Кухня у нас, как и у всех нормальных людей, маленькая. Две табуретки, стол, на котором вечно стоит хлебница и какие-то крошки от вчерашнего ужина, и газовая плита, которая давно просит пенсии. Утро. Запах дешёвого растворимого кофе. Я, как обычно, пытаюсь начать день без скандала. Наивная.
— Нина, — голос у Пети хмурый, как будто я ему уже должна, — ты опять деньги тратила?
Я кладу чашку на стол и понимаю, что день пошёл под откос.
— На что? — спрашиваю спокойно.
— Вот чек лежит, — он кивает на смятую бумажку. — Дезодорант. Сорок девять рублей. У тебя дома три штуки валяются. Зачем тебе ещё один?
Я глубоко вздыхаю. Три штуки — это, между прочим, пустые баллончики, которые я так и не выкинула. Но объяснять ему это бесполезно.
— Чтобы пахнуть человеком, — говорю я.
Петя смотрит на меня, как будто я только что предложила ему продать почку.
— Тебе сорок девять рублей некуда девать? Ты знаешь, какие проценты я плачу по кредиту за ноутбук?
— Это твой кредит, Петя.
Он сразу вскакивает, лицо краснеет.
— Наш кредит! Это инвестиция в наше будущее! Ты вообще головой думаешь?
Я молчу. Потому что, если сейчас начну, мы поругаемся так, что соседка с пятого этажа опять вызовет полицию. Уже было однажды.
Он садится обратно, делает глоток кофе и продолжает:
— Вот я стараюсь, я думаю о будущем, а ты тратишь деньги на фигню. Лак для ногтей двадцать семь рублей, дезодорант сорок девять. Ты должна больше зарабатывать, а не бегать по магазинам.
— Я и так работаю, — отвечаю тихо.
— На свои копейки? — Петя фыркает. — Это несерьёзно. Тебе тридцать лет, а у тебя зарплата меньше двадцати. Ты хоть понимаешь, что ты тянем меня вниз?
Я чувствую, как ком подступает к горлу. Но опять молчу. Сдерживаюсь.
Днём я иду на работу. В маршрутке давка, воздух спертый. Сидеть негде. Я стою, держусь за поручень и думаю, как бы дожить до зарплаты.
На работе всё как обычно. Бумаги, звонки, бесконечные отчёты. Марина, моя коллега, заметила, как я считаю мелочь в кошельке в магазине.
— Нин, у тебя что, всё так плохо? — спросила она, когда я покупала самую дешёвую колбасу.
Я отшутилась. Сказала, что «сейчас экономлю, коплю на отдых». Хотя какой отдых? У нас с Петей даже на такси не хватает.
Вечером — вторая серия утреннего спектакля. Петя уже дома, сидит перед телевизором, смотрит новости и громко комментирует.
— Вот видишь, — говорит он, не отрывая глаз от экрана, — нормальные люди вкладываются, покупают квартиры, машины, а мы живём впроголодь. Всё потому что у меня жена безответственная.
— Ты серьёзно? — спрашиваю я, уже не выдерживая. — Это я безответственная? Может, это твои кредиты нас в яму загнали?
— Кредиты? — он поднимает брови. — Кредиты — это инвестиции! А твои траты — это слив денег в унитаз!
Тут в дверях появляется его мама. Она как будто специально приходит в такие моменты. Снимает пальто, стучит каблуками по коридору и сразу в бой.
— О чём опять спорите? — спрашивает назидательным тоном. — Нина, ты что, опять мужа довела?
Я сжимаю губы.
— Мам, — Петя сразу жалобно, как мальчишка, — представляешь, она опять деньги на ерунду тратит.
Свекровь качает головой.
— Ниночка, ты должна понимать: мужчина в семье главный. Если Петя сказал — значит так. Он о будущем думает. А ты должна его поддерживать.
— Конечно, — отвечаю я сухо. — А я должна ходить с пустым кошельком и извиняться за каждый хлеб?
— Зачем утрировать? — свекровь усаживается за стол, поправляет волосы. — Ты должна быть благодарна, что у тебя такой муж. Он о тебе заботится.
Я смотрю на неё и думаю: интересно, в каком месте он заботится? Когда орёт на меня за дезодорант? Или когда запрещает мне покупать проездной?
— Мам, — продолжает Петя, — вот Нина не понимает, что деньги надо вкладывать. Я ей говорю: нужно копить на ипотеку. А она — дезодорант!
Свекровь кивает.
— Я всегда говорила: женщина должна быть скромной. Тебе бы поучиться у меня, Нина. Я, когда была молодая, вообще на всём экономила.
Я не выдерживаю.
— Может, вы и дальше будете учить меня жить?
Она вскидывает брови.
— Не дерзи старшим, — говорит ледяным голосом.
И тут случается то, что всё меняет.
Звонок. Телефон в моей сумке. Я беру трубку, слушаю. Потом сажусь на табуретку.
— Кто это? — спрашивает Петя.
— Нотариус, — говорю тихо. — Дядя умер. Я наследница.
Пауза. На кухне повисает тишина. Даже телевизор перестал казаться громким.
— И что? — Петя щурится.
— Семь миллионов, — отвечаю я.
У него отвисает челюсть. У свекрови глаза округляются.
— Семь миллионов? — Петя почти шепчет.
Я киваю.
И вот тогда он резко встаёт и смотрит на меня так, будто я вдруг превратилась в кусок золота.
— Значит так, Нина, — голос у него резкий. — Это общие деньги. Мы женаты. Значит, они наши.
Я поднимаю глаза.
— Нет, Петя. Это моё наследство.
— Ты что, сдурела? — он делает шаг ко мне. — Какие твои? Мы семья! Это наши деньги!
— Закон говорит, что это моё, — отвечаю спокойно, хотя внутри всё дрожит.
— Закон? — он уже орёт. — А я тебе кто? Муж! И я решу, как их потратить!
Свекровь поддакивает:
— Конечно, Петя прав. Ты должна всё отдать мужу. Он распоряжается лучше.
Я смотрю на обоих и понимаю: вот оно, настоящее лицо моей семьи.
Петя хватает со стола кружку и с силой ставит её обратно так, что кофе расплёскивается.
— Запомни, Нина! Ты не получишь права тратить эти деньги сама!
И тут я впервые за много лет не сдерживаюсь.
— Знаешь что, Петя? — говорю я, глядя ему прямо в глаза. — Пошёл ты.
Он застывает. Свекровь хватается за сердце.
Кухня взрывается криками.
На следующий день я проснулась с головной болью. Тяжёлой такой, будто всю ночь меня кто-то таскал за волосы и бил о стену. На самом деле, так оно и было — только не руками, а словами. Эти «общие деньги», «я решу, как тратить» и «ты должна быть благодарна».
Петя храпел рядом, раскрыв рот, и во сне выглядел безобидным. Как кот, только коту хотя бы миску налил, и он доволен, а этот — требовал миллионы.
Я тихо встала, на кухне включила чайник. Вчерашняя сцена стояла перед глазами как кино: кружка, хлопок, кофе по столу. Моё «пошёл ты». Интересно, понял ли он, что я сказала это всерьёз? Или опять спишет на «истерику»?
Через час Петя проснулся. Сел за стол, включил телевизор и, не глядя на меня, сказал:
— Значит так. Сегодня же поедем в банк. Надо будет открыть счёт. Деньги положим туда. Я разберусь, как ими правильно управлять.
Я поставила перед ним тарелку с кашей.
— Я сама открою счёт.
Он отложил ложку.
— Ты что, опять заводишь своё? Я сказал — я займусь.
— Петя, — я повернулась к нему, — это моё наследство.
Он стукнул кулаком по столу, так что ложка подпрыгнула.
— У тебя что, мозгов нет? Ты хочешь, чтобы тебя обманули? Ты ж в деньгах ничего не понимаешь!
— Зато понимаю, что ты в них понимаешь слишком хорошо, — огрызнулась я. — Особенно в кредитах.
Он вскочил.
— Не смей мне перечить! Ты моя жена!
Я тоже поднялась.
— Жена — не значит рабыня!
Пауза. Мы стоим друг напротив друга, как два быка перед схваткой.
— Значит, ты против семьи? — он сужает глаза. — Против меня и мамы?
— Я за себя, Петя, — говорю. — Впервые за десять лет.
Вечером явилась свекровь. Едва зашла, сразу начала командовать:
— Нина, хватит глупостями заниматься. Деньги большие, ими должен распоряжаться мужчина. Ты вон даже нормальную работу найти не можешь.
— Зато мне хватает, — отвечаю. — На себя.
— На себя? — она фыркнула. — А семья? А мой сын? Он же о тебе думает!
Я не выдержала и засмеялась. Громко, зло.
— Он обо мне думает? Когда орёт из-за дезодоранта? Или когда запрещает купить курицу подешевле, потому что «денег нет», а сам айфон в кредит берёт?
Свекровь возмутилась:
— Не смей так говорить про Петра!
Петя, кстати, всё это время сидел молча, только глаза бегали. Как будто ждал, что мы перегрыземся, а он потом вынесет вердикт.
— А что, неправда? — я шагнула ближе. — Ты ж его так воспитала: всё моё — моё, всё чужое — тоже моё.
Она вскочила.
— Ах так? Да кто ты вообще такая? Без рода, без денег! Если б не Петя, жила бы где-то в общаге!
— А теперь вот семь миллионов, — сказала я тихо.
Она побледнела.
— Вот именно! — выкрикнула. — И если бы не Петя, ты бы и в бумагах не разобралась! Всё через него оформим, чтобы не потерять!
— Не потеряю, — ответила я. — Я всё оформлю сама.
Петя рванулся к шкафчику, где я держала документы.
— Где бумаги? Покажи!
Я встала перед ним.
— Не тронь.
Он схватил меня за руку, сжал так, что стало больно.
— Я сказал, покажи!
Я выдернула руку, оттолкнула его.
— Не смей!
Кружка на столе опять полетела, но на этот раз прямо на пол. Осколки, кофе, мои дрожащие пальцы.
Свекровь ахнула.
— Господи, что вы творите?! Соседи же слышат!
— Пусть слышат, — сказала я. — Я не отдам деньги.
На следующий день я пошла к нотариусу одна. Петя даже не заметил — он спал после ночной перепалки. Документы оформили быстро. Счёт открыла тоже сама, отдельный. Карта в сумке, пин-код только мой.
Вернулась домой — и начался настоящий кошмар.
— Ты что натворила?! — Петя кинулся ко мне, когда я вошла. — Я проверил! Ты оформила всё без меня!
— Конечно без тебя, — отвечаю. — Это моё наследство.
— Наше! — он завопил. — Ты что, хочешь меня унизить? Сделать из меня дурака?
— Ты сам прекрасно справляешься, — сказала я.
Он побагровел.
— А ну карту сюда!
Я достала карту из сумки, подняла перед его лицом — и сунула обратно.
— Даже не мечтай.
Он шагнул ко мне, схватил сумку, начал рыться. Я вцепилась в ручку, мы тянули её как два идиота, пока молния не разошлась и всё содержимое не вывалилось на пол. Помада, ключи, телефон, документы, чек на тридцать рублей за хлеб.
— Где карта?! — заорал он.
— Не скажу, — прошипела я.
Он замахнулся, но в последний момент остановился. Видимо, понял, что если ударит — я точно уйду и уже не вернусь.
— Ты ещё пожалеешь, — сказал он сквозь зубы.
Я ушла сама. Собрала вещи — немногое: пару сумок с одеждой, косметичку, документы. Петя бегал за мной по квартире, кричал, хватал меня за руки.
— Ты никуда не уйдёшь! Это мой дом!
— Квартира бабушкина, — напомнила я. — Мы в ней живём, потому что мне её оставили.
Он замолчал. Первый раз за всё время. Только губы дрожали.
Я вышла, хлопнув дверью. На лестничной клетке дрожали колени, но сердце билось ровно. Я чувствовала странную лёгкость. Как будто вытащила из себя огромный гвоздь.
Дальше было хуже.
Звонки — по десять раз на дню. Сообщения: «Вернись!», «Без тебя я пропаду!», «Ты разрушила семью!» Потом угрозы: «Ты не справишься одна!», «Я отсужу половину!»
Свекровь подключилась:
— Нина, ты не понимаешь, что делаешь. Мужчина должен управлять деньгами. Ты подумаешь — и вернёшься.
Я слушала всё это и молчала. Потом заблокировала обоих.
Сняла комнату у знакомой. Маленькая, с облезлыми обоями, но своя. Вечером сидела на кровати, смотрела на карту с семью миллионами и думала: «А ведь я могу. Могу начать жизнь заново».
Через неделю Петя пришёл сам. Постучал в дверь, я открыла.
— Нина, — голос у него был мягкий, почти ласковый, — я всё понял. Давай по-хорошему. Вернись. Мы вместе решим, как быть.
Я посмотрела на него. Уставшее лицо, мешки под глазами, губы пересохли.
— Ты не понял, Петя, — сказала я спокойно. — Всё кончено.
Он сделал шаг вперёд, но я закрыла дверь прямо перед его носом.
Так закончился второй акт нашей войны. Я ушла. Карта при мне. Деньги — тоже. Петя остался один, злой и униженный. А я впервые почувствовала вкус свободы — горький, но настоящий.
Прошла пара месяцев. Жизнь как-то устаканилась. Я сняла небольшую однокомнатную квартиру в панельном доме у метро. Полки из Икеи, белые стены, лампа с жёлтым светом — скромно, но уютно. Впервые за много лет мне не приходилось отчитываться за каждую копейку. Хотела кофе в кофейне — брала. Хотела такси ночью — вызывала. Мир вдруг оказался не серым и тесным, а просторным, с дверями, которые можно открывать самой.
Я записалась на курсы бухгалтеров. Сидела с тетрадкой, решала задачи, слушала лекции и ловила себя на мысли: мне интересно. У меня получалось. Впервые за десять лет я чувствовала себя не «при Петре», а самой собой.
И всё бы ничего, но такие, как Петя, не умеют отпускать.
Он появился внезапно, как всегда. Я возвращалась с курсов, поднималась по лестнице — и вдруг он вынырнул из тени у подъезда.
— Нина, — сказал, сжимая кулаки. — Нам нужно поговорить.
— У нас всё уже было сказано, — я обошла его, но он перегородил дорогу.
— Ты не поняла. Я подал в суд. Половину наследства я отсужу. Это наши деньги.
Я рассмеялась. Громко, так, что прохожая бабка обернулась.
— Ты хоть законы открой, Петя. Наследство — не совместно нажитое. Это моё. Твоя мама пусть хоть в ЗАГСе ночует, ничего не изменится.
Он покраснел.
— Ты специально хочешь меня унизить? Сделать из меня никого?
— Ты сам справляешься, — ответила я.
Он резко схватил меня за руку.
— Ты ещё пожалеешь. Я всё равно возьму своё!
Я выдернула руку и заорала так, что из подъезда выглянул мужик в майке:
— Эй, хватит тут разборки устраивать!
Петя отступил. Но глаза его были злыми, как у загнанного зверя.
Через неделю был суд. Он пришёл с мамой, нарядной, в новой блузке. Я — одна, но уверенная.
— Уважаемый суд, — начал Петя, — деньги, полученные женой, являются нашими общими, так как мы семья и вели совместное хозяйство.
Судья посмотрел на него устало.
— В соответствии с Семейным кодексом, имущество, полученное одним из супругов в порядке наследования, является его личной собственностью.
Свекровь замахала руками:
— Но это несправедливо! Мой сын вкладывал силы, здоровье!
— Это эмоции, — отрезал судья.
Я молчала. Просто сидела и слушала, как рушится их миф.
Решение было коротким: деньги остаются за мной.
Петя вылетел из зала красный, как рак. Мать за ним, громко возмущаясь. Я же впервые за долгое время шла по коридору легко, будто за спиной у меня выросли крылья.
Финал был неожиданно тихим. Я купила квартиру — небольшую, но свою. Без соседей-надзирателей, без Пети, без его вечных «ты должна». Работа у меня теперь была, деньги — тоже.
А Петя? Он пытался ещё пару раз звонить, но я больше не брала трубку. Потом узнала от знакомых: его уволили, кредиты душат, мама по-прежнему читает всем морали.
Я сидела вечером на балконе своей новой квартиры, смотрела на город и думала: «Вот это да. Я смогла».
И главное — я никуда не ушла из своего дома. Я выгнала тех, кто пытался выгнать меня из моей жизни.
Конец.