#русский_стиль #русская_архитектура #идентичность #классицизм #узорочье #авангард #кокошник #город #храм #терем #изба #человейник #парадокс
Что такое Русский стиль? Тема достаточно хорошо изучена. Но интересно поразмышлять над ее составляющими.
Русский стиль – это ведь не только кокошники и, скорее, не столько кокошники, сколько какое-то особое самосознание. Постоянный спор: «русский» (= народный, посконный, домотканый) или «нерусский» (зарубежный, космополитичный, тлетворный, хотя эти «Тлетворные» влияния часто оказывались вполне благотворными для развития нашего «посконного» и «домотканого»).
Если покопаться, сам наш Русский стиль зачастую оказывается не таким уж «русским». Часто иностранные мастера строили русские памятники ещё в Древней Руси (что уж говорить про Петербург). Но ещё чаще русские заимствовали что-то на западе. Воспринимали западные новшества со всей отзывчивостью, осваивали их и присваивали, а затем уже использовали, как нечто своё родное и традиционное.
Про тот же конструктивизм и авангард некоторые его поборники говорят, что это «наше, родное и, как говорится, нигде кроме, как в Моссельпроме»… Но на самом деле и в Европе, и в Америке очень много аналогичных, симметричных явлений: немецкий Баухауз, голландский де Стейл и т.п. Ну или те же Сталинские высотки, тот же классицизм – на эту тему может быть много примеров.
Понятно, что тот самый Русский стиль XIX века (русско-византийский, псевдорусский или, как его сейчас называют, просто «русский», а также неорусский стиль рубежа XIX–XX веков) – это, во многом, отрыжка на европейскую культуру, на прививку европейского классицизма. И зарождается он в рамках классицизма – как некий ответ, некое отрицание норм классицизма и, в то же время, как поиск чего-то своего, древнерусского, допетровского, будто Россия свернула при Петре на какой-то «не тот» путь, как думали в XIX веке.
В то же время, это стиль достаточно искусственный: эта имитация московского и ярославского узорочья, так называемого (и, кстати, этот термин историкам искусства древнеруссникам очень не нравится). Но, действительно, узорчатость и декоративность – это веха времени, характерная для конца XIX века. Это время эклектики, боязни пустоты и простых лапидарных форм.
Но прежде всего, это – политический стиль. Стиль поздних Романовых, которые пытались найти свою идентичность – в начале династии, в XVII веке, когда и зарождается этот стиль. А поздние Романовы – это же ведь не совсем Романовы. Как мы знаем, это онемеченная династия. И в этом всём чувствуется какая-то ущербность. Как будто немцы на русском престоле, сомневаясь в том что они русские, хотели очень сильно доказать это: и отращивали бороды, истово крестились и строили православные храмы, обязательно пятиглавые и с «кокошниками»…
Поиски русского стиля начались действительно еще в эпоху классицизма, еще в XVIII веке, в эпоху Екатерины Великой. И тогда никаких сомнений не было у Екатерины, которая не имела никаких прав на русский престол, была чистокровной немкой. Но она заняла этот престол с достоинством и её можно назвать самой русской и самой патриотичной из наших правительниц. И уже при ней в культуре классицизма, в культуре Просвещения идут поиски чего-то национального, своего: не нового «петербуржского», а древнего, «московского» (как, например, Петровский замок Матвея Казакова, соединивший классицистическую композицию, древнерусские кувшинообразные колонки, арки с гирькой, кокошники, готические арки и барочную лепнину).
Позднее, уже в XIX веке возникают «народные фантазии» в архитектуре – например, «русская изба». Это же всё тоже сочинённое, причём для пригородов Петербурга, а также для пригородов Берлина (знаменитая деревня Александровка в Потсдаме – подарок императоров Александра I и Николая I прусским королям, вместе с русскими певчими солдатиками). Но домики в этой деревне очень похожи на швейцарские шале. А русский православный храм – «сундук» архитектора Стасова – тоже не очень-то похож на настоящие древнерусские памятники.
Но мы же не можем отрицать, что наш классицизм, наш Петербург, – этот имперский европейский город! – что это русское! Если мы это потеряем, если будем считать не своим, то это будет неправильно. Петербург действительно город классицизма и барокко, пришедших к нам из Европы, но это – город Империи, прежде всего.
И если Россия представляет собой Империю (как мы видим это сейчас снова) и хочет быть Империей, то она не может отрицать это классиицистическое начало, во многом связанное, кстати, с военной составляющей: классицизм – это ведь стиль «казарменный».
Парадокс в том, что многие русские и даже древнерусские памятники, которые стоят в основе нашей архитектурной идентичности, были построены не совсем русскими мастерами, а иногда даже совсем не русскими.
По поводу некоторых (собор Василия Блаженного, церковь в селе Остров) еще ведутся споры, но, в целом, очень многие (церковь Покрова на Нерли, Успенский Собор Московского Кремля, храм Вознесения в Коломенском, церковь Знамения в Дубровицах и даже символ русской государственности – верхушка Спасской башни) построены иностранцами. При этом у себя на родине эти иностранцы ничего подобного никогда не строили.
И здесь тоже есть парадокс: иностранцы, приезжая на Русь, в Россию или Российскую Империю, все равно становились русскими. И даже Арка Главного штаба Карла России – это тоже абсолютно русская вещь по своему размаху.
Русская архитектура всегда пыталась дать ответ своим соперникам и культурным оппонентам, или партнерам, причём ответ асимметричный! В этом тоже наша удаль («подковать блоху», сделать что-то эдакое, «догнать и перегнать», сделать больше, чем может себе представить западная культура). При этом образы русской архитектуры всегда стремятся к сказочности, фантазийности, фантастичности вплоть до невозможного.
Знаменитый реставратор деревянного зодчества Вячеслав Петрович Орфинский вывел такую триаду для русской храмовой архитектуры: «центричность, высотность, многоглавие». И действительно это очень подходит для большинства русских памятников. В центричности воплощается наша тяга к централизованной власти, к сильной державе; высотность демонстрирует духовную устремлённость к Богу, в Космос; а многоглавие отвечает потребности в богатстве, разнообразии и сказочной радости жизни (когда «всего вдоволь»). Всё это конечно образ Рая. Но идея множественности на самом деле очень коварная: в ней заложено дьявольское начало власти количеств, которая очень сильна в русской жизни. Таким образом, можно выделить и «триаду-антипод»: повторяемость, однообразие и бесконечность.
Тот же самый «казарменный классицизм», однообразные храмы нашей провинции – все они часто повторяют друг друга, вплоть до цитирования – иногда можно просто запутаться. Представьте, что вы из одного села поехали в другое – и оказались в том же самом. Финал этого процесса – наши знаменитые «панельки» и «человейники» – они тоже часть нашего культурного кода (как это ни грустно). Это типовое строительство, которое началось еще при Петре Великом и развилось до немыслимых масштабов.
Одна из главных черт русской архитектуры – это её парадоксальность. Мы всё время ищем чего-то невозможного и хотим создать что-то невозможное и при этом грандиозное, а получается часто совсем не то: Царь-колокол, который не звонит, или Царь-пушка, которая не стреляет; Царь-терем в Коломенском, который разобрали, а из его досок сделали модель Царь-дворца в Кремле (Царь-модель), при этом сам дворец Баженова так и не построили; Царь-арка в Санкт-Петербурге; Царь-Собор (ХХС, который снесли, и Василий Блаженный, который чуть не снесли); Царь-высотка (Дворец Советов, который тоже остался лишь в проектах).
Для нашей современной архитектуры характерен принцип: «Много, дорого, богато!», что на практике грозит превратиться в «Быстро, дёшево, сердито!». Да так сердито, что и жить-то в таких городах не хочется. Русские города всегда были очень красивы своими панорамами, но еще Екатерина Великая отмечала, что архитектура в них дрянная. Местоположение красивое, а архитектура – плохая. Она пыталась исправить это, и со многими городами ей это удалось.
Позитивный пример – Ярославль: город с замечательными древнерусскими традициями и храмами с «кокошниками», который соединяет и классицистическую планировку, и поздние внедрения петербуржского периода.
Обратный полюс – это то, во что превращаются наши современные города, плотно застроенные унылыми человейниками до горизонта. Вот по этому пути идти совсем бы не хотелось. Но, к сожалению, пока мы идем именно по нему. Ну страна у нас маленькая, места нет, извечное русское малоземелье.
В основе русской архитектуры (как, вероятно и в основе той самой «загадочной русской души») лежит парадокс. Наша архитектура соединяет в себе несоединимое: здесь и новаторство, и консерватизм, оригинальность и однообразие, фантастичность и утилитаризм, отзывчивость и отрицание.
Новый «русский стиль» может быть каким угодно, классическим, авангардным, традиционным, но главное – он должен быть нескучным и немножко парадоксальным!