Кухня у Татьяны была небольшая, но уютная: стол с пластиковым покрытием под «орех», холодильник «Бирюса», вечно шумящий, как пылесос, и три табуретки. На подоконнике — банки с укропом и петрушкой, которые Татьяна упрямо выращивала на радость себе и назло Николаю: он утверждал, что «зачем, если всё это стоит копейки на рынке». А ей нравилось. Как бабушка учила: «Лучше своё, чем чьё-то».
— Ну что, может, в Турцию махнём? — Николай развалился на табурете, по-хозяйски закинув ногу на ногу. — Там море, солнце, а не вот это твоё «Анапа за тридцать тысяч».
— Угу, — буркнула Татьяна, нарезая салат. — А деньги откуда? Или опять кредит?
— Ну… — он почесал затылок. — Возьмём у матери. Она же всё равно одна.
— Угу, — Татьяна покосилась. — Одна… Пока.
В этот момент телефон завибрировал на столе. На экране высветилось: «Мама». Николай с готовностью подхватил трубку, и Татьяна внутренне сжалась. Обычно после таких разговоров настроение у него портилось, а у неё — тем более.
— Да, мам? Привет… Что случилось? — голос у Николая сразу стал жалостливым. — Как это — отдала? Зачем?… Ну, Валю-то я понимаю, молодая, замуж выходит… Но ты где?… Ага. А жить-то где будешь?…
Татьяна перестала резать салат. Лезвие застыло над доской. Она уже знала: ничего хорошего сейчас не будет.
— Конечно, приезжай, — сказал Николай слишком быстро. — У нас место найдётся. Да ладно тебе, временно же, пока что-то решим…
Татьяна резко поставила нож на стол.
— Пока что-то решим? — тихо, но отчётливо произнесла она. — Это что значит?
Николай виновато посмотрел, но уже было поздно.
— Мама приедет пожить. Ну что, трудно, что ли? Кровать есть, кухня есть. Всё равно мы вдвоём как коты в коробке.
— Коты, говоришь… — Татьяна прислонилась к шкафчику и скрестила руки. — Николай, у меня ощущение, что ты забыл одну маленькую деталь. Квартира — моя. Досталась от бабушки.
— Господи, опять ты за своё, — раздражённо махнул он рукой. — Мы же семья! Какая разница, чья квартира?
— Большая, — сухо сказала Татьяна. — Очень большая.
Через три дня в квартиру въехала Валентина Петровна. С двумя чемоданами, клетчатой сумкой «на колёсиках» и коробкой с кастрюлями. Да-да, именно с кастрюлями.
— У меня свои, проверенные, — заявила она, едва переступив порог. — А то эти ваши современные сковородки — одна химия.
Татьяна скрипнула зубами, но промолчала.
Первый вечер прошёл вежливо. Второй — напряжённо. На третий Татьяна поняла, что её жизнь превратилась в какой-то коммунальный театр абсурда.
Валентина Петровна распоряжалась на кухне, как на собственной даче. Кастрюли гремели, холодильник закрывался с характерным хлюпом — так закрывала только она, с силой, будто демонстрируя: «Тут хозяйка я».
— Танюша, а ты суп-то пересолила, — сказала она, садясь за стол. — Николай у меня всегда любит недосол, у него желудок нежный.
— Серьёзно? — Татьяна ухмыльнулась. — А ничего, что он сам до соли дотянется? Не ребёнок же.
— Ну, знаешь, — свекровь смерила её взглядом поверх очков, — ребёнок он или нет, а мать лучше знает.
Николай сидел между ними, как школьник, застигнутый с сигаретой.
— Мам, ну хватит, — пробормотал он, ковыряясь в тарелке. — Тань, не заводись.
— А чего мне заводиться? — Татьяна усмехнулась. — Я в своей квартире живу.
— В нашей, — поправил Николай автоматически.
И вот тогда у Татьяны внутри щёлкнуло.
Она вспомнила бабушкины слова: «Таня, берегись. Муж — это хорошо, но стены тебя защитят лучше. Не отдавай квартиру никому. Это твоя крепость».
А сейчас в её «крепости» хозяйничала чужая женщина, а муж сидел с виноватым видом и делал вид, что всё нормально.
Прошла неделя. Потом вторая.
У Татьяны исчезло ощущение дома. Она приходила с работы — и натыкалась на чужие тапки в коридоре, запах варёной капусты, телевизор, который орал на всю квартиру.
— Николай, убери за собой носки, — строго говорила Валентина Петровна. — Татьяна у нас устает, ей некогда за тобой ухаживать.
И улыбалась. Ядовито.
Татьяна молчала. Но внутри копилось.
А потом случилось то, что окончательно взорвало её терпение.
Вечером, вернувшись домой, она застала мужа и свекровь за кухонным столом. Перед ними лежали какие-то бумаги. Николай говорил возбуждённым тоном:
— Ну ты представляешь, мам, какой участок! Пять соток, электричество проведено, домик старенький, но мы его снесём и поставим новый. На троих! Будет всем просторно.
— Ох, Коля, — радостно залепетала Валентина Петровна, — я и не думала, что у меня будет свой угол. А то у Вали тесно, а у вас… ну сами понимаете.
Татьяна застыла в дверях.
— Какой участок? Какой дом? — её голос был ледяным.
Оба вздрогнули. Николай попытался улыбнуться, но получилось жалко.
— Таня, ну не кипятись. Мы просто прикинули. Если продать твою квартиру, то хватит на дом за городом. Там и воздух, и место, и…
— Стоп, — Татьяна подняла руку. — Повтори ещё раз. Чью квартиру?
— Ну… — Николай сглотнул. — Твою. Но ведь мы же семья! Это общее.
— Семья, говоришь? — она шагнула ближе. — Значит так. Эта квартира — моя. По наследству. И никуда она не пойдёт. А если кто-то хочет «свой угол» — то, пожалуйста, ищите сами.
Валентина Петровна прищурилась.
— Девушка, полегче. Мы тут все взрослые люди. Я сына родила, вырастила, выучила. А ты что? Пришла на всё готовое. И теперь командуешь?
— Да, — Татьяна посмотрела прямо в глаза. — Командую. В своей квартире.
Николай вскочил, замахал руками:
— Ну хватит, ну зачем вы так! Мы же просто обсуждаем! Таня, не делай из мухи слона!
— Муха? — Татьяна рассмеялась, но смех был злым. — Ты решил за моей спиной продать моё жильё, а это «муха»?
Она хлопнула ладонью по столу так, что подпрыгнули бумаги.
— Ещё раз услышу такие разговоры — сами собирайте чемоданы. Ясно?
Молчание. Только часы тикали на стене.
После того разговора в кухне в квартире стало тесно, как в троллейбусе в час пик. Все вроде бы сидят тихо, а воздух давит так, что дышать нечем.
Николай ходил виноватый, как школьник, пойманный на списывании. Старался улыбаться, шутить, но шутки его были деревянные, как табуретки в ДК.
— Таня, ну ты неправильно поняла, — твердил он каждый вечер. — Мы же просто думали… Мы же для всех старались.
— Думали? — отрезала Татьяна. — Я тут одна думать имею право. Потому что квартира моя.
— Ну ты же понимаешь… Мама без угла. Ей тяжело.
— Пусть дочь её приютит, раз уж квартиру на неё оформила, — спокойно отвечала Татьяна. — Или вы скидывайтесь и покупайте что хотите. Но без меня.
И вот тут начинались сцены.
— Танюша, ну зачем так? — свекровь садилась напротив, сложив руки на коленях. — Я, между прочим, ради Вали всё отдала. У неё семья, муж, дети будут. А я что? Старая, никому не нужная… Разве это справедливо?
— А я при чём? — Татьяна вежливо улыбалась. — У вас своя дочь, у меня — своя жизнь.
— Ох, — Валентина Петровна театрально всхлипывала, — неблагодарная ты. Я думала, мы как мать с дочерью…
— Нет, — Татьяна холодно поправляла. — У меня одна мать.
Вечерами они втроём ужинали за одним столом. Вернее, пытались. Николай глотал еду, не поднимая глаз. Валентина Петровна комментировала каждую ложку.
— Коля, не ешь острое, у тебя гастрит. Таня, зачем столько масла в салат? Оно вредно. И вообще, тебе бы похудеть, для здоровья.
Татьяна молча жевала, считая до десяти. Потом до ста.
Однажды, вернувшись с работы, она застала свекровь в своей спальне.
— Что вы тут делаете? — голос Татьяны дрогнул от возмущения.
— Я полотенце своё положила в шкаф. У вас там место пустует, зачем добру пропадать? — невозмутимо ответила Валентина Петровна.
— Это не «место», это мой шкаф, — Татьяна открыла дверцу и увидела аккуратно сложенные чужие вещи. — Уберите всё отсюда. Немедленно.
— Господи, какая ты нервная, — вздохнула свекровь. — А Николай говорил, что ты спокойная.
Татьяна сжала кулаки. В тот вечер она впервые крикнула на мужа.
— Ты понимаешь, что твоя мать лезет в каждую дырку? Она в мой шкаф вещи складывает! Это нормально?
— Таня, ну что ты заводишься, — он поднял руки. — Ну шкаф… ну вещи… Господи, трагедия.
— Трагедия будет, когда я вас обоих выставлю за дверь, — выплюнула она и захлопнула дверь спальни.
Николай остался стоять в коридоре, как побитый пёс.
Прошла ещё неделя. И случился новый виток.
В субботу утром, пока Татьяна спала, Николай с матерью куда-то ушли. Вернулись под вечер, довольные, оживлённые.
— Где были? — спросила Татьяна.
— Так… ездили посмотреть один вариант, — небрежно бросил Николай.
— Какой ещё вариант?
Молчание. Валентина Петровна улыбалась загадочно.
— Домик, — наконец признался Николай. — Ну просто посмотреть. Никто ничего не решал.
— А деньги? — Татьяна сузила глаза. — Откуда деньги?
— Мы думали… — Николай замялся. — Ну, если твою квартиру…
— Хватит! — Татьяна ударила кулаком по столу. — Ещё раз услышу слово «продать» — собирайте чемоданы.
И вот тут Валентина Петровна потеряла маску.
— Ты кто такая вообще? — выкрикнула она, багровея. — Мальчика моего охмурила, квартиру за собой держишь, как змея! Думаешь, без тебя он пропадёт? Да он вон любую найдёт, а я без угла!
— Мам! — Николай вскочил, но мать его не слушала.
— Ишь ты, хозяйка! — она ткнула пальцем в Татьяну. — Квартира её! Да если бы не Коля, ты бы там до сих пор с мамой своей по углам сидела!
— Всё, хватит! — Татьяна закричала так, что стеклянная банка с петрушкой дрогнула на подоконнике. — Чемоданы! Сегодня же!
— Таня, ну не надо… — Николай попытался схватить её за руку.
Она резко отдёрнула.
— Чемоданы, Коля. Ты слышал. Твои и её.
Молчание. Только телевизор в зале орал про скидки на ковры.
Валентина Петровна побледнела, но тут же собралась.
— Мы ещё посмотрим, кто кого выгонит, — прошипела она.
И ушла в комнату собирать вещи.
Николай остался стоять, бледный, как простыня.
— Таня… ну ты что… — он дрожащими руками пытался затушить скандал. — Это же моя мать. Куда ей?
— Мне всё равно, — Татьяна смотрела прямо. — Вали к сестре. Куда угодно. Но не сюда.
Вечером в коридоре стояли два чемодана и та самая клетчатая сумка. Атмосфера была, как в военном лагере: ожидание выстрела.
— Подумай ещё, — шептал Николай, глядя на неё умоляюще. — Ну куда мы её? Она же одна…
— Она не одна. У неё есть дочь. А у меня — терпение закончилось.
Он опустил глаза. Впервые за всё время.
Утро началось с тишины. В коридоре стояли чемоданы. Валентина Петровна надела своё коричневое пальто с лисьим воротником и сидела на табурете, скрестив руки. Вид у неё был как у жертвы, которую ведут на казнь.
— Николай, — протянула она, глядя на сына. — Ты вот сейчас меня выгонишь — и останешься один.
— Мам, не начинай… — он нервно поправил куртку.
— А я начну. Она тебя лишает матери. Завтра лишит всего остального. Ты подумай.
Татьяна стояла в дверях и слушала.
— Знаешь, Валентина Петровна, — сказала она тихо, — а вы правы. Если продолжите так, то лишу и мужа.
Свекровь вскочила.
— Ах ты!..
— Всё. — Татьяна подняла руку. — Чемоданы вон. Сегодня.
Николай стоял между ними, как на минном поле. Потом тяжело вздохнул и взял чемодан матери.
— Поехали, мам.
— Предатель, — прошипела она. — Она тебя сгубит.
Дверь хлопнула.
В квартире воцарилась редкая тишина. Даже холодильник будто замолчал.
Но затишье продлилось недолго. Через неделю Татьяна обнаружила у Николая в телефоне переписку.
«Танька упрямая, но я её дожму. Дом лучше. Мы справимся».
«Я подключу знакомого риэлтора, он поможет».
Это писал Николай своей матери.
Руки у Татьяны затряслись. Она закрыла телефон и вышла на кухню. Николай сидел, жевал бутерброд.
— Ну что, дожал? — спокойно спросила она.
Он поперхнулся.
— О чём ты?
— О доме. О продаже квартиры. О риэлторе.
Николай замер. Потом начал лепетать:
— Таня, ну пойми… Там простор, огород, детям лучше. Ты сама говорила…
— Стоп, — перебила она. — Давай сразу. Ты либо прекращаешь эти игры. Либо уходишь.
— Но это же общее… Мы семья!
— Нет, Коля. Это моя квартира. Ты в ней жил, пока я терпела. Теперь — всё.
Он встал, пошёл к ней, попытался обнять.
— Таня, ну не делай глупостей. Я люблю тебя.
Она оттолкнула его.
— Любишь? Так зачем за моей спиной всё это? Любовь — это уважение. А у тебя — предательство.
Молчание. Долгое.
— Ну и ладно, — наконец сказал он, опустив глаза. — Ты сама виновата. С тобой невозможно.
И ушёл собирать вещи.
В тот вечер Татьяна осталась одна в своей квартире. Села на кухне, открыла окно. Ветер шевелил занавеску.
И впервые за долгое время она почувствовала себя дома. В своей крепости.
Телефон зазвонил. Мама.
— Доча, ну как вы там? — спросила она тревожно.
Татьяна улыбнулась.
— Мам, всё хорошо. Я наконец-то выбрала себя.
И в голосе её прозвучала такая уверенность, что сомнений не осталось: теперь всё действительно будет по-другому.