На Лесной улице стоял старый четырёхэтажный дом, облупившийся, но всё ещё крепкий. Кирпичные стены хранили голоса десятков семей, запахи щей, котлет и жареной рыбы, детский смех и крики, редкие ссоры и тишину ночей. Казалось бы, обычный дом, каких тысячи. Но у этого дома была своя особенность — бабка Анфиса, жившая в квартире № 7 на втором этаже.
Все соседи знали её и боялись, как дети боятся тёмного угла. Она была невысокой, но жилистой, с маленькими, колкими глазами и ртом, который никогда не закрывался. Казалось, её единственной целью в жизни было портить настроение окружающим.
— Опять коляску поставили в коридоре! — визжала она, едва завидев семейство Козловых, у которых родился малыш. — Пожар будет, все сгорим, а я вас предупреждала!
— Опять собакой воняет! — кричала она вслед пенсионеру Ивану Петровичу, у которого была старая дворняга. — Всю жизнь терплю эту вашу псину, а ведь я могу и в ЖЭК написать, и в милицию пожаловаться!
Она знала все слабые места соседей и безжалостно давила на них. Дети её боялись до слёз: стоило мальчишке пробежать по лестнице, как раздавался её визг:
— Ногу сломаешь — сама виновата буду?
Взрослые старались обходить Анфису стороной. Но это было непросто: она словно нарочно сидела у окна или на лавке у подъезда, выискивая повод сцепиться.
Соседи шептались, что муж её умер ещё лет двадцать назад, детей у неё не было, а родня где-то затерялась. Говорили даже, что она и мужа-то довела своими криками, но это, конечно, было слухами.
Однако факт оставался фактом: бабка жила одна и не давала покоя всему дому.
Когда в дом переехала молодая семья Громовых — Анна и Сергей с десятилетней дочкой Лизой, — они поначалу не верили рассказам соседей. «Ну что вы, — улыбалась Анна, — не бывает таких людей. Старость ведь у всех тяжёлая, нужно с пониманием относиться».
Но прошла всего неделя — и они убедились.
— Девчонка твоя кричит! — выскочила Анфиса к ним в коридор вечером. — Я телевизор слушать не могу!
— Она просто урок учит, стихотворение наизусть, — спокойно объяснила Анна.
— Не ври! Она орёт, как резаная! У меня давление поднялось, а виноваты вы!
С тех пор каждая встреча превращалась в скандал. Стоило Лизе прошмыгнуть мимо её двери, как раздавалось:
— Опять шлёпает! Как будто лошадь по лестнице скачет!
Сергей пытался разговаривать по-мужски, спокойно и твёрдо, но это не помогало.
— Ты мне не указывай! — огрызалась бабка. — Я тут с войны живу, а вы пришлые, вас тут никто не держит!
Громовы начали жалеть, что купили квартиру именно в этом доме.
С годами Анфиса выработала целую систему «контроля» над соседями.
Она вела толстую тетрадь с пометками: кто и когда поздно пришёл, у кого гости задержались, кто мусор неправильно вынес. Иногда соседи находили в своих почтовых ящиках анонимные жалобы, но почерк бабки был слишком узнаваем.
— Да что же это за жизнь! — стонала Надежда Павловна с третьего этажа. — Вчера у нас годовщина свадьбы, немного музыки включили, так она вызвала милицию! Соседи, что делать будем?
Собрания жильцов превращались в поле битвы. Анфиса приходила первой, садилась в первый ряд и начинала всех перекрикивать. Если кто-то предлагал скинуться на ремонт подъезда, она возмущалась:
— А зачем? И так сто лет простоит! Мне ваши побелки даром не нужны!
Если речь заходила о замене лифта, она кричала:
— Я на второй этаж пешком хожу, значит и вы можете!
И всё — инициативы рушились.
Никто толком не знал, чем живёт Анфиса, когда не ругается. Её окна всегда были занавешены старыми кружевными шторами. Иногда в вечернем свете можно было увидеть, как она сидит у стола, склонясь над радиоприёмником.
Старушки с первого этажа, которые изредка пробовали с ней разговаривать, рассказывали:
— У неё в молодости ребёнок умер. Маленький, грудничок. С тех пор она с людьми как будто разучилась ладить.
Но в это мало кто верил. Для жильцов она оставалась сварливой бабкой, источником вечных проблем.
Всё изменилось одной весной. В доме начался капитальный ремонт крыши. Рабочие таскали доски, гремели инструментами, иногда шумели до позднего вечера. Соседи терпели: понимали, что иначе никак.
Анфиса же объявила войну. Она писала жалобы в управу, звонила в полицию, стояла на лестнице, преграждая дорогу рабочим, и даже кидала с балкона старые тряпки, чтобы те «убирались к чёрту».
Однажды вечером, когда грузчики несли материалы, она выскочила к ним с криком:
— Убирайтесь, дармоеды! Разнесли тут всё!
И толкнула одного парня так, что тот едва не упал с лестницы.
Это стало последней каплей. Жильцы собрали собрание и решили: надо что-то предпринимать.
Собрание жильцов в тот вечер вышло шумным. Все собрались в подвале, где обычно хранили велосипеды и старые лыжи. Воздух был тяжёлым, пахло сыростью и краской, но людей это не смущало: терпеть дальше Анфису никто не хотел.
— Она же опасна! — возмущалась Анна Громова. — Сегодня чуть человека не покалечила.
— Опасна-то опасна, — протянул Иван Петрович с собакой. — Но что вы с ней сделаете? Выселить нельзя. В милицию пожалуетесь — так она и сама жалобами завалит.
— Да и возраст у неё… девяносто, небось, — вставила Надежда Павловна. — Кто ж её тронет?
Все зашумели. Одни предлагали игнорировать, другие — писать коллективное заявление, третьи — вызвать телевидение.
Но ни один вариант не казался реальным. Казалось, дом обречён жить под гнётом сварливой старухи.
И тут тихий голос Лизы, дочки Анны и Сергея, прервал шум:
— А может, с ней поговорить по-другому?
Все рассмеялись: «Да с ней и по-хорошему, и по-плохому пробовали!» Но девочка только пожала плечами и замолчала.
Тем временем Анфиса, будто чувствуя, что соседи что-то замышляют, усилила свою «деятельность».
Она стала вызывать сантехников «по поводу протечки», хотя трубы у неё были в порядке. Каждого мастера встречала криком, жаловалась на соседей и требовала «разобраться с нарушителями спокойствия».
Однажды она позвонила в скорую помощь и заявила, что её «травят газом сверху». Врачи приехали, всё проверили и, конечно, ничего не нашли.
— Вы сами себе вредите, гражданочка, — сказал фельдшер. — Нельзя так нервничать.
Но Анфиса только злобно фыркнула:
— Вы все заодно против меня!
Жильцы начали опасаться, что однажды она натворит настоящую беду — например, перекроет газ или воду.
Вдохновлённая словами дочки, Анна решила попробовать то, что никому и в голову не приходило: прийти к Анфисе с подарком.
Вечером она испекла яблочный пирог и, набравшись смелости, постучала в дверь № 7.
— Кто там ещё?! — раздался хриплый голос.
— Это Анна, ваша соседка сверху. Я вот… пирог принесла. Думала, вместе чай попьём.
Дверь открылась на щёлочку. Колючие глаза уставились на неё подозрительно.
— С какой стати? — резко спросила бабка.
— Просто так. Захотела познакомиться поближе.
Анфиса молчала несколько секунд, потом рывком распахнула дверь. Внутри пахло нафталином и старыми газетами. Вещи были аккуратно сложены, но всё выглядело так, словно время остановилось лет тридцать назад.
— Ставь на стол, — буркнула хозяйка.
Они сели пить чай. Анфиса отрезала крошечный кусочек пирога, попробовала и неожиданно сказала:
— Ничего. Едва ли не первый раз за последние годы кто-то ко мне с пирогом пришёл. Обычно только ругаются.
Анна осторожно заговорила о жизни, спросила про молодость. И впервые услышала, что у Анфисы действительно был ребёнок, маленький сын, умерший от болезни ещё в шестидесятые. Муж после этого стал пить и вскоре погиб в драке.
— С тех пор и живу одна, — сказала бабка, глядя в кружку. — А люди злые. Думают только о себе.
Анна хотела возразить, что не все такие, но сдержалась. Поняла: что-то в этой женщине давно надломилось, и излом так и остался открытым.
На следующий день Анфиса снова устроила скандал в подъезде, обвинив соседей в том, что «ночью кто-то специально топал над её потолком».
— И не говорите, что это не вы! Я слышала! — кричала она, размахивая тростью.
Все попытки Анны намекнуть, что с бабкой можно договориться, встречались недоверием.
— Да она же психически больна, — отмахивался Сергей. — С пирогами её не перевоспитаешь.
И соседи снова вернулись к идее коллективного давления.
Тогда Лиза, несмотря на родительские запреты, решила действовать сама.
Она стала оставлять у двери Анфисы маленькие подарки: рисунки, конфеты, бумажных журавликов. Не подписывалась, просто клала — и убегала.
Сначала бабка выбрасывала всё в мусор. Но однажды рисунок с кошкой остался висеть на её двери. Через день на подоконнике Лизы кто-то аккуратно поставил яблоко.
Девочка догадалась: это был ответ.
Но мирные попытки рухнули, когда случился инцидент с собакой Ивана Петровича.
Однажды вечером его дворняга Барбос выбежала в коридор и, завидев Анфису, залаяла. Та закричала так, будто на неё напали, и со всей силы ударила пса тростью. Барбос взвыл, прижал уши и убежал.
— Вы с ума сошли?! — бросился к ней Иван Петрович. — Это живая душа!
— Это чудовище! Оно меня убить могло! — визжала Анфиса. — Я полицию вызову!
Соседи сбежались, началась перепалка. В конце концов Иван Петрович действительно вызвал полицию — но уже на Анфису, за жестокое обращение с животным.
Полицейские приехали, развели руками:
— Бабушку наказывать не можем. Возраст. Да и доказательств особых нет.
И уехали, оставив жильцов кипеть от бессилия.
После этого случая терпение окончательно лопнуло.
— Мы должны действовать вместе, — сказал Сергей на следующем собрании. — Не жалобы поодиночке, а коллективное обращение. И не только в полицию — в соцзащиту, в администрацию. Пусть разбираются.
— А если её признают недееспособной? — осторожно спросила Анна.
— Тогда ей найдут интернат или сиделку, — отрезал он. — И мы наконец заживём нормально.
Большинство жильцов согласилось. Решили собрать подписи и отправить документы.
Но у каждого в душе оставалось смутное чувство: правильно ли это — выдворять старуху из её дома?
Однажды вечером Лиза снова постучала к Анфисе.
— Чего тебе? — устало спросила та.
— Я хотела сказать… не все тебя ненавидят. Просто ты кричишь слишком много. Люди пугаются.
Бабка долго молчала, потом вдруг тихо сказала:
— Когда кричишь, кажется, что тебя слышат. А молчи — и никто не заметит, что ты живёшь.
Эти слова запомнились девочке навсегда.
В следующие недели жильцы занялись делом серьёзно. В подъездах повесили объявления: «Коллективное обращение против жильца квартиры № 7. Подписи собираются у Громовых».
Люди охотно ставили подписи. Даже те, кто раньше старался держаться в стороне, понимали: дальше так жить нельзя.
— Я двадцать лет слушаю её вопли, — говорила продавщица с первого этажа. — Надоело. Пусть государство разбирается.
Анна, хотя и сомневалась, тоже подписала. Но рука у неё дрожала: внутри боролись жалость и усталость.
Лиза категорически отказывалась участвовать:
— Это подло! — восклицала она. — Ей и так плохо, а вы хотите совсем выгнать!
— Лизонька, мы должны думать о всех, — пыталась объяснить мать. — В доме живут дети, старики… нельзя терпеть угрозы.
Но девочка лишь захлопывала дверь в свою комнату.
Через месяц пришёл первый ответ из районной управы. Вежливо и сухо чиновники писали:
«Ваше обращение принято к рассмотрению. В ближайшее время сотрудники социальной защиты посетят гражданку А. для оценки её состояния и условий проживания».
Весь дом ждал этого дня, будто экзамена.
Когда социальные работники действительно пришли, Анфиса разыграла настоящую пьесу. Она встретила их в накрахмаленном халате, с аккуратно уложенными волосами и огромным букетом сухих цветов на столе.
— Да что вы! — заливалась она сладким голосом. — Я со всеми соседями в прекрасных отношениях! Они меня уважают, помогают. У меня никаких жалоб!
А когда чиновники уходили, она ещё провожала их до дверей и добавляла:
— Спасибо вам, милые. Я-то уж думала, совсем про меня забыли.
После их ухода соседи собрались во дворе, кипя от возмущения.
— Видели, артистка! — возмущался Сергей. — Хоть в театр её отправляй!
— И попробуй докажи что-то, — добавила Надежда Павловна. — Перед ними она ангелом прикидывается.
Все понимали: битва будет долгой.
И действительно, вскоре дом потрясла новая история.
Посреди ночи Анфиса начала колотить палкой по батареям. Гул разнёсся по всему подъезду. Люди повскакивали с кроватей, дети заплакали.
— Горим! — вопила бабка из окна. — Соседи меня убивают!
Вызвали полицию. Те приехали, посмотрели, развели руками:
— Никакого пожара нет, угрозы тоже. Пишите заявление, если что.
Жильцы снова почувствовали бессилие. Но на этот раз у многих окончательно сдали нервы.
— Если власти не помогут, сами что-то придумаем, — сказал Иван Петрович. — Я, например, готов дежурить по ночам, чтобы не дать ей буянить.
— Дежурить? — усмехнулся кто-то. — Да у неё энергии на троих хватит, а нам завтра на работу.
Дом постепенно начал разделяться.
Одна часть жильцов требовала жёстких мер: добиться выселения, пусть хоть в интернат.
Другая часть, меньшинство, считала, что это жестоко.
— Старость не радость, — говорила Анна. — Представьте себя на её месте.
— А мне плевать! — возражали в ответ. — Мы не должны страдать из-за одной сумасшедшей!
На лестничных клетках стали появляться перепалки не только с бабкой, но и между соседями. Дом, который раньше был единым сообществом, теперь раскалывался изнутри.
Анфиса словно чувствовала это и только радовалась:
— Вот и правильно! — смеялась она, когда слышала ссоры. — Вы друг друга перегрызёте без меня!
Тем временем Лиза продолжала свои тайные визиты.
Однажды она принесла старый фотоальбом, найденный на чердаке их квартиры. Там были чёрно-белые снимки незнакомых людей. Девочка подумала, что бабке понравится.
И действительно: увидев фотографии, Анфиса вдруг оживилась.
— Это же… похоже на те времена, когда я сама девчонкой была… — пробормотала она и впервые за долгое время улыбнулась по-настоящему.
Они долго сидели вместе, листая страницы. Бабка рассказывала истории про деревню, про войну, про первые телевизоры.
Лиза слушала с открытым ртом. В эти минуты Анфиса была другой — не злой, не сварливой, а почти доброй бабушкой.
Но стоило на следующий день встретить в коридоре Ивана Петровича, как всё возвращалось: крики, ругань, обвинения.
Тогда Громовы предложили другой вариант: нанять психиатра для официального заключения.
— Если врач подтвердит её состояние, — рассуждал Сергей, — то и решение суда будет проще.
— А если нет? — сомневалась Анна.
— Тогда мы всё равно будем знать, с чем имеем дело.
Врач действительно пришёл, но бабка оказалась хитрее. На вопросы отвечала вежливо, шутки отпускала, память демонстрировала отличную.
Врач только пожал плечами:
— Старушка бодра, в уме. Характер сложный, но поводов для принудительного лечения нет.
Соседи чуть не взорвались от отчаяния.
А вскоре случилось то, что никто не ожидал.
Однажды утром дверь квартиры № 7 осталась закрытой дольше обычного. Изнутри не доносилось ни звука. Ни ругани, ни шагов.
— Может, заболела? — тревожно сказала Анна.
— Или хуже того, — добавил Иван Петрович.
Жильцы постучали, подёргали ручку. Тишина. Вызвали МЧС.
Когда дверь вскрыли, Анфиса лежала на полу. Живая, но без сознания. Сердечный приступ.
Её увезли в больницу.
И впервые за много лет дом погрузился в странную тишину.
Эти дни стали для жильцов словно праздником.
Дети спокойно играли во дворе, взрослые смеялись в коридорах, лифт никто не боялся задерживать. Впервые за десятилетия дом жил без постоянных криков.
Но радость у многих смешивалась с чувством вины.
— А ведь если бы её не стало… мы бы тоже радовались? — тихо спросила Анна мужа.
Тот не ответил, лишь отвернулся.
Лиза же молчала и каждый день спрашивала:
— Когда её выпишут?
Через две недели Анфису вернули домой. Соседи с замиранием сердца ждали: неужели снова начнётся прежний кошмар?
Она действительно снова села у окна, снова цепко следила за происходящим во дворе. Но кричала меньше, голос её ослаб.
— Ну что, — шептали жильцы, — может, болезнь её немного смирила?
Однако надежды были тщетны. Уже через пару дней она устроила скандал из-за мусора, «специально выброшенного под её дверью».
Все поняли: кошмар вернулся.
Казалось, что после больницы Анфиса всё же станет тише. Но прошло всего пару недель — и она вернулась к старым привычкам.
В тот вечер в доме праздновали день рождения мальчика с третьего этажа. Родители пригласили соседских детей, включили музыку — негромко, но весело.
И вот тут-то бабка не выдержала. Она поднялась наверх с палкой, выломала дверь ногой и заорала:
— Вы что тут устроили?! Орги, пьянка! У меня сердце больное, а вы тут скачете!
Дети в ужасе разбежались по углам, кто-то заплакал. Хозяева пытались объяснить, что праздник детский, но Анфиса орала всё громче, размахивая тростью.
— Я милицию вызову! Я газ перекрою! Всех вас из дома выгоню!
Это стало последней каплей. Родители детей, побелевшие от злости, выгнали её за дверь и тут же собрались с жильцами.
— Хватит! — сказал Сергей. — Мы должны довести дело до конца.
На этот раз жильцы решили не ограничиваться одной управой. Они написали сразу в несколько инстанций: прокуратуру, мэрию, комитет по защите прав жильцов.
В письме подробно описали всё: угрозы, ночные скандалы, ложные вызовы скорой и полиции, нападения на людей и животных. Подписались все квартиры, кроме… Анны и Лизы.
— Я не могу, — сказала Анна, отводя глаза. — У меня сердце не на месте.
— А я и подавно! — заявила Лиза. — Она хоть и злая, но человек. Вы же её погубите.
Соседи приняли это с холодным пониманием. Но письма всё равно ушли.
Через месяц в дом снова пришла комиссия — теперь серьёзная. С ними был врач-психиатр, представитель соцзащиты и даже полицейский.
Анфиса сначала попыталась играть роль милой бабушки.
— Ах, милые, проходите, чайку попьём! У меня соседи замечательные, все любят, все уважают…
Но в этот момент на лестнице кто-то уронил ведро. Грохот разнёсся по подъезду.
И бабка мгновенно сорвалась.
— Кто там шумит?! — взвизгнула она, вылетая за дверь. — Я вас всех изведу, подлецы!
Она замахнулась палкой на подростка, проходившего мимо. Тот отскочил, но зрелище было настолько красноречивым, что комиссия уже не сомневалась.
Врач только покачал головой и тихо сказал коллеге:
— Состояние очевидно. Требуется надзор.
Через две недели пришло официальное постановление: бабку Анфису признавали нуждающейся в опеке и направляли в специализированный дом-интернат для пожилых людей с психоневрологическими нарушениями.
Решение зачитали на общем собрании. Люди вздохнули с облегчением. Казалось, тёмное облако, много лет висевшее над домом, наконец рассеивается.
— Вот и всё, — сказал Сергей. — Справедливость восторжествовала.
Но радость была не у всех. Анна сидела молча, опустив глаза. Лиза и вовсе выбежала на улицу, не слушая конца собрания.
В день, когда за Анфисой пришли соцработники, весь дом собрался у подъезда.
Старуха выскочила с тростью, крича:
— Не поеду! Это вы меня сдать хотите! Предатели!
Её уговаривали спокойно, мягко, но она вырывалась и ругалась до хрипоты. Наконец двое мужчин аккуратно поддержали её под руки и повели к машине.
И только Лиза подошла ближе и протянула ей в ладонь бумажного журавлика.
— Возьмите. Чтобы не было одиноко.
Анфиса на секунду замерла, уставилась на девочку. В её глазах мелькнуло что-то — то ли растерянность, то ли благодарность. Она спрятала журавлика в карман и молча села в машину.
Прошло несколько месяцев. Жизнь в доме на Лесной улице изменилась.
Соседи больше не боялись встречаться в коридоре, дети бегали по лестницам без страха быть отчитанными. На собраниях теперь обсуждали ремонт и праздники, а не жалобы.
Но тишина оказалась непривычной. Иногда жильцы даже ловили себя на том, что чего-то не хватает.
— Раньше хоть повода было собраться, — шутили они. — Теперь будто дом опустел.
Анна иногда вспоминала бабку и вздыхала:
— А ведь, может, ей просто нужно было внимание. Мы же все только злились…
Сергей отмахивался:
— Не обманывай себя. Она бы всех сгубила, если б осталась.
Однажды в почтовом ящике Лиза нашла конверт без обратного адреса. Внутри было короткое письмо, написанное неровным, дрожащим почерком:
«Девочка. Спасибо за журавлика. Он у меня на столе стоит. Иногда смотрю на него и думаю: может, не всё во мне было плохое. Береги себя. Анфиса»
Лиза долго держала письмо в руках, потом спрятала в тетрадь.
Она никому его не показала.
Годы спустя жильцы редко вспоминали бабку Анфису. Дом постепенно обновлялся, появлялись новые семьи, новые дети.
Но старожилы иногда говорили новичкам:
— У нас тут раньше жила одна… ну, особенная соседка. Тяжёлая была, но без неё дом уже не тот.
И каждый раз в этих словах звучала странная смесь: облегчение и лёгкая тоска.
А Лиза, став взрослой, хранила у себя то письмо и бумажного журавлика — в память о человеке, который мешал жить всему дому, но в глубине души всё равно оставался одиноким старым человеком, ждавшим хоть какой-то доброты.
Дом на Лесной улице жил дальше. Люди приходили и уходили, дети вырастали, стены старели. Но легенда о сварливой бабке Анфисе осталась — как напоминание, что за любой колкостью и злостью может скрываться боль, которую никто так и не смог разделить.
