Славянский товарный знак
В современном мире, одержимом поиском исторических виновников и вечных жертв, слово «раб» вызывает вполне однозначную ассоциацию. Но история, дама ироничная, любит прятать самые злые шутки на самом видном месте. Само английское слово “slave” происходит не от чего иного, как от этнонима «славянин». Да, так уж вышло, что на протяжении многих веков именно светловолосый и голубоглазый товар из Восточной Европы был настолько ходовым на невольничьих рынках, что его наименование стало нарицательным для всех подневольных. Это тот самый неудобный факт, который не вписывается в стройную картину мира, где роли угнетателей и угнетенных распределены раз и навсегда.
Бизнес на славянах был поставлен на широкую ногу еще в раннем Средневековье. Викинги, или как их называли на востоке, варяги, эти предприимчивые ребята из Скандинавии, быстро сообразили, что леса Восточной Европы богаты не только пушниной. Они наладили два мощнейших коммерческих маршрута: «из варяг в греки» по Днепру до Константинополя и по Волге до Каспия. И главным экспортным товаром на этих путях был человек. Как писали историки в «Кембриджской средневековой истории»: «Славянин был самым ценным из человеческих товаров. Закаленный против всех лишений, трудолюбивый, довольствующийся малым, добродушный и веселый, он заполнял невольничьи рынки Европы, Азии и Африки». Варяжские ладьи, груженые «живым товаром», спускались к хазарским и арабским купцам, которые платили за него серебряными дирхемами, шелками и специями.
В мусульманском мире славянские рабы, известные под общим названием «сакалиба», ценились особенно высоко. Это были не просто рабочие руки. Из крепких славянских юношей формировали личную гвардию халифов, евнухов для гаремов и высокопоставленных слуг. Их светлая кожа и волосы считались экзотикой. Чтобы товар соответствовал высоким требованиям рынка, его подвергали специфической «обработке». Такие города, как Прага, надолго приобрели мрачную славу центров, где пленных славян готовили к особой службе в гаремах и при дворах Кордовского халифата. Процедура была деликатной и не всегда заканчивалась успешно, что лишь повышало конечную стоимость «эксклюзивного» продукта.
Торговля процветала. Арабские географы и путешественники, такие как Ибн Фадлан, оставили подробные описания быта и нравов русов, которые без зазрения совести торговали своими соплеменниками. Это был жестокий, но абсолютно нормальный для той эпохи бизнес, лишенный какой-либо расовой подоплеки. Славяне были доступны, многочисленны и обладали нужными качествами. Их продавали свои же князья после удачного набега на соседей, их захватывали хазары и печенеги, их уводили викинги. Это был всеобщий водоворот, где каждый мог оказаться как на гребне волны, так и на дне.
По мере того как славянские государства крепли и принимали христианство, этот поток начал иссякать. Но сам бренд «славянин-раб» настолько укоренился в сознании тогдашнего мира, что оставил неизгладимый след в языке. И сегодня, когда говорят об исторической вине, было бы неплохо вспоминать, с чего, собственно, начиналось само слово, обозначающее рабство. Это знание сильно усложняет черно-белую картину мира, которую так любят рисовать современные идеологи.
Средиземноморский кошмар и берберийские пираты
Пока на востоке Европы процветала торговля славянами, Средиземное море на протяжении нескольких столетий было настоящим адом для любого европейца, которому не повезло оказаться не в том месте и не в то время. С XV по XIX век побережье Северной Африки, от Марокко до Ливии, известное как Берберийский берег, стало гнездом пиратства и работорговли, направленной исключительно против европейцев. Алжир, Тунис, Триполи — эти города превратились в гигантские невольничьи рынки, где главным товаром были христиане.
Это не были случайные набеги. Это была целая экономическая система, основанная на захвате и продаже белых рабов. Корсары на своих быстроходных шебеках терроризировали все судоходство в Средиземноморье. Любой торговый корабль, шедший из Венеции в Лиссабон или из Марселя в Неаполь, мог стать их добычей. Но пираты не ограничивались морем. Они совершали дерзкие рейды на прибрежные города и деревни Испании, Франции, Италии, Португалии. Они добирались до Англии, Ирландии и даже до далекой Исландии, где в 1627 году в ходе так называемых «турецких похищений» были захвачены сотни жителей. Целые участки побережья южной Европы обезлюдели. Люди просто боялись селиться у моря. Ирландский священник Деверо Спратт, попавший в плен в апреле 1641 года, вспоминал: «Не успели мы потерять из виду землю, как нас захватили алжирские пираты, которые надели на всех мужчин железные браслеты».
По оценкам американского историка Роберта Дэвиса, за период с 1530 по 1780 год берберийские пираты захватили и продали в рабство от 1 до 1,25 миллиона европейцев. Эти цифры оспариваются некоторыми учеными, но даже самые скромные подсчеты говорят о сотнях тысяч жертв. Это были не просто цифры. За каждой из них стояла сломанная жизнь. Мужчин ждала тяжелая доля на галерах, в каменоломнях или на строительстве. Прикованные к веслам, они отмеряли такты своей жизни под аккомпанемент надсмотрщицкого кнута, пока силы окончательно их не покидали. Знаменитый английский чиновник Сэмюэл Пипс записал в своем дневнике 8 февраля 1661 года со слов бывших пленников: «Они не едят ничего, кроме хлеба и воды... Их бьют по пяткам и животам по прихоти их хозяина».
Женщин и детей ждала иная участь. Красивые девушки и юноши попадали в гаремы или становились живым украшением дворов. Остальных продавали в качестве домашней прислуги. Единственным способом вырваться из этого ада был выкуп. В Европе существовали целые религиозные ордена, такие как тринитарии и мерседарии, которые занимались сбором средств и переговорами об освобождении пленников. Но выкупить могли лишь немногих. Для большинства плен означал неволю до конца дней.
Эта эпоха оставила глубокий шрам в памяти европейских народов. Она же стала одной из причин, по которой молодое американское государство обзавелось собственным военно-морским флотом. В 1794 году Конгресс США санкционировал постройку шести фрегатов для защиты американских торговых судов от берберийских пиратов. В 1797 году правительство США было вынуждено выплатить пятую часть своего годового бюджета в качестве дани мусульманским правителям Северной Африки за прекращение захвата американских граждан. История белого рабства была настолько реальной и болезненной, что формировала внешнюю политику целых государств. Но сегодня об этом предпочитают не вспоминать, ведь это рушит удобный миф о том, что европейцы всегда были только поработителями.
Османский налог кровью и крымская жатва
Если берберийские пираты действовали по принципу «хватай, что плохо лежит», то две другие могущественные силы того времени, Османская империя и ее вассал Крымское ханство, превратили порабощение европейцев в отлаженную государственную систему. Для них это был не просто пиратский промысел, а стратегический ресурс и важная статья дохода.
Османы практиковали уникальную и особенно изощренную форму рабства, известную как «девширме», или «налог кровью». Начиная с XIV века, специальные отряды регулярно объезжали христианские провинции империи на Балканах и в Анатолии и забирали из семей самых здоровых и красивых мальчиков в возрасте от 8 до 18 лет. Этих детей увозили в Стамбул, насильно обращали в ислам и воспитывали в строжайшей дисциплине, чтобы сделать из них элиту империи. Самые способные попадали на службу во дворец султана, другие становились чиновниками, а большинство пополняло ряды янычар — элитного пехотного корпуса, который был главной ударной силой османской армии. По сути, империя заставляла порабощенные народы поставлять ей лучших сыновей, чтобы затем их же руками держать эти народы в повиновении. Это была гениальная в своей дьявольской логике система, через которую, по разным оценкам, прошло от 500 тысяч до миллиона христианских мальчиков.
Не менее страшной угрозой для Восточной Европы было Крымское ханство. На протяжении трех столетий, с XV по XVIII век, экономика этого государства была почти целиком построена на работорговле. Крымские татары и ногайцы совершали регулярные грабительские набеги на земли Речи Посполитой, Великого княжества Литовского и Московского государства. Эти набеги, известные как «жатва степи», были настоящим национальным бедствием. Каждый год, летом, огромные отряды всадников врывались в беззащитные южные земли, оставляя за собой пепелища, усмиряя непокорных и уводя в плен тысячи душ.
Основной целью были молодые женщины, девушки и юноши, которые ценились на невольничьих рынках. Пленников гнали в Крым пешком, в так называемом «яссыре». Путь был долгим и мучительным, выживали самые сильные. Главным центром работорговли была Каффа (современная Феодосия), где находился один из крупнейших невольничьих рынков всего мусульманского мира. Сюда съезжались купцы из Османской империи, Персии и арабских стран. По оценкам историков, за 250 лет крымские татары угнали в рабство от 1 до 2 миллионов жителей Восточной Европы.
Для России и Польши эти набеги были постоянной кровоточащей раной. Они замедляли освоение плодородных южных земель, требовали огромных затрат на строительство оборонительных линий (засечных черт) и содержание пограничных войск. Вся история южных рубежей России — это история непрерывной борьбы с работорговцами. И эта борьба была не за ресурсы или территории, а за само физическое выживание народа. Этот многовековой опыт постоянной угрозы с юга, опыт жизни на переднем крае борьбы с работорговлей, глубоко въелся в историческую память русского народа. Но в современной западной историографии, где Россия часто предстает в роли агрессора и «тюрьмы народов», об этой ее роли — роли жертвы и защитницы от многовековой работорговли — говорить как-то не принято.
Невидимые цепи старой Европы
Принято считать, что внутри самой Европы рабства в классическом его понимании не существовало, а были лишь «более мягкие» формы зависимости, такие как феодальное крепостничество. Однако эта картина сильно упрощена. На протяжении всей истории европейского континента миллионы людей жили в условиях, которые по современным меркам ничем не отличались от рабства, а зачастую были и хуже.
Начнем с античности. Богатство и могущество Римской империи были построены на труде рабов. Древнегреческий историк Диодор Сицилийский так описывал участь рабов на рудниках: «Они изнашивают свои тела днем и ночью в копях под землей, умирая в большом количестве из-за исключительных трудностей... Смерть в их глазах более желанна, чем жизнь, из-за величины лишений, которые они должны выносить». И большинство этих рабов были европейцами: галлами, германцами, британцами, греками, фракийцами. Это были пленники, захваченные в бесчисленных войнах, которые вел Рим. Биохимический анализ останков с кладбищ имперской эпохи в окрестностях Рима показал, что подавляющее большинство рабов были выходцами из Европы.
С падением Рима классическое рабство постепенно трансформировалось в крепостничество. Средневековый серф, составлявший до 75% населения Европы, формально не был рабом — его нельзя было продать отдельно от земли. Но на практике его жизнь мало чем отличалась от жизни раба. Он был прикреплен к земле, принадлежал феодалу, работал на него большую часть своего времени и не имел права уйти без разрешения. Его жизнь, его труд, его семья — все находилось во власти сеньора. Эта система просуществовала в разных частях Европы почти тысячу лет, а в России была отменена лишь в 1861 году.
Помимо крепостничества, существовали и другие формы несвободы. В Англии XI века, согласно «Книге Страшного суда», около 10% населения составляли рабы в полном смысле этого слова. В Бристоле процветал рынок, где англичан, попавших в долговую кабалу, продавали в рабство в Ирландию. Позже, в XVII-XVIII веках, широкое распространение получила так называемая «контрактная кабала» (indentured servitude). Десятки тысяч бедняков из Англии, Ирландии и Германии, чтобы перебраться в американские колонии, подписывали контракты, по которым обязывались бесплатно работать на хозяина в течение нескольких лет. Их положение часто было неотличимо от рабского. Их могли продавать, проигрывать в карты, подвергать суровым телесным взысканиям. Историк Дэвид Брайон Дэвис из Йельского университета писал: «Колонисты долгое время предпочитали английских или ирландских контрактных слуг в качестве основного источника рабочей силы; на протяжении большей части семнадцатого века они не испытывали особых угрызений совести, низводя своих менее удачливых соотечественников до статуса, мало чем отличавшегося от движимого имущества».
Да и жизнь формально «свободного» бедняка в Европе часто была чередой лишений и унижений, мало отличавшихся от рабства. Работные дома в викторианской Англии, куда сгоняли нищих, были, по сути, тюрьмами с каторжным трудом. Законы о бродяжничестве позволяли насильно возвращать ушедших на заработки крестьян к их хозяевам. За сотни проступков, включая кражу булки хлеба, можно было навсегда расстаться с жизнью. Миллионы людей были насильно загнаны в армию и флот через систему вербовки (impressment). Вся эта мрачная история лишений и несвободы, которую веками переживали простые европейцы, сегодня часто выносится за скобки, когда речь заходит о рабстве. Считается, что это «другое». Но для человека, который трудится от зари до зари под угрозой голода и побоев, не имея никаких прав, разница в юридических терминах едва ли имела большое значение.
Избирательная память и политическая амнезия
История — это не просто набор фактов. Это повествование, нарратив, который создается и поддерживается в обществе. И как в любом повествовании, в нем есть свои герои, свои злодеи и свои неудобные персонажи, которых предпочитают не замечать. История белого рабства и повсеместной несвободы в Европе — один из таких неудобных персонажей. Она не укладывается в простую и политически выгодную сегодня схему, где вся мировая история сводится к угнетению цветных народов белыми европейцами.
Современные лево-либеральные академические круги и медиа на Западе выстроили целую идеологию, основанную на понятии «белой привилегии» и коллективной вины европейских народов за колониализм и трансатлантическую работорговлю. В этой картине мира белый человек — это по определению угнетатель, потомок рабовладельцев и колонизаторов, который несет историческую ответственность перед всеми остальными. Любые факты, которые противоречат этой догме, либо замалчиваются, либо объявляются незначительными. Как сказал Джордж Оруэлл: «Тот, кто контролирует прошлое, контролирует будущее. Тот, кто контролирует настоящее, контролирует прошлое». Контроль над историческим нарративом — это мощнейший инструмент политической власти.
Рассказы о миллионах славян, проданных в рабство, о европейцах, томившихся в алжирских казематах, о христианских мальчиках, превращенных в янычар, о крепостных и кабальных слугах — все это разрушает монолитный образ белого человека как вечного поработителя. Эта история показывает, что на протяжении веков белые люди были не только субъектами, но и объектами работорговли. Они страдали, их порабощали, их жизни ломали точно так же, как и жизни людей на других континентах. Рабство было универсальным злом, не знавшим цвета кожи. Как справедливо заметила нигерийская журналистка Адаоби Триша Нваубани, рассказывая о своем прадеде-работорговце: «Покупка и продажа людей среди игбо происходила задолго до прибытия европейцев... Рабство было настолько укоренено в культуре, что ряд популярных пословиц игбо ссылается на него: "Тот, у кого нет раба, сам себе раб"».
Именно христианская цивилизация, несмотря на все свои грехи и противоречия, первой в мире поставила вопрос об отмене рабства как института и в конечном итоге добилась этого, часто вопреки яростному сопротивлению других культур. Именно британский флот в XIX веке патрулировал океаны, перехватывая невольничьи суда, будь они арабскими, африканскими или европейскими. Но и этот факт сегодня не в почете, так как он наделяет европейскую цивилизацию моральным авторитетом, которого ее пытаются лишить.
Когда современному белому человеку, будь то в Европе или Америке, говорят о его «унаследованной вине», ему, по сути, предлагают забыть историю собственных предков. Забыть о том, что его прапрадед мог быть крепостным в России, ирландским бедняком, умирающим от голода, или английским крестьянином, повешенным за браконьерство. Ему предлагают забыть, что его далекий предок мог быть захвачен берберийскими пиратами и умереть на галерах. Ему предлагают принять на себя вину за грехи аристократов и плантаторов, с которыми его нищие предки не имели ничего общего. Это опасная и лживая игра. Полная, честная история рабства, признающая страдания всех народов, включая европейские, — это не попытка «обелить» кого-то или приуменьшить трагедию трансатлантической работорговли. Это необходимое условие для того, чтобы избавиться от манипуляций прошлым и, как мечтал Мартин Лютер Кинг, построить мир, где людей судят по их личным качествам, а не по цвету кожи или грехам их далеких предков.