Анна Николаевна жила в своём доме почти сорок лет. Когда они с мужем покупали его в далёкие восьмидесятые, район считался почти деревней: деревянные заборы, куры у соседей, пыльные дороги летом и сугробы по грудь зимой. Мужа давно уже не было — умер от сердечного приступа ещё десять лет назад, но дом держал её, придавал силы. Здесь каждое дерево было посажено её руками, каждая трещина в стенах знала её слёзы и улыбки.
У Анны Николаевны был единственный сын — Саша. Жизнь его сложилась по нынешним временам неплохо: работал инженером, зарабатывал достаточно, но собственного жилья не имел. Когда он женился на Тане, молодой девушке из соседнего района, вопрос с квартирой стал особенно острым. Молодым хотелось жить отдельно, но цены кусались, и Саша предложил очевидный выход: пожить пока у матери.
Анна Николаевна не возражала. Более того, она даже обрадовалась — в доме снова будет шум, смех, запах свежей выпечки по воскресеньям. Ей нравилась мысль о том, что внуки будут бегать по её саду. К тому же она всегда считала, что женщине её возраста и состояния уже нужна помощь: то воды натаскать, то огород вскопать. Молодые плечи пригодятся.
Когда Саша с Таней переехали, Анна Николаевна накрыла для них стол — вареники с вишней, её коронное блюдо. Таня улыбалась, благодарила, помогала мыть посуду. Анне Николаевне девушка показалась скромной, хотя и с каким-то холодком в глазах. «Ну, стесняется, — думала она. — Я-то тоже не сразу со свекровью разговорилась».
Первые недели прошли спокойно. Таня рано уходила на работу, вечером возвращалась усталая, но всегда старалась прибраться, приготовить что-то к ужину. Анна Николаевна то и дело повторяла:
— Да ты отдохни, Танечка, я сама всё сделаю.
На что Таня неизменно отвечала:
— Нет, мама, я же теперь хозяйка тоже.
Слово «хозяйка» царапнуло Анну Николаевну, но она постаралась не подать виду. «Правильно, — убеждала она себя, — дом теперь общий, всё должно быть по справедливости».
Однако вскоре начали появляться мелкие недоразумения.
Например, Анна Николаевна всю жизнь держала полотенца на крючках возле плиты, чтобы под рукой. Таня же снимала их и вешала в шкафчик. Анна брала полотенце — нету. Искала, ворчала про себя, а Таня потом спокойно замечала:
— Мам, у вас тут всё как-то… не по-современному. Я привыкла, чтобы на кухне было минимально вещей.
Или другая история: в воскресенье Анна Николаевна напекла пирожков с капустой. Саша ел с удовольствием, а Таня сказала сухо:
— Я такое не ем, слишком жирно.
Анна Николаевна почувствовала себя глупо, словно навязывала что-то ненужное.
Постепенно Таня стала вносить всё больше «правил». Молоко лучше покупать ультрапастеризованное, а не деревенское, потому что «там микробы». Сковородку старую лучше выкинуть — «с неё же химия выделяется». Занавески нужно заменить — «эти пыльные, тяжёлые».
Анна Николаевна молчала. Она не умела спорить. Её учили, что ради сына и семьи нужно терпеть. Но где-то в глубине души росло неприятное ощущение: будто её дом медленно переставали считать её домом.
Особенно тяжело было вечерами. Саша и Таня садились в комнате с телевизором, включали свои сериалы или шоу. Анна Николаевна любила новости и старые фильмы, но теперь стеснялась просить переключить. Она садилась на кухне, включала маленький приёмник и слушала радио. Сначала ей казалось, что так даже уютнее, но постепенно одиночество начало давить.
Однажды, когда Таня принесла новые тарелки и сказала: «А эти старые можно на чердак убрать, правда?», Анна Николаевна не выдержала:
— Тань, ну зачем же? Эти тарелки у нас ещё со свадьбы с покойным мужем.
— Ну и что? — пожала плечами Таня. — Они же не вечные. А у нас теперь своя жизнь, свой стиль.
Слово «своя» прозвучало особенно громко. Анна Николаевна вдруг осознала: её жизнь здесь уже как будто в стороне.
И всё же она старалась быть полезной. Убирала, стирала, готовила обеды. Надеялась, что Таня оценит её помощь. Но постепенно Таня начала демонстративно всё делать сама. «Спасибо, мам, мы сами управимся». Или: «Вы лучше отдохните, вам тяжело». Слова вроде бы вежливые, а на деле — словно намёк: «Не вмешивайтесь».
Настоящим ударом стало то, что Саша всё чаще соглашался с женой. Когда мать осторожно пожаловалась, что ей неудобно без привычных вещей на кухне, он ответил:
— Мам, ну что ты придираешься? Таня хозяйка, ей виднее.
Анна Николаевна проглотила обиду. Она понимала: сын между двух огней, и в душе хотела его оправдать. Но в сердце поселилась тяжесть.
На этом фоне начались первые серьёзные конфликты.
Однажды Таня вернулась с работы раздражённая, бросила сумку на диван и, не раздеваясь, пошла на кухню. Там на плите стоял суп, сваренный Анной Николаевной. Таня заглянула в кастрюлю, поморщилась и сказала:
— Мам, ну зачем вы опять кладёте так много картошки? Саша потом жалуется, что тяжело на ночь есть.
Анна Николаевна вспыхнула:
— Я всю жизнь так готовлю! Никто никогда не жаловался.
— Но мы же не в прошлом веке живём! — резко ответила Таня. — Надо питаться правильно.
Саша вошёл в кухню и замер между ними. Несколько секунд молчал, потом сказал:
— Мам, ну не обижайся, просто Таня права. Надо меньше картошки.
В ту ночь Анна Николаевна долго не могла уснуть. Она впервые почувствовала себя чужой в собственном доме.
С тех пор, как случился первый открытый спор на кухне, в доме стало тягостнее. Атмосфера изменилась — вроде бы никто не кричал, не ругался, но напряжение висело в воздухе. Анна Николаевна ловила себя на том, что старается говорить тише, реже заходить в комнату к молодым, подолгу задерживаться в саду, лишь бы не мешать.
Таня же, напротив, чувствовала себя всё свободнее. Теперь она уже не спрашивала, можно ли переставить мебель или выбросить что-то старое. В один из выходных Анна Николаевна обнаружила, что с веранды исчез её любимый плетёный стул.
— Тань, а где кресло? — осторожно спросила она.
— Я его вынесла, — спокойно ответила та. — Оно же всё разваливается, стыдно держать такое. Я хочу там маленький диванчик поставить, будет уютнее.
Анна Николаевна кивнула, но внутри всё оборвалось. Кресло было подарком мужа на их двадцатилетие свадьбы. Там она сидела вечерами с книгой, там впервые качала внука соседки, когда та оставляла малыша.
Вещи уходили из дома одна за другой. Старые фотографии Таня не выбрасывала, но перенесла их в коробки, убрала на чердак. «Чтобы пыли не собирали». Занавески и скатерти сменила на новые, «в скандинавском стиле». Даже обои в гостиной переклеили, пока Анна Николаевна была в гостях у соседки.
— Сюрприз! — радостно сказал Саша, показывая ей обновлённую комнату.
Анна Николаевна посмотрела на белые стены, на холодные серые диванные подушки и с трудом выдавила улыбку:
— Красиво… конечно…
Она понимала: это больше не её пространство. Дом перестраивался под других, а её мир исчезал.
Соседи начали замечать, что Анна Николаевна стала тише, реже выходит поговорить. Бабка Зина с соседнего двора как-то спросила:
— Чего ты, Ань, всё дома сидишь? Ты же раньше с утра в огороде копалась.
Анна пожала плечами:
— Да что-то… сил нет.
На самом деле сил у неё хватало, но каждый раз, когда она бралась за лопату или тяпку, Таня подходила и говорила:
— Мам, не мучайтесь, я мужа попрошу. Или мы потом всё трактором вспашем.
И Анна откладывала инструмент. Так незаметно огород, её гордость и радость, тоже начал приходить в запустение.
Однажды вечером за ужином Таня завела разговор:
— Саш, а может, нам на кухне ремонт сделать? Убрать вот эти шкафы, поставить новые.
Анна Николаевна вздрогнула:
— Какие ещё шкафы? Это ж дубовые, крепкие. Они ещё меня переживут.
— Но они старые, — спокойно возразила Таня. — Вон дверцы плохо закрываются. Да и стиль не тот.
Саша задумчиво посмотрел на мать, потом на жену.
— Ну… можно и поменять, наверное.
Анна Николаевна почувствовала, как её слова не имеют веса. Будто её мнение перестало что-то значить.
В ту ночь она плакала в своей комнате. Не вслух, тихо, чтобы никто не услышал. Ей было стыдно за эти слёзы, но она ничего не могла с собой поделать.
Таня же, как будто чувствуя свою победу, стала действовать смелее. Теперь она могла прямо сказать:
— Мам, не могли бы вы не включать радио вечером? Мы с Сашей хотим отдохнуть в тишине.
Или:
— А вы бы не оставляли свои лекарства на столе, это некрасиво.
Однажды дошло до того, что Таня предложила:
— Мам, может, вы переедете спать в маленькую комнату? Нам в вашей просторной спальне было бы удобнее, там можно и детскую потом сделать.
Эти слова стали ножом в сердце. Анна Николаевна долго молчала, потом сказала твёрдо:
— Нет, Таня. Эта комната моя, я здесь живу.
Таня скривилась, но промолчала.
Саша всё чаще задерживался на работе. Иногда ему было проще не видеть происходящего. Он любил мать, но и жену тоже любил, и выбирал тишину вместо споров. Анна Николаевна понимала это, и именно это больнее всего ранило её сердце.
Она пыталась поговорить с сыном напрямую. Однажды вечером, когда Таня ушла к подруге, она тихо сказала:
— Сашенька, я тебе мешаю, да?
Саша вздохнул, сел рядом, обнял её:
— Мам, ну что ты такое говоришь? Конечно, не мешаешь. Просто… Таня у меня современная, она всё по-другому видит. Надо как-то вместе уживаться.
— А мне тяжело, сынок, — прошептала Анна Николаевна. — Я словно в своём доме чужая стала.
Саша поцеловал её в голову, но ничего не ответил.
Самое тяжёлое началось, когда Таня забеременела.
Вроде бы радость: Анна Николаевна давно мечтала о внуках. Она представила, как будет нянчить малыша, гулять с коляской по двору. Но реальность оказалась иной.
Таня стала особенно нервной, требовательной. Её раздражало всё: запах жареной картошки, громкость телевизора, даже то, как Анна Николаевна кашляла по утрам.
— Мам, вы бы сходили к врачу, — холодно сказала она однажды. — Вдруг у вас туберкулёз или ещё что. Мне нельзя рисковать.
Анна Николаевна опешила:
— Таня, да что ты такое говоришь? У меня просто горло пересохло.
— Ну мало ли. Я за ребёнка переживаю.
С этого дня Анна Николаевна старалась кашлять в платок, отворачиваться, чтобы лишний раз не злить невестку.
Когда ребёнок родился, стало ещё труднее. Таня буквально оберегала малыша от свекрови. Стоило Анне Николаевне взять его на руки, как Таня тут же вмешивалась:
— Мам, только аккуратно! Не так держите! — и забирала младенца обратно.
Анна Николаевна страдала молча. Она любила внука, но чувствовала: её лишают даже этой радости.
Соседи снова замечали перемены. Бабка Зина как-то сказала:
— Смотри, Ань, тебя из дома-то скоро выживут.
Анна Николаевна махнула рукой:
— Да ну, Зин. Это же семья, куда я денусь.
Но в душе она понимала: слова соседки не так уж далеки от правды.
Ей всё чаще стало приходить в голову, что, может быть, действительно лучше уйти. Не мешать молодым, не слушать упрёков. Но куда? Квартиры у неё не было, в деревню к дальним родственникам ехать не хотелось. Да и дом был её — каждый кирпич здесь был прожитым годом.
Но Таня, кажется, уже всё решила.
После рождения ребёнка жизнь в доме изменилась окончательно. Раньше Анна Николаевна ещё могла чувствовать себя хоть как-то нужной: приготовить обед, сходить в магазин, прибрать. Теперь же Таня будто намеренно лишала её любых обязанностей.
— Мам, не трогайте, я сама помою бутылочки, — говорила она.
— Мам, не берите его, я не хочу, чтобы он привык к рукам.
— Мам, вы лучше посидите у себя, я сама всё сделаю.
Вежливый тон не скрывал сути: «Не вмешивайтесь».
Анна Николаевна чувствовала, что теряет связь не только с домом, но и с сыном. Саша приходил с работы уставший, садился рядом с женой и ребёнком, и всё внимание уходило туда. Иногда он заглядывал в комнату к матери:
— Мам, как ты? Всё нормально?
— Нормально, сынок, — отвечала она и улыбалась, чтобы не тревожить его.
А на сердце лежал камень.
Однажды днём, когда Саша был на работе, Таня пришла к свекрови. В руках у неё был свёрток — какие-то бумаги. Она села напротив и сказала ровно:
— Мам, я думаю, вам было бы лучше пожить отдельно.
Анна Николаевна не сразу поняла смысл сказанного.
— Как это — отдельно?
— Ну… у нас теперь ребёнок. Ему нужен свой угол, тишина. А вам тяжело с нами, я вижу. Вам бы спокойнее было одной. Я узнавала: можно встать на очередь в дом престарелых. Там и врачи рядом, и питание, и компания.
Эти слова ударили сильнее, чем всё, что было до этого.
— В дом престарелых? — прошептала Анна Николаевна. — Да я же не старая калека! У меня свой дом, я сама себя обслуживаю!
Таня холодно посмотрела:
— Но вы нам мешаете. Саша, конечно, не скажет — он мягкий. Но вы же сами видите.
Анна Николаевна поднялась, оперлась на стол, чтобы не упасть.
— Это мой дом, Таня, — сказала она дрожащим голосом. — Я отсюда никуда не уйду.
Таня пожала плечами, собрала бумаги и ушла.
С тех пор отношения стали совсем ледяными. Таня почти не разговаривала со свекровью. Если нужно было что-то сказать, делала это сухо, через Сашу.
— Скажи маме, пусть не оставляет продукты на столе.
— Скажи маме, что ребёнку мешает её телевизор.
Анна Николаевна всё чаще сидела в своей комнате. Ей казалось, что дом сузился до четырёх стен. На улицу она выходила редко: сад уже запущен, соседи видят её унылый вид — стыдно.
Иногда она брала старые альбомы с фотографиями, рассматривала их. Вот свадьба, вот сын в школе, вот муж на даче с ведром яблок. И всё чаще в груди поднималась мысль: «Зачем я живу? Для кого?»
Решающий момент наступил зимой.
Однажды вечером Саша пришёл с работы усталый, раздражённый. Таня начала жаловаться:
— Ребёнок не спал весь день, а твоя мама опять включила радио. Я не могу так! Нам нужно пространство, тишина.
Саша махнул рукой:
— Тань, ну потерпи. Мамина комната рядом, она же не со зла.
— Нет, Саша, — сказала Таня твёрдо. — Так больше нельзя. Либо мы что-то решаем, либо я не выдержу.
Анна Николаевна стояла в коридоре и слышала каждое слово. Сердце сжалось, руки задрожали. Она тихо вернулась в свою комнату, чтобы сын не видел её слёз.
Через час Саша зашёл к ней. Сел на край кровати, взял её за руку.
— Мам, ты же знаешь, я тебя люблю. Но Таня права… Нам тесно. Может, ты поживёшь у тёти Гали в деревне? Ну, хотя бы пока?
Анна Николаевна посмотрела на него долгим взглядом. В этом взгляде было всё: боль, обида, и вместе с тем любовь.
— Я поняла, сынок, — тихо сказала она. — Я мешаю.
Саша опустил голову, ничего не ответил.
На следующий день Анна Николаевна начала собирать вещи. Не много — пару узлов с одеждой, документы, лекарства. Она решила уйти сама, без скандала. Дом она оставит сыну: пусть живут, раз им так лучше.
Соседка Зина увидела её с сумками и ахнула:
— Ань, ты куда?
Анна Николаевна улыбнулась натянуто:
— Да так… к подруге пока. А там видно будет.
Она не хотела рассказывать правду. Стыдно. Казалось, что вся улица увидит: родная невестка выгнала её из собственного дома.
Первые дни у тёти Гали в деревне были странными. Вроде бы тепло, уютно: старый дом, печка топится, куры во дворе. Но Анна Николаевна чувствовала себя пустой. Она всё время думала о доме, о внуке, о сыне.
Звонил ли Саша? Звонил. Несколько раз в неделю. Старался говорить бодро:
— Мам, как ты? Всё нормально? Мы тут ремонтом занялись. У Тани молоко пропало, ребёнок теперь на смесях…
Анна Николаевна слушала и кивала, а потом долго сидела одна у окна.
Ребёнка ей почти не показывали. «Он маленький, холодно ездить», — говорила Таня по телефону.
Весной Анна Николаевна всё же решилась приехать. Она соскучилась так, что не могла больше терпеть. Привезла банку варенья, вязанный плед для внука.
Дверь открыла Таня. Увидела свекровь и удивлённо сказала:
— А вы чего приехали без звонка?
— Я соскучилась, — тихо ответила Анна Николаевна.
Таня нехотя пропустила её в дом. Саша радостно встретил мать, обнял, но видно было: он тоже в растерянности. Внук спал в коляске, и Таня сразу сказала:
— Только не берите его на руки, пусть отдыхает.
Анна Николаевна погладила малыша по щеке и больше не настаивала.
Она пробыла в доме всего пару часов. Потом сама сказала:
— Ладно, поеду я обратно. Вам здесь своя жизнь, не буду мешать.
Саша проводил её до автобуса, хотел дать денег, но она отказалась.
— Береги семью, сынок, — сказала она напоследок.
Прошло ещё несколько месяцев. Анна Николаевна жила в деревне, помогала тёте Гале, выращивала помидоры и огурцы. Соседи привыкли, что она здесь. Саша звонил реже, Таня — почти никогда.
Иногда, когда вечером в доме зажигалась лампа, Анна Николаевна садилась у окна и смотрела в темноту. В груди всё ещё ныло, но слёз уже не было. Она словно смирилась. Дом, который был её жизнью, остался в прошлом. Теперь у неё был только маленький угол и память.
И всё же внутри жила тихая надежда: может быть, однажды внук вырастет, приедет к ней и скажет:
— Бабушка, я хочу побыть с тобой.
Этой надеждой она и жила.
Дом в городе со временем изменился до неузнаваемости. Соседи говорили: «Не узнать — всё новое, модное». Но каждый раз, проходя мимо, старуха Зина качала головой:
— Анька бы не узнала свой дом.
А где-то в деревне, в маленькой комнате с вышитыми занавесками, Анна Николаевна продолжала каждый вечер складывать аккуратно старые фотографии. Она знала: её дом, её жизнь — всё осталось там, где теперь живут другие.
И всё же она выжила. Пусть и не в своём доме.
