Послесталинская Венгрия соцлагеря начала 60-х. Рефлексии на тему дихотомии добра и зла… Ференц Шанты написал в большей степени не роман, а пьесу добротного послевоенного абсурда. В СССР вскоре выйдет «Андрей Рублёв» Тарковского, очень близкий по драматическому контексту. Под вопросом идея гуманизма как таковая. После газовых камер никто не верил в декларации о духовном искуплении и спасении. Фильм был снят уже после «Соляриса», в котором вопрос совести перестал быть вытесненным в подсознание расстройством идентичности.
На моей памяти что-то похожее на «Пятую печать», как знаковое явление в кинематографе, произошло в советские годы перестройки с фильмом «Покаяние» Тенгиза Абуладзе. Та же жуть нравственного падения, ставшая нормой.
Сюжет фильма лучше рассматривать с трёх позиций: буквальная психология жертв деспотии, символические сентенции на христианскую тему и реальность, в которой всё происходит по неведомым нам законам отражения и вечного возвращения.
История эта - о пострадавших от клеветнического доноса четырёх обывателях в фашистской Венгрии, где предатель – «свой». Центральный персонаж «Иуды Искариота» - фотограф Кесеи (Иштван Деги). Эта занимательная личность в своей первой (психологической) ипостаси – «разводящий на откровенность» стукач-садист, питающийся слезами потерпевших изгой (хочет быть таким, как к нему относятся – опасным ничтожеством). В христианском плане – это бредовый фанатик (как в фильме «Агора» 2009, Таис 1983 и фильмах Бергмана «Седьмая печать» и «Причастие»). И, наконец, в кармическом круговороте – это скорее автомат-палач-провокатор от инквизиторского эгрегора Трансильвании (типаж фильмов «Собор Парижской Богоматери» 1956, «Проклятие ведьмы» 2020). Неудачник-идеалист Кесеи (попахивает Смердяковым) удивительно похож на нашего поэта-террориста эсера Ивана Каляева, убийцу Великого Князя Сергея Александровича в 1905 году (фильм «Всадник по имени Смерть», 2004) с его мессианской горькой долей «погибели души» во имя товарищей (“Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих” Ин. 15:13).
Но на фоне одноразовой морали современного «эувропейца» под названием «оторви да выбрось», даже помешанный Кесеи кажется заблудшим интеллектуалом. Хотя последнее слово «исцеляющего насилия» по-Кесеи ещё не сказано.
Другие персонажи адского спектакля-эксперимента ведут себя крайне противоречиво, но, кстати, предсказуемо.
Часовщик Миклош Дьюрица (Лайош Эзе, дублировал Зиновий Гердт) сделал аморальный, но правильный выбор. Расчёт «замарать» задержанных подозреваемых в случае Дьюрицы не сработал, потому что его «личность» в его же сознании стояла далеко после судеб детей (собственных и от репрессированных еврейских семей), за жизнь которых в буквальном смысле он взял ответственность. Так что он «положил свою душу» за «малых сих» в подлинном христианском смысле. Причём его моральные страдания после вынужденного «предательства» свидетельствовали об очищающем душу огне совести.
Книготорговец Ласло Кираи (Ласло Маркуш, дублировал Роман Ткачук) с раздутым Эго провинциального искусствоведа и доморощенного философа поступил вполне естественно – испугался самого себя, своего падения с собственного пьедестала. Он-таки продемонстрировал своё гордое «я не такой», думая не о пленнике и пощёчине (уже не причинившая бы тому бОльшего вреда в качестве приговорённого к смерти), а о своём реноме «нейтрального наблюдателя». По псевдохристианским стандартам он по-настоящему благородно «раскрылся» в критических обстоятельствах, хотя и был «по жизни» потаскун и спекулянт.
Маленький, но гордый столяр Ковач (Шандор Хорват, дублировал Константин Тыртов) никак не мог определиться в нравственной дилемме следующей инкарнации. Его ошибка в том, что для РЕШЕНИЯ требуется СИЛА, которой у него не было и в помине.
Трактирщик Бела (Ференц Бенце, дублировал Николай Граббе) – эталон самообмана на пути однолинейной логики и стереотипов. Выбрав манипуляцию своим главным эволюционным «достоинством», он слепо доверял примитивному расчёту в океане невидимых ему движущих сил судьбы. Его «героическое» поведение на допросе можно сравнить с биологической реакций бычка (с предельно высоким тестостероном) из убегающего от хищников стада, который, от избытка адреналина, выходит «на бой» смело глядя в лицо неминуемой смерти, то есть «доброволец на съедение» для понимающих логику жертвы хищников.
Самое жалкое зрелище в фильме представляет из себя «человек в штатском» (Золтан Латинович дублировал Феликс Яворский). Он здесь без имени, потому что представитель «заплечных дел мастерства» никогда не имел своего собственного социального статуса. «Пёс системы» всегда был под кем-то.
Злой дяденька не выполнил своей кармической задачи – заслуженно прострадать, не причиняя зла другим. Несмотря на свою демоническую роль, гражданин представляет из себя самовлюблённого морального урода, которого сильно пугали и наказывали в детстве за «плохое» и презирали девчонки за затравленный вид. Мальчик-живодёр эволюционировал в морального садиста и бездушного функционера репрессивной организации.
Цитата идиота от многовековой идеологии дегуманизации масс:
«- Так каков вывод? В чём ваша главная цель? Заставить их (неудобных системе) презирать самих себя до отвращения. И пока вы этого не добьётесь, всё остальное не имеет значения».
Человек в штатском из фильма «Пятая печать»
(кстати, высоко-драматическое название не вяжется с содержанием фильма)
Народная песня о неблагоприятной карме:
Летит паровоз по долинам по взгорьям,
Летит он неведомо куда.
Мальчонка назвал себя жуликом и вором,
И жизнь его вечная игра.
Постой паровоз не стучите колёса,
Кондуктор нажми на тормоза.
Я к маменьке родной с последним приветом,
Спешу показаться на глаза…
Не жди меня мама хорошего сына,
Твой сын не такой как был вчера –
Меня засосала опасная трясина,
И жизнь моя – вечная игра.
А если посадят меня за решётку,
В тюрьме я решётку пропилю,
И пусть луна светит своим продажным светом,
А я по любому убегу…
А если заметит тюремная стража,
Тогда я мальчишечка пропал,
Тревога и выстрел, и вниз головою,
Под стену тюремную упал.
Я буду лежать на тюремной кровати,
Я буду лежать и умирать.
И вы не придёте любезная мамаша,
Меня перед смертью целовать.
Летит паровоз по долинам, по взгорьям,
Летит он неведомо куда…
Я к маменьке родной – больной и голодной,
Спешу показаться на глаза…
Постой паровоз, не стучите колёса,
Есть время взглянуть судьбе в глаза,
Пока ещё не поздно, нам сделать остановку…
Кондуктор нажми на тормоза.