам. Приедем завтра.
Место в пансионате еще ждало меня. Контракт с покупателями квартиры продлили.
Я собрала одну сумку с самым необходимым. Остальное должно было остаться новым жильцам.
— Прости, — прошептала Ксюша, когда мы стояли в прихожей. — Я не смогла тебя защитить.
— Не смогла я тебя защитить, — ответила я, целуя ее в лоб.
Артём молчал всю дорогу до пансионата. Только когда я выходила из машины, сказал:
— Мам, мы будем навещать. Обязательно будем.
Я кивнула, не веря ни единому его слову.
Комната в пансионате была точно такой, как я запомнила. Чистой, безличной, казенной. На соседней кровати лежала старушка, которая даже не повернула голову на мой приезд.
Я села на край своей кровати и посмотрела в окно. За стеклом был чужой двор, чужие деревья, чужая жизнь.
А где-то в городе, в моей проданной квартире, новые хозяева обустраивают свой быт. Ставят свою мебель, клеят свои обои, стирают последние следы моего тридцатилетнего счастья.
И я поняла, что теперь я действительно никому не нужна. Ни сыну, которому нужны были только мои квадратные метры. Ни внучке, которая оказалась слишком слабой, чтобы бороться. Ни себе самой — потому что сдалась без боя.
Я стала чужой в своем собственном доме. А теперь стану чужой везде, до самого конца.