— Ты думаешь, мне есть дело до твоих проблем? — Инга швырнула телефон на диван и демонстративно отвернулась к окну. — Четыре года. Четыре года, Костя! И ни одного звонка.
Мужчина по ту сторону экрана тяжело вздохнул. На его осунувшемся лице читалась усталость человека, который уже несколько дней не спит нормально.
— Инга, я не о себе прошу. Речь о маме. Ей нужен постоянный уход, а я сейчас... сама понимаешь.
— О, ещё бы я не понимала! — она резко развернулась, глаза сверкнули. — Новая семья, новая жизнь. А старую мать и бывшую жену — побоку? И теперь, когда твоя мамочка оказалась прикованной к постели, ты вспомнил, что есть такая Инга, которая, конечно же, всё бросит и примчится помогать.
— Она всегда хорошо к тебе относилась.
— Только это меня и останавливает от того, чтобы послать тебя к чёрту прямо сейчас, — процедила Инга, снова поднимая телефон. — Даю тебе двадцать четыре часа. Если ты не найдёшь сиделку для Евгении Павловны, я сама этим займусь. Но на твои деньги, Костя. Ты меня понял?
— Инга, я сейчас без работы, ты же знаешь...
— Ты свалил к другой, а заботиться о твоей мамаше должна я? Не дождешься, — усмехнулась Инга и нажала "отбой".
За окном накрапывал мелкий дождь, типичный для петербургского октября. Инга, кутаясь в старый свитер, который когда-то принадлежал мужу, прошла на кухню и механически поставила чайник. В голове крутились обрывки недавнего разговора, смешиваясь с воспоминаниями четырёхлетней давности.
Она помнила тот день до мельчайших подробностей. Как Костя пришёл поздно, как от него пахло чужими духами, как он, запинаясь, говорил что-то про "так сложились обстоятельства" и "мы уже давно чужие люди". Помнила, как швырнула в него фоторамкой с их свадебной фотографией, как кричала, что не даст развода. А потом, когда он ушёл, проплакала всю ночь, уткнувшись в подушку, чтобы не слышала свекровь, которая тогда ещё могла ходить и жила с ними в соседней комнате.
Евгения Павловна... Инга вздохнула, глядя на закипающий чайник. Свекровь действительно всегда относилась к ней по-человечески. Не лезла с советами, не критиковала, как это обычно бывает. После ухода Кости она молча поддерживала невестку, никогда не заговаривала о сыне первой, но и не отказывалась отвечать, когда Инга в редкие минуты слабости спрашивала, как он там, в своей новой жизни.
А потом случился инсульт. Инга была на работе, когда соседка позвонила и сказала, что "с вашей мамой что-то случилось". Она примчалась домой, вызвала скорую, сидела в больнице, держа холодную руку Евгении Павловны. Позвонила Косте — но абонент был недоступен. Второй раз. Третий. На десятый он ответил — был в отпуске, на каком-то острове, с новой женой. Прилетел через три дня, когда самое страшное уже миновало.
Приехал, посидел у постели матери, поговорил с врачами — и снова исчез из их жизни, оставив Инге какую-то сумму денег, которой хватило ненадолго. А теперь, когда Евгению Павловну выписывали из больницы, вдруг объявился с просьбой взять на себя заботу о ней.
Телефон снова зазвонил, вырывая Ингу из воспоминаний.
— Да, Соня, — ответила она подруге. — Нет, я не забыла. Конечно, буду завтра на твоём юбилее. Да, всё нормально. Просто... Костя объявился.
Помолчав минуту и выслушав эмоциональную тираду Сони на тему бывших мужей, Инга устало произнесла:
— Его мать... В общем, ей нужен уход. Нет, я не собираюсь бросать всё и становиться сиделкой! Просто... не знаю, Сонь. Она хороший человек.
Разговор с подругой немного успокоил разбушевавшиеся нервы. Инга допила чай и пошла в ванную. Смотря на своё отражение в зеркале — на мешки под глазами, на первые морщинки вокруг рта, на тусклые волосы, которые давно пора подстричь и покрасить — она думала о том, как изменилась её жизнь за эти четыре года.
После ухода мужа она с головой ушла в работу. Из скромного офисного работника превратилась в начальника отдела, а затем и заместителя директора небольшой, но стабильной компании. Купила подержанную машину, сделала в квартире ремонт, даже стала понемногу откладывать на путешествие в Японию, о котором мечтала с детства.
И вот теперь снова появился Костя со своими проблемами. Инга знала, что его новый брак трещит по швам — рассказала общая знакомая. Знала, что бизнес, который он пытался начать с новым тестем, прогорел. А теперь ещё и мать, требующая постоянного ухода...
Звонок в дверь вырвал её из размышлений. На пороге стоял Костя — осунувшийся, постаревший, с залегшими под глазами тенями. В руке — пакет с апельсинами: помнил, что Инга их любит.
— Я думал, может, поговорим лично, — произнёс он, переминаясь с ноги на ногу.
Инга молча отступила в сторону, пропуская его. Костя прошёл в знакомую до боли кухню, сел за стол, машинально положил пакет с фруктами.
— Я не думал, что всё так обернётся, — начал он без предисловий. — С мамой... С нами...
— С нами всё обернулось ровно так, как ты захотел, — отрезала Инга, стоя у окна. — Не надо сейчас делать вид, будто что-то пошло не по плану. Ты выбрал другую женщину, другую жизнь. Это было твоё решение.
— Я ошибался.
Эти два слова повисли в воздухе, словно туман, заполняя собой пространство. Инга моргнула, пытаясь понять, не послышалось ли ей.
— И что теперь? — она скрестила руки на груди. — Ты хочешь сказать "прости, я был не прав, давай начнём сначала"? Так вот, Костя, поезд ушёл. Четыре года назад. И больше не возвращается на эту станцию.
Он посмотрел на неё долгим взглядом, в котором читалась целая гамма эмоций — от раскаяния до затаённой надежды.
— Я не об этом сейчас, — наконец произнёс он. — Хотя... не буду врать, я часто думаю, что всё могло бы быть иначе. Но сейчас речь о маме. Ты же знаешь, что после развода она осталась прописана в этой квартире. Формально это всё ещё и её дом.
— К чему ты клонишь? — в голосе Инги появились стальные нотки.
— Я хочу, чтобы мама вернулась сюда после больницы. Я найму сиделку, буду оплачивать всё необходимое. Но ей нужен дом, Инга. А не казённые стены пансионата для престарелых.
Инга прикрыла глаза, пытаясь собраться с мыслями. Мысль о том, что в её маленькой квартире, которую она с таким трудом превратила в свою крепость после ухода мужа, теперь снова будут жить посторонние люди, вызывала протест. Но это была Евгения Павловна — женщина, которая четыре года назад обняла её и сказала: "Ты всегда будешь мне дочерью, что бы ни случилось".
— Если ты думаешь, что таким образом втиснешься обратно в мою жизнь...
— Я буду приходить навещать маму раз в неделю. В то время, когда тебя не будет дома, если ты этого хочешь. Никаких попыток наладить отношения, обещаю, — быстро проговорил Костя. — Это просто... правильно, Инга. Ты же сама это понимаешь.
Инга отвернулась к окну. Дождь усилился, превращаясь в настоящий ливень. Капли барабанили по стеклу, создавая причудливые узоры.
— Хорошо, — наконец произнесла она. — Но у меня есть условия.
Прошло три месяца с тех пор, как Евгения Павловна вернулась в квартиру на Васильевском острове. Инга, вопреки своим опасениям, быстро привыкла к новому укладу. Пожилая женщина большую часть дня проводила в своей комнате с сиделкой — молчаливой женщиной средних лет по имени Галина, которая оказалась на удивление тактичной и незаметной.
Вечерами Инга часто заходила к свекрови. Они пили чай, смотрели старые фильмы, иногда просто молчали. В эти моменты Инга ловила себя на мысли, что ей... спокойно. Евгения Павловна никогда не заговаривала о Косте, словно чувствуя, что эта тема для Инги всё ещё болезненна.
Костя приходил по воскресеньям — всегда предварительно узнавал у сиделки, будет ли Инга дома, и если да, то переносил визит. Инга была ему благодарна за эту деликатность.
В тот декабрьский вечер она задержалась на работе дольше обычного. Когда вернулась домой, в квартире было тихо. Галина уже ушла — она работала до семи, а сейчас было почти девять. Инга прошла на кухню, достала из холодильника контейнер с ужином, который оставила ей сиделка, и только собралась разогреть еду, как услышала из комнаты свекрови какой-то шум.
Постучав и не дождавшись ответа, она приоткрыла дверь. Евгения Павловна сидела в кресле у окна и плакала — беззвучно, только плечи чуть подрагивали.
— Что случилось? — встревожилась Инга, подходя ближе.
Пожилая женщина вздрогнула, словно только сейчас заметила её присутствие. Торопливо вытерла слезы тыльной стороной ладони.
— Ничего, деточка. Просто... старые воспоминания.
Инга опустилась на пол рядом с креслом, взяла холодную руку свекрови в свои.
— Расскажите.
Евгения Павловна долго молчала, глядя куда-то сквозь Ингу.
— Сегодня годовщина смерти Николая, — наконец произнесла она. — Отца Кости. Двадцать лет уже...
Инга сжала её руку крепче. Она никогда не видела отца Кости — он умер задолго до того, как они познакомились. Знала только, что он был военным, служил в горячих точках, а потом долго болел.
— Костя так на него похож, — продолжала Евгения Павловна, и в её голосе смешивались нежность и боль. — Такой же упрямый. Такой же... потерянный.
Инга промолчала. Свекровь редко говорила о сыне в её присутствии.
— Он ведь любит тебя до сих пор, — вдруг произнесла пожилая женщина, пристально глядя на Ингу. — Знаю, ты не хочешь это слышать. Но это правда.
— Евгения Павловна...
— Я не оправдываю его, деточка. То, что он сделал с тобой — непростительно. Но я знаю своего сына. Он запутался, испугался ответственности... И сделал то, что всегда делал в таких ситуациях — убежал. Как в детстве, когда разбил вазу и спрятался в шкафу.
Инга невольно улыбнулась этому сравнению. Потом посерьезнела.
— Даже если так... некоторые вещи невозможно склеить обратно.
Евгения Павловна кивнула.
— Я знаю. Просто... не хочу, чтобы ты думала, что он не любил тебя. Это не так.
Они замолчали. За окном медленно кружились крупные снежинки — первый настоящий снегопад в этом году.
— Я приготовлю нам чай, — наконец сказала Инга, поднимаясь. — И, может быть, достану тот черничный пирог из морозилки?
Евгения Павловна улыбнулась сквозь слезы.
— Спасибо тебе, — произнесла она, и Инга поняла, что свекровь благодарит её не за пирог и чай.
Через неделю случился второй инсульт. Более тяжелый, чем первый. Инга снова сидела в больничном коридоре, снова звонила Косте, снова ждала врача с новостями.
Костя приехал через час — взъерошенный, с расширенными от страха зрачками.
— Как она? — выпалил он вместо приветствия.
— Стабильно тяжелое состояние, — устало ответила Инга. — Врач сказал, что ближайшие сутки будут критическими. Сейчас она в реанимации, к ней не пускают.
Он опустился на скамейку рядом с ней, уронил голову на руки.
— Я разговаривал с ней вчера вечером, — глухо произнес он. — Она была в хорошем настроении, строила планы на Новый год...
Они сидели рядом — так близко, что Инга чувствовала тепло его тела, и одновременно словно через пропасть. Каждый наедине со своим страхом и своей болью.
— Она говорила мне о тебе, — вдруг сказал Костя, не поднимая головы. — Каждый раз, когда я приходил. Рассказывала, какая ты заботливая, как вы вместе смотрите старые фильмы, как ты читаешь ей вслух...
— Евгения Павловна — хороший человек, — тихо ответила Инга. — Для меня это никогда не было одолжением.
— Я знаю, — он наконец поднял голову и посмотрел ей в глаза. — Я всегда знал, какая ты. И всё равно...
— Давай не будем сейчас об этом, — оборвала его Инга. — Твоя мать в реанимации, и это не лучший момент для выяснения отношений.
Он кивнул и снова замолчал. Так они и просидели всю ночь — рядом, но не вместе. Иногда кто-то из них вставал, чтобы размять ноги или сходить за кофе из автомата в холле. Иногда перебрасывались короткими фразами. Но в основном молчали.
Утром пришел врач — усталый мужчина средних лет с добрыми глазами. Сказал, что кризис миновал, что Евгению Павловну переводят в обычную палату, но...
— Восстановление будет очень долгим, — предупредил он. — И, скорее всего, неполным. Я бы рекомендовал рассмотреть вариант специализированного медицинского учреждения. С круглосуточным наблюдением.
Инга и Костя переглянулись.
— Можно к ней? — спросил Костя.
— Да, но ненадолго. Она очень слаба.
Евгения Павловна лежала на высокой больничной койке — бледная, осунувшаяся, опутанная проводами и трубками. Увидев сына и невестку, она слабо улыбнулась.
— Мои хорошие, — прошептала она. — Как же я вас напугала...
Костя опустился на стул у кровати, взял её руку.
— Мама, ты как? Тебе что-нибудь нужно?
— Мне нужно, чтобы вы перестали смотреть на меня как на покойницу, — улыбнулась она. — Я ещё поживу, не надейтесь так быстро от меня избавиться.
Инга невольно улыбнулась. Даже сейчас, в таком состоянии, Евгения Павловна сохраняла присутствие духа.
— Доктор сказал, что вам нужен особый уход, — мягко произнесла Инга. — Мы подумываем о специализированной клинике...
— Нет, — внезапно твёрдо сказала пожилая женщина. — Никаких клиник. Я хочу домой.
— Мама, но...
— Никаких "но", Костя. Я всю жизнь боялась умереть в больнице. Не хочу провести там и остаток жизни. Хочу домой. К Инге.
В палате повисла тишина. Инга поймала взгляд Кости — растерянный, вопросительный.
— Конечно, Евгения Павловна, — наконец произнесла она. — Мы что-нибудь придумаем.
— Это безумие, — сказал Костя, когда они вышли из палаты. — Ей нужен круглосуточный уход. Одной сиделки будет мало.
— Я знаю, — Инга устало потерла глаза. — Но ты же слышал её. Она не хочет в клинику.
— А чего хочешь ты, Инга? — внезапно спросил он, останавливаясь посреди коридора. — Ты готова превратить свою квартиру в больничную палату? Жить среди медицинского оборудования? Просыпаться по ночам от писка приборов?
Она помолчала, собираясь с мыслями.
— Я не знаю, чего я хочу, Костя. Но я знаю, чего хочет твоя мать. И знаю, что она заслуживает провести последние... — Инга запнулась, — ...заслуживает провести время там, где ей комфортно.
Он долго смотрел на неё, словно видел впервые.
— Я могу переехать к вам, — наконец произнес он. — Буду помогать с мамой. Найму ещё одну сиделку, организую всё необходимое оборудование...
— А как же твоя... семья? — Инга не смогла заставить себя произнести слово "жена".
— Мы расстались полгода назад, — тихо ответил Костя. — Я думал, ты знаешь.
Инга качнула головой. Эта новость должна была что-то всколыхнуть в ней — радость, злорадство, надежду? Но она не чувствовала ничего, кроме усталости.
— Даже если так... Нет, Костя. Ты не можешь просто взять и вернуться, как будто ничего не было.
— Я не об этом, — он поднял руки в примирительном жесте. — Я мог бы снимать квартиру рядом. Приходить помогать с мамой. Быть поблизости, если что-то случится.
— И как долго ты планируешь это делать? Неделю? Месяц? До тех пор, пока не встретишь новую женщину, ради которой снова всё бросишь?
Костя побледнел, словно от пощёчины.
— Я заслужил это, — тихо произнёс он. — Но сейчас речь не обо мне, Инга. Речь о маме. И о том, что тебе не нужно взваливать всё это на себя одну.
Она отвернулась, глядя в окно на больничный двор, где санитары курили под козырьком входа.
— Хорошо, — наконец сказала она. — Но у меня есть условия.
Это была странная жизнь — словно в параллельной реальности, где они с Костей снова были семьёй, но в то же время бесконечно далеки друг от друга.
Он действительно снял квартиру в соседнем доме. Приходил каждое утро, чтобы помочь сиделке с утренними процедурами для матери, уезжал на работу (устроился в какую-то строительную фирму), возвращался вечером. Иногда они с Ингой молча ужинали на кухне, пока сиделка кормила Евгению Павловну. Иногда — не менее молча — смотрели телевизор в гостиной, когда пожилая женщина уже спала.
Между ними было столько невысказанных слов, столько непрощённых обид. Но с каждым днём молчание становилось всё менее тяжелым. Иногда Инга ловила на себе взгляд бывшего мужа — внимательный, изучающий, словно он пытался заново узнать её, эту новую, изменившуюся Ингу.
Иногда она сама рассматривала его украдкой. Он тоже изменился. Не только внешне — появилась седина на висках, морщинки вокруг глаз. Что-то неуловимо изменилось в его манере держаться, говорить. Исчезла былая самоуверенность, появилось что-то... более глубокое, основательное.
В начале февраля состояние Евгении Павловны ухудшилось. Врач, приходивший на дом, покачал головой и снова заговорил о госпитализации. Но пожилая женщина была непреклонна.
— Я знаю, что умираю, — сказала она Инге, когда они остались наедине. — И хочу, чтобы это случилось дома.
Инга кивнула, сжимая её руку. Горло перехватило от подступивших слез.
— Не плачь, деточка, — ласково произнесла Евгения Павловна. — Я прожила хорошую жизнь. И ухожу спокойно, потому что вижу, что вы с Костей... оттаиваете.
— Не думаю, что между нами что-то возможно, — тихо ответила Инга. — Слишком много всего было.
— Я не говорю, что вы должны снова быть вместе, — свекровь слабо пожала её пальцы. — Просто... не держи эту обиду в себе, Инга. Она разъедает душу, как ржавчина. Поверь, я знаю, о чём говорю. После смерти Николая я долго злилась на него — за то, что уехал в командировку больным, за то, что не берёг себя, за то, что оставил нас одних... И только через много лет поняла, что эта злость мешала мне помнить о хорошем.
Инга молчала, глядя на осунувшееся, но всё ещё красивое лицо пожилой женщины.
— Обещай мне, — вдруг сказала Евгения Павловна. — Обещай, что поговоришь с ним. Начистоту. Всё, что накопилось за эти годы. Может быть, это не изменит ничего между вами. Но это освободит вас обоих.
Инга кивнула, не доверяя своему голосу. Мысленно она уже знала, что не сможет отказать умирающей женщине.
Вечером, когда Костя пришёл, она передала ему разговор с его матерью. Он выслушал молча, глядя в окно на заснеженный двор, потом кивнул.
— Когда? — только и спросил он.
— Может быть, в эту субботу? У меня выходной, можно будет попросить сиделку побыть с твоей мамой подольше...
— Хорошо, — просто ответил он.
В пятницу утром, когда Инга собиралась на работу, позвонила сиделка. Голос её дрожал:
— Инга Викторовна, приезжайте скорее. Евгении Павловне совсем плохо.
Она примчалась домой за двадцать минут. Костя уже был там — бледный, с закаменевшим лицом, он стоял у кровати матери, держа её за руку.
Евгения Павловна лежала с закрытыми глазами. Дыхание её было поверхностным и частым, от былого румянца не осталось и следа.
— Скорую вызвали? — спросила Инга, подходя ближе.
Костя покачал головой.
— Она... — он запнулся, сглотнул ком в горле. — Она просила не вызывать. Сказала, что хочет уйти дома. Я связался с её врачом, он скоро будет.
Инга опустилась на край кровати с другой стороны, взяла прохладную руку свекрови. Евгения Павловна слабо пошевелила пальцами, словно пытаясь сжать её ладонь в ответ, но сил не хватало.
Так они и сидели — по обе стороны кровати, держа за руки увядающую женщину. Врач приехал через полчаса, послушал сердце, измерил давление, сделал укол, который, по его словам, должен был облегчить боль.
— Недолго осталось, — тихо сказал он Косте, отведя его в сторону. — Часы, может быть.
После ухода врача в комнате повисла тяжёлая тишина, нарушаемая только прерывистым дыханием больной и тиканьем часов на стене. Евгения Павловна то проваливалась в забытьё, то ненадолго приходила в себя. В один из таких моментов она вдруг отчётливо произнесла:
— Вы оба здесь... хорошо.
Инга и Костя переглянулись через кровать. В их взглядах не было ни прежней враждебности, ни затаённой обиды — только общее горе и усталость от бессонной ночи.
К утру Евгения Павловна ушла — тихо, словно уснула, просто в какой-то момент её дыхание остановилось. Инга первой заметила это, осторожно коснулась шеи пожилой женщины, ища пульс, и отрицательно покачала головой, глядя на Костю. Он закрыл глаза, беззвучно шевеля губами — то ли молился, то ли прощался.
Следующие дни прошли как в тумане. Хлопоты, связанные с похоронами, отнимали всё время и силы. Они с Костей почти не разговаривали — только по делу, короткими фразами. После похорон, когда все разошлись, они вернулись в опустевшую квартиру. Инга механически поставила чайник, достала из холодильника остатки поминальной еды.
— Я завтра заберу её вещи, — произнёс Костя, стоя в дверях кухни.
Инга кивнула, не глядя на него. Внутри была странная пустота — ни боли, ни облегчения, словно все эмоции выгорели за эти дни.
— Инга, — голос Кости звучал неуверенно, — ты помнишь, мама просила нас поговорить.
— Да, — она наконец подняла на него глаза. — Помню.
— Может быть, сейчас?
Она задумалась, глядя в окно на вечерний город, на зажигающиеся окна соседних домов, на редких прохожих, спешащих по своим делам.
— Нет, — наконец сказала она. — Не сейчас.
— Но...
— Я обещала твоей маме, что мы поговорим. И мы поговорим. Но не сегодня, Костя. Сейчас я просто... не могу.
Он помолчал, разглядывая её — осунувшуюся, с тёмными кругами под глазами, с поседевшей прядью у виска, которой, кажется, не было ещё неделю назад.
— Хорошо, — наконец произнёс он. — Не сегодня. Но обещай, что мы всё-таки поговорим.
— Обещаю, — она вымученно улыбнулась. — Ради Евгении Павловны.
Разговор состоялся через месяц. Они встретились в нейтральном месте — в небольшом кафе на Петроградской стороне, где их никто не знал. Инга пришла первой, заказала чай, села у окна. Костя появился минута в минуту — всегда был пунктуален, эта черта в нём не изменилась.
— Привет, — он сел напротив, кивнул подошедшей официантке. — Мне тоже чай, пожалуйста.
Они молчали, пока девушка не отошла от столика. Потом заговорили одновременно:
— Я хотел сказать...
— Знаешь, я долго думала...
Оба запнулись, невольно улыбнулись этому совпадению.
— Ты первая, — кивнул Костя.
Инга собралась с мыслями, разглядывая свои руки на столе.
— Знаешь, я долго думала о том, что сказала твоя мама. О том, что обида разъедает душу, — медленно произнесла она. — И поняла, что она права. Эти четыре года... я жила с постоянным чувством, что меня предали, обманули, выбросили как ненужную вещь. И это чувство отравляло всё — мои достижения, мои радости, даже отношения с другими людьми. Я строила стену вокруг себя, чтобы никто больше не смог причинить мне такую боль. И в результате сама себя заточила в крепость, из которой не было выхода.
Она помолчала, собираясь с мыслями. Костя терпеливо ждал, не перебивая.
— Я не говорю, что прощаю тебя, — продолжила Инга. — Не уверена, что это вообще возможно. Но я хочу отпустить эту боль, эту обиду. Хочу двигаться дальше, не оглядываясь постоянно в прошлое. И для этого... наверное, нужно было высказать всё это тебе. Сказать, что ты разбил мне сердце, Костя. Что я любила тебя так сильно, как никогда никого не любила. И когда ты ушёл... часть меня умерла.
Она наконец подняла на него взгляд — прямой, без слёз.
— Теперь твоя очередь.
Костя долго молчал, крутя в руках чашку с остывающим чаем.
— Я был трусом, — наконец сказал он. — И эгоистом. Думал только о себе, о своих желаниях. Она была... — он запнулся, не решаясь произнести имя любовницы, — ...она была новой, яркой. Рядом с ней я чувствовал себя молодым, сильным, способным на всё. А наш брак казался таким... обыденным, предсказуемым. Я испугался, что это всё, чего я достиг в жизни — скучная работа, ипотека, выходные перед телевизором. Хотел большего. Думал, что заслуживаю большего.
Он горько усмехнулся.
— А в итоге потерял всё, что имел. Настоящее, искреннее. И получил фальшивку, которая рассыпалась, как только начались настоящие трудности.
Он помолчал, собираясь с мыслями.
— Я скучаю по тебе, Инга, — наконец сказал он. — По нам. По тому, что у нас было.
Инга долго смотрела на него — на этого почти незнакомого мужчину с ранней сединой на висках, с морщинками вокруг глаз, с потухшим взглядом.
— Я тоже скучаю, — тихо призналась она. — По тому, что у нас было. Но его больше нет, Костя. И никогда не будет.
— Ты не думаешь, что мы могли бы... — он запнулся, не решаясь договорить.
— Начать сначала? — она покачала головой. — Нет. Это невозможно. Даже если бы я простила тебя... мы уже не те люди, Костя. Я не та наивная девочка, которая верила, что любовь всё преодолеет. А ты... ты не тот парень, в которого я влюбилась пятнадцать лет назад.
Он долго молчал, глядя в окно на проезжающие машины, на прохожих, спешащих по своим делам.
— Я понимаю, — наконец сказал он. — Просто... я хочу, чтобы ты знала: я сожалею. О том, что не ценил то, что имел. О том, что причинил тебе боль. И если бы я мог вернуться назад...
— Но мы не можем вернуться назад, — мягко прервала его Инга. — Можем только идти вперёд. Каждый своей дорогой.
Они замолчали. В кафе было тихо — середина дня, почти нет посетителей, только негромко играет музыка.
— И что теперь? — наконец спросил Костя.
Инга пожала плечами.
— Теперь мы прощаемся. И я отпускаю тебя, Костя. Отпускаю нас. То, что было между нами.
— Мы можем... остаться друзьями?
Она усмехнулась, покачала головой.
— Нет. Не думаю, что это возможно. По крайней мере, сейчас. Может быть, когда-нибудь, через много лет... Но сейчас — нет.
Он кивнул, принимая её решение.
— Я понимаю. И уважаю твой выбор.
Они допили остывший чай в молчании. Потом Костя расплатился за обоих — Инга не стала спорить, хотя обычно настаивала на своей независимости. Это был его последний жест — маленькая капитуляция с её стороны, последний отголосок прежней жизни, когда они были семьёй.
У выхода из кафе он неловко обнял её — не так, как обнимают любимую женщину, а скорее как старую знакомую, с которой давно не виделись.
— Береги себя, — сказал он.
— И ты себя береги, — ответила она.
Они разошлись в разные стороны — Инга налево, к станции метро, Костя направо, к парковке, где оставил машину. На перекрёстке она обернулась — он уже не смотрел в её сторону, шёл быстрым шагом, говорил что-то по телефону, свободной рукой доставая из кармана ключи от машины. Обычный мужчина средних лет, спешащий по своим делам.
Инга улыбнулась, чувствуя странную лёгкость. Впервые за долгое время ей казалось, что она может дышать полной грудью. Весеннее солнце грело лицо, в воздухе пахло талым снегом и чем-то ещё — то ли надеждой, то ли свободой.
Она достала телефон, набрала номер.
— Соня? Привет. Слушай, помнишь, ты приглашала меня на выставку? Она ещё идёт? Отлично, тогда встречаемся сегодня в семь. И знаешь что? Я, кажется, всё-таки поеду в Японию этим летом. Хватит откладывать жизнь на потом.
Не дожидаясь ответа подруги, она убрала телефон в карман и пошла вперёд, не оглядываясь, чувствуя, как с каждым шагом прошлое остаётся всё дальше позади.