Меня зовут Олег. У меня есть жена Света, дочка Машенька, и до недавнего времени была вполне обычная, даже немного скучная жизнь. Работа, дом, редкие вылазки на шашлыки с друзьями. Все это рухнуло в тот день, когда умер дядя Игнат.
Дядей я его звал по привычке, на самом деле он был двоюродным братом моей матери. Но так уж повелось в нашей семье, что этого человека все немного побаивались и старались держаться от него подальше. Игнат был из тех людей, про которых говорят «с гнильцой». Он не был ни преступником, ни пьяницей. Наоборот, всегда тихий, опрятный, говорил вкрадчиво и смотрел так, будто видел тебя насквозь, со всеми твоими мелкими страхами и постыдными секретами.
Он жил один в старой сталинке, в квартире, доставшейся ему от родителей. Работал каким-то архивариусом, целыми днями копался в пыльных бумагах. Но главным его занятием, его страстью, было коллекционирование. Он не собирал ни марки, ни монеты. Он собирал вещи. Старые, часто уродливые, но, как он говорил, «с историей». В его квартире можно было найти что угодно: треснувшее зеркало в тяжелой почерневшей раме, старинный граммофон, шкатулки с двойным дном, наборы хирургических инструментов прошлого века, потускневшие от времени дагерротипы с лицами людей, от взгляда на которые становилось не по себе.
Он никогда не говорил, откуда берет эти вещи, но по городу ходили слухи, что он скупает их у родственников умерших, часто за бесценок. Словно стервятник, он слетался на чужое горе.
Мать рассказывала, что Игнат с детства был злым. Не дрался, не кричал, а делал пакости исподтишка. Мог часами наблюдать за муравьем, которого посадил в каплю варенья, и смотреть, как тот медленно умирает. В школе он собирал сплетни, сталкивал лбами друзей, а потом с наслаждением наблюдал за их ссорами. Казалось, он питался чужими страданиями, чужой болью. Это было его воздухом.
Умер он внезапно, от сердечного приступа. Один, в своей квартире-музее, набитой хламом. На похоронах было немноголюдно — только мы, ближайшие родственники: моя мать, ее сестра, тетя Тамара с мужем, и мои двоюродные брат и сестра, Валерка и Иринка. Все стояли с каменными лицами. Никто не проронил ни слезинки. Было даже какое-то всеобщее, невысказанное облегчение. Словно тяжелый камень, который давил на всю нашу семью, наконец-то убрали.
Как же мы ошибались. Камень не убрали. Он просто раскололся на мелкие осколки, и каждый из нас по глупости взял себе по кусочку.
После поминок, по старой традиции, вся наша родня собралась в квартире Игната. Нужно было решить, что делать со всем этим… наследием.
Квартира встретила нас тяжелым, спертым воздухом. Пахло пылью, нафталином и чем-то еще, неуловимо-неприятным, сладковатым, как запах увядших цветов. Тишина здесь была не пустой, а давящей, плотной. Казалось, она впитывала в себя все звуки. Каждый шаг, каждый скрип паркета отдавался в ушах неестественно громко. А еще было ощущение, что за нами наблюдают. Сотни глаз смотрели на нас с пожелтевших фотографий, с мутных поверхностей зеркал, из темных углов, заставленных хламом.
— М-да, музей тот еще, — нервно хмыкнул Валерка, мой двоюродный брат. — И что со всем этим делать? На свалку только.
— Ну почему же на свалку? — тут же возразила тетя Тамара, его мать. Она всегда была женщиной практичной, до жадности. Ее цепкий взгляд уже обегал комнату, оценивая, чем бы можно было поживиться. — Тут есть и антикварные вещи. Может, и ценные.
И началось. То, что должно было быть скорбным разбором вещей, превратилось в какой-то базар. Родственники, еще час назад стоявшие у могилы с постными лицами, теперь с азартом рылись в вещах человека, которого при жизни ненавидели и боялись.
Тетя Тамара первой сделала свой выбор. Ее внимание привлекло старое трюмо из темного дерева с большим овальным зеркалом. Оно было мутным, покрытым какими-то темными пятнами, но рама была массивной, с искусной резьбой.
— Вот это я, пожалуй, заберу, — заявила она, деловито протирая стекло краем платка. — В прихожую поставлю. Вещь! Старинная.
Валерка, который всегда любил мастерить что-то своими руками, присмотрел себе массивный дубовый письменный стол с множеством ящичков.
— Стол добротный, — авторитетно заявил он, похлопав по столешнице. — Не то что нынешние, из опилок. В гараже у меня будет в самый раз.
Его сестра Иринка, особа романтичная и сентиментальная, нашла в комоде изящную музыкальную шкатулку. Она открыла ее, и полилась тонкая, немного фальшивая мелодия.
— Какая прелесть, — прошептала Иринка. — Возьму на память о дяде. Хоть что-то хорошее.
Мать моя, женщина тихая и неконфликтная, ничего брать не хотела. Она сидела на стуле в углу и выглядела так, будто ей нехорошо.
— Не нравится мне все это, — тихо сказала она мне. — Нельзя вещи покойника так растаскивать. Душа его еще здесь.
Я тогда только отмахнулся. Какой дух? Игнат был злым, желчным стариком. Если от него что и осталось, так это только пыль на его барахле.
Сам я тоже не собирался ничего брать. Мне было противно даже прикасаться к этим предметам. Но когда мы уже собирались уходить, тетя Тамара ткнула пальцем в книжный шкаф.
— Олежек, а ты чего с пустыми руками? Вон, возьми хоть книгу какую. Игнат, говорят, умный был, много читал.
Чтобы отвязаться, я подошел к шкафу. Книги были в основном старые, технические. Но на одной из полок я увидел одинокий том в толстом кожаном переплете без названия. Просто гладкая, почти черная кожа. Из чистого любопытства я вытащил его. Книга была тяжелой, страницы пожелтевшими и плотными. Я открыл ее наугад. Она была исписана от руки, убористым, каллиграфическим почерком Игната. Это был не роман и не справочник. Это был какой-то дневник или… реестр. Каждая страница была посвящена одному из предметов в этой квартире.
«Зеркало. Куплено в 1978 году у вдовы повесившегося актера. Он видел в нем не себя, а свои неудачи. Питается тщеславием и страхом старения», — прочел я и поежился.
— Ну что, выбрал? — нетерпеливо спросила тетя Тамара.
Я захлопнул книгу. Мне стало жутко, но и любопытно. Что это за записи? Просто бред сумасшедшего коллекционера?
— Да, вот эту возьму, — сказал я, пряча книгу в сумку.
Так мы и разошлись. Каждый унес с собой частичку проклятого наследства Игната. И каждый принес в свой дом беду.
Первые дни ничего особенного не происходило. Жизнь текла своим чередом. Книга, которую я принес, лежала на полке в кабинете, и я про нее почти забыл. Но в доме что-то неуловимо изменилось. Воздух стал как будто тяжелее, плотнее. По вечерам, когда Света с Машенькой уже спали, мне казалось, что в квартире я не один. Боковым зрением я замечал какое-то движение в темных углах, слышал тихий шепот, похожий на шелест страниц.
Машенька начала плохо спать. Просыпалась по ночам с плачем, говорила, что ей снятся страшные сны про «злого дядю с пыльными руками», который хочет забрать ее игрушки. Света стала нервной, раздражительной. Мы начали ссориться по пустякам, чего раньше почти никогда не бывало. Атмосфера в нашем уютном гнездышке становилась все более гнетущей.
Первый тревожный звонок прозвенел недели через две. Позвонила Иринка. Голос у нее был странный, какой-то отрешенный.
— Олежек, привет. Слушай, а ты не знаешь, что это за мелодия в шкатулке? Я нигде не могу ее найти. Она такая… навязчивая. Играет в голове целыми днями.
— Ир, так выбрось ты эту шкатулку, если она тебе мешает, — посоветовал я.
— Нет! — почти закричала она в трубку. — Не могу. Она такая красивая. И когда она играет, мне кажется, что я не одна. Мне кажется, ко мне приходят гости из прошлого…
От ее слов у меня по спине пробежал холодок.
Через пару дней позвонил Валерка. Он матерился в трубку, чего обычно не делал.
— Представляешь, чуть без пальцев не остался! — рычал он. — Циркулярка заела на ровном месте! А вчера молоток с гвоздя соскочил, по руке заехал. Стол этот твой идиотский… дядин… С тех пор, как я его в гараж притащил, все из рук валится! Словно он мне мешает. Словно шепчет: «у тебя не получится, ты — бездарь».
Я списал это на совпадение, на усталость. Но червячок сомнения уже начал точить меня изнутри.
А потом наступил черед тети Тамары. С ней было хуже всего. Мы приехали к ним в гости на выходные, и я ее не узнал. Всегда шумная, цветущая женщина превратилась в бледную, издерганную тень. Она была накрашена ярче обычного, но косметика только подчеркивала круги под глазами. И она все время смотрелась в то самое зеркало, которое притащила из квартиры Игната.
Оно висело в прихожей и выглядело в их светлой, современной квартире чужеродно и зловеще.
— Тамара, ты от зеркала не отходишь, — заметила моя мать.
— Да вот, смотрю на себя, — горько усмехнулась тетка. — Старею. Морщины новые появились. И взгляд какой-то… чужой. Иногда мне кажется, что из зеркала на меня смотрит не я, а какая-то злая старуха.
Вечером, когда мы сидели на кухне, из прихожей вдруг раздался грохот и испуганный вскрик тети Тамары. Мы бросились туда. Она стояла посреди прихожей, бледная как смерть, и смотрела на зеркало.
— Он там! — прошептала она, указывая на него дрожащей рукой. — Игнат! Я видела его! Он стоял за моей спиной и улыбался!
Мы, конечно, никого не увидели. Списали все на нервы, на усталость. Но уходя, я бросил взгляд на проклятое зеркало. И мне на секунду показалось, что мое отражение исказилось, и на меня на долю секунды взглянули холодные, насмешливые глаза дяди Игната.
Вернувшись домой, я больше не мог игнорировать происходящее. Я достал с полки ту самую книгу в черном переплете. Руки у меня немного дрожали. Я сел за стол и начал читать.
Это был не просто дневник. Это был жуткий каталог зла. Игнат десятилетиями скрупулезно описывал каждую вещь в своей коллекции. Откуда она, кому принадлежала, и какой «энергией» она заряжена. Он не был сумасшедшим. Он был кем-то вроде… черного мага-бытовика. Он верил, что вещи впитывают в себя сильные эмоции своих хозяев: боль, страх, ненависть, отчаяние. И он целенаправленно искал такие вещи.
Я нашел страницу про музыкальную шкатулку. «Принадлежала девочке, умершей от чахотки. Последние месяцы она не вставала с постели, и только эта мелодия была ее утешением. Шкатулка пропитана одиночеством и тоской по несбывшемуся. Тот, кто слушает ее, постепенно теряет связь с реальностью, погружаясь в мир грез и теней прошлого».
Я перелистнул страницу. «Письменный стол. Сделан крепостным мастером для жестокого помещика, который за малейшую ошибку забивал своих людей до смерти. За этим столом было подписано множество смертных приговоров. Он несет в себе энергию подавления, унижения и страха перед неудачей. Он ломает волю и заставляет человека сомневаться в своих силах».
Сердце колотилось как бешеное. Я нашел описание зеркала. «Трюмо актрисы немого кино. Она была красива, но панически боялась старости. Каждый день она часами смотрела в это зеркало, выискивая новые морщины. В итоге она сошла с ума от этого страха и покончила с собой. Зеркало питается тщеславием, превращая его в отвращение к себе. Оно показывает человеку его самые потаенные страхи, искажая реальность, пока не сведет его с ума».
Все сходилось. Каждая вещь действовала в точности, как описано. Игнат не просто собирал хлам. Он собирал концентрированное зло. И теперь это зло расползлось по нашим домам. Меня пробил холодный пот. А как же книга? Вещь, которую взял я? Я пролистал в самое начало, на первую страницу, которую пропустил в спешке.
«Книга сия. Мой главный труд и мой главный страж. Создана мною из дневника висельника. Она не несет в себе прямого проклятия. Она наблюдает. Она изучает того, кто ее читает. И медленно, незаметно, она делает его похожим на меня. Она дарует холодное любопытство к чужим страданиям. Она учит находить наслаждение в чужой боли. Она — семя, которое я сажаю в душу последнего, самого умного из моих наследников».
Я отшвырнул книгу, словно она была раскаленной. Вот оно. Вот почему я так спокойно реагировал на звонки Иринки и Валерки. Вот почему я смотрел на ссоры в своей семье с отстраненным интересом. Семя уже начало прорастать во мне.
Я дошел до последней записи. Она была сделана за несколько дней до его смерти.
«Мое тело слабеет, но воля моя сильна как никогда. Они думают, что после моей смерти все закончится. Глупцы. Моя коллекция — это мое тело. Каждая вещь — его часть. Каждый, кто возьмет себе хоть осколок, впустит в свой дом меня. Я буду жить в их страхах, питаться их ссорами, наслаждаться их отчаянием. Я разделю себя на части, чтобы жить вечно. Мое наследие — это я сам».
У меня волосы встали дыбом. Он все спланировал. Свою смерть и свое жуткое бессмертие. Мы не просто взяли его вещи. Мы взяли к себе в дом по кусочку его черной души.
Я понял, что должен действовать. Я позвонил Валерке, Иринке, тете Тамаре. Я кричал в трубку, умолял их избавиться от проклятых вещей, сжечь их, разбить, утопить. Но было уже поздно. Они меня не слышали.
Иринка что-то лепетала про своих «гостей», которые рассказывают ей удивительные истории. Валерка огрызнулся, что я несу бред, и что он сам разберется со своими проблемами. Тетя Тамара просто рыдала в трубку, говоря, что она больше не может смотреться в зеркало, потому что оттуда на нее смотрит уродливая, разлагающаяся ведьма.
Я был в отчаянии. Проклятие расползлось, как раковая опухоль. И оно уже пустило метастазы в моем собственном доме. Света становилась все бледнее, все злее. Машенька перестала смеяться. А я… я поймал себя на том, что смотрю на их ссоры с каким-то холодным, отстраненным любопытством. С тем самым любопытством, с которым Игнат смотрел на умирающего муравья. Часть его уже была во мне.
Я понял, что должен найти способ все исправить. И ответ должен был быть в этой проклятой книге. Я заставил себя снова взять ее в руки, превозмогая отвращение. Я листал ее снова и снова, и на последней, почти пустой странице, нашел несколько строк, написанных другим, торопливым почерком.
«Сила его в вещах, что служат якорями. Но главный якорь — его воля, запечатанная в его доме. Чтобы разорвать цепь, нужно вернуть все части в одно место. Собрать тело воедино. И уничтожить сердце».
Подпись была неразборчивой. Видимо, кто-то до Игната уже сталкивался с подобным злом и оставил эту запись.
Собрать все вещи в квартире Игната. Это был единственный шанс.
Уговорить родственников оказалось почти невозможным. Они были уже слишком глубоко в паутине безумия. Но тут случилось страшное. Тетю Тамару увезли в психиатрическую больницу. Она разбила зеркало, а потом пыталась выцарапать себе глаза осколком, крича, что не может больше видеть свое уродство.
Это отрезвило всех. Валерка сам позвонил мне, голос у него был испуганный и сломленный. Иринка, когда мы приехали к ней, была истощена до неузнаваемости, но в ее глазах на мгновение промелькнул осмысленный взгляд, когда я сказал, что мы можем все исправить.
Мы погрузили стол и шкатулку в фургон Валерки. Осколки зеркала собрали в мешок. И поехали к дому Игната. Ключи от квартиры были у моей матери, и она, плача, отдала их мне.
Квартира встретила нас враждебно. Холод здесь стал почти осязаемым. Казалось, сам воздух сопротивлялся нашему вторжению. Мы занесли вещи и расставили их по своим местам. Стол, мешок с осколками на место трюмо, шкатулку на комод. Я положил на стол черную книгу.
— И что теперь? — прошептал Валерка, озираясь по сторонам. — Что за «сердце» мы должны уничтожить?
Я не знал. Я обошел всю квартиру в поисках подсказки. И нашел ее в спальне Игната. За тяжелым гобеленом на стене скрывалась маленькая, неприметная дверь. Это был тайник.
Внутри, на бархатной подушечке, лежал один-единственный предмет. Старый, потемневший от времени дагерротип в серебряной рамке. На нем был изображен мальчик лет десяти с холодными, недетскими глазами. Игнат в детстве.
Я понял. Это и было сердце. Не просто первая вещь в его коллекции. Это был он сам. Его самая суть. Тот момент, когда он осознал свою природу и принял ее.
Как только я взял дагерротип в руки, в квартире поднялся ураган. Двери и окна захлопали, с полок полетели книги, лампочка под потолком взорвалась, осыпав нас искрами. Из всех вещей, которые мы принесли, повалил черный, маслянистый дым, который начал сгущаться в центре комнаты, принимая очертания высокой, сутулой фигуры. Фигуры Игната.
Оно не говорило. Оно хохотало. Беззвучно, но этот смех отдавался у нас в головах, разрывая мозг. Смех, полный злобы и торжества.
— Он не даст нам уйти! — закричал Валерка.
Но я смотрел на дагерротип в своих руках. Я чувствовал исходящий от него холод. И я знал, что нужно делать. Я достал из кармана зажигалку.
Фигура из дыма метнулась ко мне. Ледяные щупальца схватили меня за горло, за руки, пытаясь вырвать снимок. Я чиркнул колесиком. Раз, другой. На третий раз вспыхнул огонек.
Я поднес его к уголку старой фотографии.
Раздался вой. Нечеловеческий, полный такой боли и ярости, что, казалось, стены дома сейчас рухнут. Дымная фигура забилась в агонии. Старая картонка нехотя занялась огнем. Я смотрел, как пламя пожирает холодные, злые глаза мальчика. Как только его лицо полностью исчезло в огне, фигура с последним, исполненным ненависти воплем, распалась, и черный дым втянулся обратно в вещи, из которых появился.
И в этот момент все стихло.
Напряжение в воздухе спало. Холод ушел. Квартира снова стала просто старой, запущенной квартирой, набитой хламом. Не зловещим, а просто жалким.
Мы вышли на улицу, щурясь от солнечного света. Мы были измотаны, но мы были свободны.
Тетя Тамара через месяц пошла на поправку. Она не помнила ничего о том, что случилось. Иринка вернулась к нормальной жизни, а Валерка снова с увлечением начал мастерить в своем гараже. Мы больше никогда не говорили о том, что произошло. Словно заключили негласный договор — забыть.
Квартиру Игната мы продали, а все вещи, до последней пылинки, вывезли на свалку и сожгли.
Иногда, по ночам, я просыпаюсь, и мне кажется, что я слышу тихий шелест страниц. Но потом я смотрю на спящую Свету, на Машеньку в ее кроватке, и понимаю, что это просто ветер за окном. Мы победили. Мы вырвались из его паутины.
Но я знаю, что шрам от его ледяного прикосновения останется со мной навсегда. И я точно усвоил один урок: никогда, ни при каких обстоятельствах, не бери себе вещи покойного. Потому что иногда в них остается частичка хозяина. И хорошо, если хозяин был добрым человеком.
Так же вы можете подписаться на мой Рутуб канал: https://rutube.ru/u/dmitryray/
Или поддержать меня на Бусти: https://boosty.to/dmitry_ray
#мистика #страшныеистории #ужасы #проклятие