Аромат запеченной утки с яблоками и розмарином смешивался с мягким запахом свежеиспеченного хлеба, создавая идеальную, плотную атмосферу семейного ужина. В большом доме пахло благополучием, спокойствием и тем самым уютом, который годами выстраивается по кирпичику. Алиса, удовлетворенно обводя взглядом накрытый стол, поймала себя на мысли, что именно ради этих моментов все и затевалось. Ради вот этой тишины, наполненной не пустотой, а общим, спокойным дыханием.
Ее муж Максим небрежным изящным движением доливал в ее бокал белого вина, его пальцы на секунду коснулись ее запястья — теплое, привычное касание. Его улыбка была такой же ясной и безмятежной, как и этот вечер. Рядом, в своем высоком детском стульчике, их трехлетняя дочь Катя старательно вылавливала ложкой картофельное пюре, серьезно хмуря лобик.
И конечно, Галина Петровна, свекровь. Она восседала во главе стола, словно доброжелательная императрица, наблюдавшая за своим безупречным королевством. Ее руки, умелые и нервные, поправляли уже идеально стоящую салатницу. На ее лице играла та самая, сладковатая, одобрительная улыбка, которая всегда казалась Алисе немного натянутой, как дорогое, но неудобное платье.
— Ну, вот и собрались все вместе, — голос Галины Петровны был гладким, как отполированный агат. — Как же я люблю наши воскресные ужины. Это ведь и есть настоящее богатство, не так ли, Алис? Не какие-то там бумажки с цифрами.
Алиса лишь кивнула, привычно пропуская колкость мимо ушей. Она научилась этому за семь лет брака. Вместо ответа она решилась поделиться новостью, которая грела ее изнутри куда сильнее вина.
— Кстати, о бумажках с цифрами, — она улыбнулась Максиму. — Сегодня подписала последние документы у риэлтора. Моя квартира официально продается. Всё, точка поставлена.
Она имела в виду конец прошлой жизни. Ту самую однокомнатную клетку на окраине, доставшуюся ей после смерти родителей. Она годами копила на первый взнос для их общего с Максимом дома, а потом квартира стала просто грузом, балластом воспоминаний. Решение продать ее и вложить деньги в будущее дочери — в какой-нибудь надежный фонд или на образование — казалось ей не просто правильным, а символичным актом. Актом полного доверия своей новой семье.
Максим сияюще улыбнулся ей в ответ. —Это отлично! Наконец-то ты освободилась от этого груза. Теперь можно спокойно планировать нашу поездку в Альпы, о которой Катюша уже мечтает. Правда, дочка?
Девочка, поняв, что речь зашла о ней, радостно захлопала в ладоши.
Алиса поймала на себе взгляд свекрови. Галина Петровна смотрела на нее с каким-то странным, заторможенным интересом, будто ждала чего-то. —Да уж, планировать — это вы молодые мастера, — вздохнула она, отламывая крохотный кусочек хлеба. — Только планы — это одно, а жизнь — совсем другое. Она всегда вносит свои коррективы. Особенно когда нужно помочь самым близким.
— Мам, опять ты за свое, — мягко пожурил ее Максим, но в его голосе послышались знакомые Алисе нотки усталости. Он всегда уставал, когда мать начинала говорить намеками о своей «сложной доле».
— Я не «за свое», сыночек. Я за семью, — Галина Петровна отпила вина и поставила бокал с таким видом, будто произносила тост. Ее глаза снова уперлись в Алису. В них читалось что-то тяжелое и неотвратимое. — Кстати, о твоей квартире, милая.
В кухне наступила тишина. Было слышно, как Катя старательно жует.
— Да? — спросила Алиса, чувствуя, как настороженность сковывает ее плечи.
— Я ее продала. Вчера. Деньги уже получила и отдала Коле. У него тот самый кризис, я тебе рассказывала. Мы же семья, должны держаться друг за друга в беде, правда? — Она произнесла это так же легко и естественно, как если бы сообщила, что купила новую скатерть. И улыбнулась. Та самая, сахарная, радующаяся улыбка.
Секунду, другую, в комнате висел только гул холодильника. Алиса почувствовала, как комната медленно плывет вокруг нее. Она не поняла. Не поняла буквально. Слова были простые, но их сочетание не складывалось в осмысленную фразу. «Я ее продала». Чью? Мою. «Деньги отдала». Какие деньги? Мои.
Она увидела, как лицо Максима стало абсолютно белым, каким-то пустым. —Мама… — его голос сорвался на шепот. — Что?.. Что ты сказала? Как ты могла?..
Но Алиса уже не слышала его. Она смотрела только на улыбающееся лицо свекрови. Эта улыбка была теперь как улыбающаяся маска, приклеенная к лицу чудовища. В ушах звенело. В висках стучало. И где-то глубоко внутри, в том самом месте, которое она считала своим надежным убежищем, с грохотом рухнула стена. И оттуда, из темноты, на нее подул леденящий ветер полного предательства.
Звон в ушах нарастал, превращаясь в оглушительный гул. Алиса видела, как движутся губы Максима, как он что-то говорит своей матери, его лицо было бледным и искаженным незнакомой ей гримасой ужаса. Но она не слышала ни слова. Она слышала только другой звук — скрип двери в той самой однокомнатной квартире.
Ей было восемнадцать. Дверь была тяжелая, облупленная, с рифленым стеклом. За ней — пыльная пустота и запах боли. Родителей не стало за три месяца до этого. Она осталась одна с этим квадратными метрами горя, с ипотекой, которую нужно было как-то выплачивать, учась на первом курсе и подрабатывая по ночам.
Она помнила, как ночами скребла старые обои, как шпаклевала щели в подоконнике, как красила батареи в первый раз в жизни и перепачкала всю себя. Каждый рубль, сэкономленный на ремонте, каждый долг, который ей помогали гасить друзья родителей, каждый пролитый в одиночестве слез — все это было вложено в эти стены. Эта квартира не была просто недвижимостью. Она была коконом, крепостью, которую она построила вокруг своего сломанного сердца. Она была свидетельством того, что она выжила. Сама.
И вот теперь сидящая напротив нее ухоженная женщина с идеальной укладкой и дорогим кольцом на пальце говорила о ней, о ее крепости, как о чем-то само собой разумеющемся. Как о пироге, который можно просто взять и отдать кому-то.
— Алиса. Алиса, дыши.
Чей-то голос прорвался сквозь шум в голове. Это был Максим. Он смотрел на нее испуганно, его рука лежала на ее запястье, но она не чувствовала его прикосновения. Она медленно, очень медленно отвела его руку.
— Ты знал? — ее собственный голос прозвучал чужим, низким и безжизненным.
— Что? Нет! Конечно нет! — он замахал руками, словно отгоняя саму мысль. — Мама, что ты наделала? Как ты вообще могла? Это же не твоя собственность!
Галина Петровна вздохнула, как уставший воспитатель, которому снова и снова приходится объяснять прописные истины непонятливым детям. Она отпила вина, как ни в чем не бывало.
— Максим, не драматизируй. Я же не украла. Я помогла семье. Коле сейчас очень тяжело, он на грани. Если он потеряет гараж, он一切 потеряет. А мы… мы сильные. Мы справимся. У нас есть этот прекрасный дом, твоя работа. А Алиса… — ее взгляд скользнул по Алисе, оценивающе, без тени раскаяния. — Алиса — умная девочка, она всегда сможет заработать еще. А родной дядя — он один.
— Ты сошла с ума! — выдохнул Максим. — Какая доверенность? О чем ты?
— Алиса же подписывала, помнишь, когда прописывала тут того самого своего двоюродного брата? Ну, который приезжал из другого города? Я тогда сказала, что нужно оформить все правильно, на всякий случай. Вот этот случай и наступил.
В памяти Алисы всплыл смутный образ. Да, было дело. Галина Петровна тогда действительно суетилась, говорила что-то о сложностях с пропиской, настояла на какой-то бумаге у нотариуса. Алиса, тогда еще молодая и неопытная, поглощенная свадьбой и переездом, подписала, не вчитываясь. Доверие. Она подписала из доверия к новой семье.
Теперь это доверие лежало у ее ног разбитым осколком.
— Немедленно едем к этому нотариусу, — сказала Алиса тихо, но так, что стало ясно — это не просьба. Это приказ. — Прямо сейчас. И в риэлторскую контору. Немедленно все отменяем.
— Завтра, солнышко, завтра с утра первым делом, — Максим снова попытался прикоснуться к ней, его голос стал мягким, заискивающим. — Сейчас ночь, все закрыто. Давай успокоимся, обсудим все позже. Мама, ты вернешь эти деньги, да? Ты же просто одолжила их дяде Коле?
— Обсудим? — Алиса встала. Ноги ее не слушались, но она держалась прямо. — Обсудить что? То, что твоя мать совершила уголовное преступление? То, что она украла у меня крупную сумму денег? Мы будем это «обсуждать»?
— Не повышай на маму тон, — автоматически сказал Максим, и в ту же секунду понял свою ошибку.
Взгляд Алисы стал ледяным.
— Ах вот как. Хорошо. Тогда я поеду сама. В полицию. Сейчас же. И начну с заявления о мошенничестве.
Она сделала шаг к выходу. Галина Петровна впервые изменилась в лице. Ее уверенность дрогнула.
— Какая полиция? Какое мошенничество? Я все делала по закону! Я помогала брату! Мы же семья! — в ее голосе впервые появились нотки истерики.
— Стой, Алиса, подожди! — Максим вскочил и преградил ей дорогу. В его глазах была паника. Паника человека, который оказался между молотом и наковальней и чей единственный инстинкт — остановить скандал, а не решить проблему. — Не надо скандалить! Мы все уладим. Мама все вернет. Правда же, мама?
— Я не буду ничего возвращать! — уперлась Галина Петровна, ее губы поджались. — Это мой долг перед семьей! Я должна была помочь!
Алиса смотрела на мужа. На его испуганное, беспомощное лицо. Она ждала, что он повернется к матери и закричит. Что он встанет на ее защиту. Что он будет ее мужем.
Но он просто стоял, переминаясь с ноги на ногу, и умоляюще смотрел то на нее, то на мать.
В этот момент Алиса поняла страшную вещь. Проблема была не только в Галине Петровне. Проблема была в нем. В его выборе. В его молчании. И трещина, прошедшая по их браку за ужином, разверзлась в пропасть.
Ночь прошла в ледяном молчании. Алиса заперлась в гостевой комнате. Спать она не могла. Перед глазами стояло лицо свекрови — сперва самодовольное, потом напуганное, но ни на секунду не раскаявшееся. И лицо Максима — растерянное, беспомощное, предавшее.
Утром, едва начало светать, она услышала за дверью осторожные шаги. —Алиса? — голос Максима звучал сипло, будто он не спал всю ночь. — Можно войти? Поговорим.
Она молча отворила дверь. Он стоял на пороге, помятый, с тенью щетины на щеках. В руках он держал два стакана кофе. Мирный жест. Жест капитуляции.
— Я поговорил с мамой, — он протянул ей один стакан. Алиса не взяла. — Она… она не хотела зла. Она искренне считает, что поступила правильно. Спасла семью.
— Мою квартиру она подарила твоему дяде. Не свою. Мою, — отчеканила Алиса. Ее собственное спокойствие пугало ее. — Где документы? Доверенность? Контакты риэлтора?
Максим беспомощно вздохнул. —Договор купли-продажи и расписка в получении денег у нее. Доверенность… она говорит, что она была с правом передоверия. Она воспользовалась ею, чтобы оформить все на своего знакомого риэлтора. Его зовут Артем Сергеевич, какой-то старый друг отца.
Алиса молча вышла из комнаты, прошла мимо него на кухню, где за столом сидела Галина Петровна. Она была бледна, но держалась с подчеркнутой стоической строгостью, будто не преступница, а узник совести.
— Галина Петровна, я хочу видеть все документы. Сейчас же.
Свекровь молча, с вызовом поднялась, вынула из серванта папку и положила ее на стол. Рука ее не дрогнула.
Алиса открыла папку. Договор. Акт приема-передачи. Расписка от дяди Коли в получении полной суммы. И та самая доверенность. Алиса внимательно прочла ее. Да, она была составлена хитроумно. Помимо права совершать сделки с ее имуществом, там был пункт о праве передоверия. И он был оформлен абсолютно законно. Галина Петровна воспользовалась им, чтобы действовать через подставное лицо — того самого риэлтора. Все было чисто. Водонепроницаемо. Юридически безупречно.
— Видишь? — в голосе Галины Петровны зазвенели слезы обиды. — Все по закону! Я не воровала! Я действовала в интересах семьи! Ты должна была сама понять, что нужно помочь! Я ждала от тебя этого шага!
Алиса подняла на нее глаза. Внутри все кипело, но снаружи она была холодна как гранит. —В интересах чьей семьи? Вашей? Вы же даже не посоветовались со мной. Вы украли. Юридическая чистота не делает подлый поступок благородным.
— Как ты смеешь так со мной разговаривать! — свекровь всплеснула руками. — Я всю жизнь клала на алтарь семьи! Растила сына одна, помогала брату! А ты… ты со своими деньгами, со своей независимостью! Ты не знаешь, что такое настоящая жертва!
— Мама, прекрати, — тихо сказал Максим, но его слова повисли в воздухе, никем не услышанные.
Алиса закрыла папку. Закон был на стороне этой безумной старухи. Силовое давление, крики, угрозы — все это было бы бесполезно и только выставило бы ее истеричкой. Она увидела это теперь с полной ясностью. Галина Петровна живет в своей собственной реальности, где ее жертвенность оправдывает любые поступки.
— Вы отдали все деньги? — спросила Алиса ледяным тоном. — Или что-то осталось на ваших «расходы»?
— Как ты можешь! — Галина Петровна прижала руку к груди, будто ее ужалили. — Каждая копейка пошла Коле! Я даже не взяла комиссию риэлтору, сама заплатила! Я все для семьи!
Алиса медленно кивнула. Она больше не смотрела на свекровь. Она смотрела на Максима. На своего мужа, который стоял в стороне и позволялось всему этому происходить.
— Хорошо, — сказала она тихо. — Вы действовали по закону. Что ж. Значит, и я буду действовать по закону. Своему.
Она развернулась и пошла к выходу.
— Куда ты? — испуганно спросил Максим.
— Выяснять, на что именно пошли мои деньги, — бросила она через плечо, не оборачиваясь. — Узнавать, какой такой кризис у вашего дяди Коли, который стоит целой квартиры. А вы пока решайте, на чьей вы стороне. На стороне семьи… или на стороне закона.
Дверь за ней закрылась беззвучно. Эта тишина была громче любого хлопка. Максим остался стоять посреди кухни, разрываясь между плачущей матерью и женой, которая только что объявила им холодную войну. Войну, которую он проиграл, еще не успев в ней поучаствовать.
Автосервис дяди Коли, носивший громкое название «Мастер», располагался на оживленной трассе, вдали от центра города. Это был не гламурный салон, а настоящее рабочее место: запах машинного масла, бензина и металла, два подъемника, несколько машин, ожидающих ремонта, и пара механиков в замасленных комбинезонах. Ничего не говорило о «крайнем кризисе». Скорее, о стабильном, пусть и небогатом, бизнесе.
Алиса припарковалась рядом и несколько минут сидела в машине, наблюдая. Она видела мужчину лет пятидесяти с пяти, в таком же замасленном комбинезоне, который что-то живо объяснял клиенту, размахивая руками. Это был Николай, дядя Коля. Лицо у него было усталое, но открытое, без тени афериста или человека, находящегося на грани краха.
Собрав волю в кулак, Алиса вышла из машины и направилась к нему. Он заметил ее, кивнул клиенту и пошел навстречу, вытирая руки ветошью.
— Здравствуйте, я к вам, — начала Алиса, и ее голос, к ее удивлению, прозвучал твердо. — Меня зовут Алиса. Я жена Максима, сына Галины Петровны.
Лицо Николая озарилось самой доброжелательной улыбкой. —А-а-а, Максимова жена! Наконец-то знакомство состоялось! Галя мне столько о вас рассказывала! Какая встреча приятная! — он потянулся было для рукопожатия, но посмотрел на свои грязные ладони и смущенно засмеялся. — Простите, я не в форме. К вам какой вопрос? Машина что-то прихватила?
Его искреннее радушие и полное неведение были как удар под дых. Алиса поняла — он действительно ничего не знает.
— Нет, машина в порядке. Я по другому вопросу. Мне нужно поговорить с вами наедине. Это очень важно.
Улыбка понемногу сошла с его лица, уступая место настороженности. Он кивнул и повел ее в маленький закуток, служивший ему кабинетом. Там пахло старым кофе и сигаретами.
— В чем дело? С Максимом все в порядке? С сестрой? — спросил он, усаживаясь на стул, который скрипнул под его весом.
— Со всеми все в порядке, — Алиса села напротив, глядя ему прямо в глаза. — Вопрос ко мне. Недавно Галина Петровна оказала вам значительную финансовую помощь?
Николай нахмурился, явно недоумевая. —Помощь? Какую помощь? Я у сестры не занимал. У меня свои оборотные, слава богу. Хватает. Нет, что вы.
Алиса почувствовала, как у нее холодеют кончики пальцев. Она была права. —Николай, три дня назад Галина Петровна продала мою квартиру. Ту, что была у меня до замужества. Она сказала, что вы находитесь в крайне тяжелом финансовом положении, что ваш бизнес на грани краха, и что она передала вам все вырученные деньги, чтобы спасти вас.
Лицо мужчины стало совершенно пустым. Он смотрел на нее, не моргая, будто не понимая языка, на котором она говорит. Затем он медленно, очень медленно покачал головой.
— Что?.. — это было не слово, а выдох. — Какую квартиру? Какие деньги? У меня никакого краха нет! Да, были небольшие долги по аренде, я ей жаловался пару месяцев назад, что тяжеловато… Но я все уже закрыл! Сам! Я бы ни копейки у сестры не взял, я знаю, как она сама на всем экономит ради Максима и вас!
Он замолчал, и в его глазах медленно проступал ужас по мере того, как до него доходил масштаб случившегося. —Она… она продала твою квартиру? Без твоего ведома? И сказала, что… что мне отдала?..
— Да. И сказала, что мы — семья — должны держаться друг за друга, — механически повторила Алиса роковую фразу.
Николай вскочил со стула, будто его ударило током. Его лицо побагровело. —Да она с ума сошла! Совсем! Господи… Алиса, я клянусь вам, я ничего не знал! Ни копейки я от нее не получал! Вы должны мне верить!
— Я верю, — тихо сказала Алиса. Его реакция была слишком искренней, слишком raw. — Но тогда куда делись деньги? И зачем ей это было нужно?
Николай тяжело опустился на стул и провел рукой по лицу, оставляя темный след от машинного масла. —Ох, Галя, Галя… — он прошептал с какой-то бесконечной усталостью. — У нее же в голове… это снова началось.
— Что началось? — мягко, но настойчиво спросила Алиса.
Он помолчал, собираясь с мыслями, глядя в пустоту. —Вы не знали нашего отца. Их с Галей. Он был… тяжелым человеком. Алкоголик, тиран. Я был младшим, маминым сыночком, а она — старшая, вот на нее вся злость и выливалась. Он ее избивал, унижал. А она… она меня прятала. Подставлялась под него вместо меня. Говорила: «Бей меня, только его не тронь». Она с детства взяла на себя роль моей спасительницы. И она не может с ней расстаться.
Он посмотрел на Алису, и в его глазах стояла старая, выношенная боль. —Ей постоянно нужно меня спасать. Даже когда мне не грозит ровным счетом ничего. Она ищет проблемы, которых нет, чтобы потом героически их решить. Это как болезнь. Я думал, с годами пройдет… А оно только хуже. Видимо, я пожаловался ей на долги, а она это в своей голове раздула до вселенских масштабов. И решила меня «спасти»… любой ценой. Даже ценой…
Он не договорил, смотря на Алису с таким стыдом и состраданием, что ей стало не по себе.
Теперь все вставало на свои места. Это была не жадность. Это была патология. Нездоровая, уродливая потребность быть жертвой и спасительницей одновременно. И Алиса со своей квартирой стала просто разменной монетой в этой больной игре.
— Она не злодейка, — тихо сказал Николай, словно оправдываясь. — Она сломавшаяся женщина. Которая так и не научилась жить без чувства вины и необходимости постоянно кому-то приносить себя в жертву.
Алиса молча кивнула. Она смотрела на этого уставшего, честного мужчину, и ее ярость понемногу сменялась чем-то другим. Чувством леденящей, бездонной жалости. Ко всем им. К нему. К Галине Петровне. К Максиму, выросшему с такой матерью. И к себе самой, попавшей в жернова этой чужой, невылеченной травмы.
Она встала. —Спасибо, что сказали мне правду. —Что вы теперь будете делать? — спросил он, и в его голосе звучал страх. Не за себя. За сестру.
— То, что должна была сделать давно, — ответила Алиса, уже выходя из кабинета. — Перестать быть жертвой.
Обратная дорога из сервиса «Мастер» пролетела как один миг. Алиса не помнила поворотов, не видела дороги. Перед ее глазами стояло лицо дяди Коли — уставшее, испуганное, полное стыда за сестру. И его слова эхом отдавались в ее сознании: «Она сломавшаяся женщина». Эти слова не оправдывали поступка. Но они меняли его восприятие. Это было не нападение. Это был крик о помощи, прозвучавший самым разрушительным образом.
Она застала Максима одного в гостиной. Он сидел на краю дивана, ссутулившись, уставившись в пустой экран телевизора. На столе перед ним стоял нетронутый бутерброд. Он выглядел постаревшим на несколько лет.
— Где мама? — спросила Алиса, снимая пальто. Голос ее звучал ровно, без прежней ледяной злобы.
— Ушла к себе. Говорит, что у нее мигрень, — он поднял на нее глаза. В них читалась мучительная смесь вины и надежды. — Ну что? Узнала что-то? Я звонил дяде Коле, но он не берет трубку.
— Он не берет трубку, потому что ему стыдно, — сказала Алиса, садясь напротив него. Она не стала тянуть. — Деньги до него не дошли. Ни копейки. У него не было никакого кризиса. Были небольшие долги, о которых он проболтался твоей матери пару месяцев назад, но он с ними уже давно рассчитался. Сам.
Максим смотрел на нее, не понимая. —Но… тогда где деньги? Зачем ей это?
— А вот это самый главный вопрос, — тихо сказала Алиса. — Она не украла их для себя. И даже не для него. Она украла их, чтобы его спасти. Потому что не может не спасать. Это ее болезнь. Ее способ чувствовать себя нужной. Твой дядя рассказал мне о их детстве. Об отце-тиране. О том, как твоя мать, будучи ребенком, подставлялась под удары вместо него. Она взяла на себя эту роль — жертвенной спасительницы — и пронесла ее через всю жизнь. И теперь она инсценирует кризисы, чтобы иметь возможность снова и снова совершать эти жертвоприношения. На этот раз в жертву принесли мою квартиру.
Она наблюдала, как его лицо меняется. Сначала недоверие, затем потрясение, а потом — медленное, мучительное осознание. Он откинулся на спинку дивана и закрыл лицо руками.
— Боже мой… — его голос был глухим, приглушенным ладонями. — Это же… Это правда. Она всегда так… Вечно выдумывает, что у кого-то проблемы, бегает, суетится, навязывает помощь… Я просто думал, это у нее такая… гиперзабота.
— Это не забота, Максим. Это контроль. Это манипуляция. Ты же сам говорил, что она всегда добивалась всего через чувство вины. «Я для тебя все сделала, а ты…»
Он молчал. Ее слова, как ключ, подходили к замку его воспоминаний. Все мелкие эпизоды, на которые он предпочитал не обращать внимания, теперь складывались в единую, пугающую картину.
— Что же нам теперь делать? — наконец, прошептал он, выглядывая из-за ладоней. В его глазах стояла растерянность маленького мальчика.
Алиса глубоко вздохнула. Она шла к этому всю дорогу. —Не «нам». Пока не «нам». Сначала тебе. Ты стоишь на распутье, Максим. И тебе предстоит выбор.
— Какой выбор? — он смотрел на нее с надеждой, будто ждал готового решения.
— Выбор между своей матерью и своей женой. — Она произнесла это четко и ясно, не позволяя ему увильнуть. — Ты всю жизнь выбирал мать. Ты оправдывал ее, ты успокаивал меня, ты лавировал. Ты играл роль хорошего сына, потому что боялся ее разрушить своим непослушанием. Но теперь игра окончена. Ее болезнь разрушает уже не только ее жизнь, но и нашу. Твою и мою.
Она сделала паузу, давая ему понять всю серьезность своих слов. —Поэтому мой ультиматум. Я не требую вернуть деньги. Их уже не вернуть. Я не требую выгнать ее из дома. Я требую, чтобы ты наконец посмотрел правде в глаза. Чтобы ты перестал быть мальчиком и стал моим мужем. Моим союзником.
— Я что, по-твоему, не хочу этого? — в его голосе прозвучала обида.
— Хочешь? Тогда докажи. — Алиса скрестила руки на груди. — Мы идем к ней. Вдвоем. И мы говорим с ней. Не о деньгах. О ее поступке. О ее болезни. И ты говоришь ей все. Все, что копилось годами. Ты показываешь ей, что ее сын — это взрослый мужчина, который видит ее манипуляции и больше не намерен им подчиняться. И после этого… мы идем к семейному психологу. Втроем. И мы начинаем разгребать этот завал. Или…
— Или что? — он спросил почти беззвучно.
— Или я забираю Катю и уезжаю. Потому что я не позволю своей дочери расти в этой токсичной атмосфере жертвенности и чувства вины. Я не позволю, чтобы твоя мама когда-либо решила, что и мою дочь можно «спасти» подобным образом.
Она произнесла это без крика, без истерики. С холодной, бесповоротной решимостью. Она видела, как ее слова достигают цели. Он побледнел. Имя дочи стало тем последним аргументом, против которого не было возражений.
Он долго смотрел в пол, его плечи были напряжены. В комнате было слышно, как тикают часы. Он делал свой выбор. Не между плохим и хорошим. А между привычным, больным прошлым и пугающе неизвестным, но здоровым будущим.
Наконец он поднял голову. В его глазах уже не было растерянности. Была решимость, смешанная со страхом.
— Хорошо, — выдохнул он. — Ты права. Пора заканчивать с этим. Идем поговорим с мамой.
Они стояли перед дверью в комнату Галины Петровны, как два солдата перед решающим штурмом. Максим выдохнул, сжал кулаки и постучал. —Мама, можно? Нам нужно поговорить.
Из-за двери донесся слабый, страдальческий голос: —Я плохо себя чувствую, сыночек. Поговорим завтра.
— Нет, мама. Сейчас, — его голос прозвучал неожиданно твердо. Он повернул ручку и вошел внутрь.
Комната была погружена в полумрак. Галина Петровна лежала на кровати, накрывшись пледом, хотя в комнате было душно. При их появлении она с трудом приподнялась, изображая немощь, но ее глаза, быстрые и испуганные, выдали ее.
— Что такое? Опять ссориться пришли? — она начала с обороны, стараясь перехватить инициативу. — Я же сказала, я действовала из лучших побуждений! Вы меня в гроб сведете своими упреками!
Максим не подошел к ней, не сел на край кровати, как делал всегда. Он остался стоять рядом с Алисой, в центре комнаты. —Мама, хватит. Хватит лжи. Мы были у дяди Коли.
Все наигранное страдание мгновенно исчезло с ее лица. Его сменила животная, липкая паника. —Зачем вы туда полезли? Что вы ему наговорили? Он же больной человек, вы его расстроили!
— Он здоровый и абсолютно адекватный мужчина! — голос Максима впервые зазвенел, сорвался на крик, но не истеричный, а полный боли и гнева. — Деньги до него не дошли. Ни копейки! У него не было никакого кризиса! Ты солгала. Ты солгала мне, ты солгала Алисе. Зачем?
Галина Петровна замерла. Ее глаза метались от лица сына к лицу невестки, ища хоть каплю сочувствия, хоть тень сомнения. Но не находили. Стена, за которой она пряталась всю жизнь, рушилась.
— Я… я хотела помочь… — она начала заученную фразу, но Максим резко прервал ее.
— НЕТ! — он ударил кулаком по комоду, отчего задребезжали флаконы с духами. — Хватит! Хватит этих сказок! Ты не хотела помогать! Ты хотела чувствовать себя нужной! Хотела, чтобы мы все снова были у тебя в долгу! Чтобы я бегал за тобой и умолял простить меня за то, что я посмел жениться и быть счастливым! Чтобы Алиса благодарила тебя за то, что ты распорядилась ее жизнью!
Он говорил, и слова, годами копившиеся где-то в самой глубине, вырывались наружу лавиной. —Ты всю жизнь манипулировала мной! «Я ради тебя от всего отказалась», «Я одна тебя вырастила», «Ты мне теперь должен». Должен что? Должен лишить себя права на собственную жизнь? Должен позволять тебе унижать мою жену и красть у нее? Я твой сын или твоя собственность?
Галина Петровна смотрела на него широко раскрытыми глазами. В них был не просто испуг, а ужас осознания. Ее оружие — чувство вины — turned against her. Ее сын, ее идеальный, послушный мальчик, смотрел на нее глазами взрослого, рассерженного мужчины и видел ее насквозь.
— Как ты смеешь… Я твоя мать… — она прошептала, но это уже не было упреком. Это был жалкий, последний щит.
— Да, ты моя мать! — крикнул он. — И именно поэтому мне больнее всего! Именно поэтому я годами закрывал на все это глаза! Но ты перешла все границы. Ты уничтожила самое ценное, что у меня было. Доверие моей жены. Мой покой. Ты своими руками разрушила нашу семью. Ради чего? Ради призрака из своего прошлого?
Его слова висели в воздухе, тяжелые и неоспоримые. Галина Петровна сжалась в комок, ее тело содрогалось от беззвучных рыданий. Маска «страдалицы» упала, обнажив несчастную, испуганную, по-старчески беспомощную женщину.
— Ты ничего не понимаешь… — она захлебнулась слезами. — Вы все меня используете, а потом бросаете! Коля… он всегда такой беспомощный… а ты… ты весь в нее, забыл про мать… Я одна! Мне страшно! Я должна была всех спасти, всех привязать к себе, иначе меня не будет! Меня просто не будет!
Она рыдала, и это уже не было манипуляцией. Это была исповедь, вывернутая наизнанку больная душа.
В этот момент вперед шагнула Алиса. До сих пор она молчала, давая мужу высказать все. Теперь ее очередь. Ее голос прозвучал тихо, но с такой неумолимой силой, что рыдания Галины Петровны на мгновение прекратились.
— Вы боитесь быть ненужной. Понятно. Но знайте, Галина Петровна, своим поступком вы добились прямо противоположного. Вы не привязали к себе никого. Вы всех оттолкнули.
Алиса посмотрела на нее без ненависти, но и без жалости. С холодной, почти клинической констатацией факта. —Вы хотели быть жертвой и спасительницей. Но вы просто стали воровкой в глазах сына и мошенницей в моих. Ваша жертва оказалась напрасной. От нее остался только прах.
Она повернулась к выходу, но на пороге обернулась, чтобы бросить последнюю фразу, тихую и окончательную. —А насчет денег… не беспокойтесь. Я уже все решила. Это будет не ваша просьба, а мое решение. Вы больше никому не нужны в этой роли. Только если выберете другую.
Она вышла, оставив сына и мать наедине с руинами их больных отношений. Максим еще секунду постоял, глядя на согбенную, рыдающую фигуру матери, затем развернулся и молча вышел, закрыв за собой дверь.
Прошла неделя. Неделя тяжелого, давящего молчания в большом доме. Галина Петровна не выходила из своей комнаты. Максим молча ходил на работу и молча возвращался. Алиса занималась Катей и вела тихие, деловые телефонные переговоры.
В воскресенье утром она объявила: —Сегодня приедет Николай. И его дети. И мы все поговорим.
Максим лишь кивнул. Он уже не спрашивал. Он принял ее условия.
Ровно в два часа дня раздался звонок в дверь. Николай пришел не один. С ним были его два взрослых сына, рослые, серьезные парни, смущенно поздоровавшиеся с тетей и дядей. Они чувствовали себя не в своей тарелке, но приехали по просьбе отца.
Галина Петровна вышла в гостиную, увидев брата, она всплеснула руками, ее глаза наполнились слезами. —Коля! Милый! Прости меня, я так глупо все сделала… я хотела как лучше…
— Сядь, Галя, — сказал он тихо, но твердо. В его голосе не было прежней братской мягкости. Была усталость и решимость.
Все расселись в гостиной. Напряжение витало в воздухе, густое и осязаемое. Алиса вышла вперед. Она была спокойна и собрана.
— Я всех собрала здесь, чтобы поставить точку в этой истории. Юридически вернуть деньги принудительно — долго, дорого и публично. Я не хочу этого. Я не хочу мести. Я хочу справедливости.
Она повернулась к Николаю. —Николай, вы не виноваты в случившемся. Но факт остается фактом: ваша сестра, желая вам помочь, передала вам крупную сумму, принадлежавшую мне. Я предлагаю вам подписать со мной соглашение о возврате этого долга. Не сразу. Вы будете возвращать его частями, в течение пяти лет, на условиях, которые не разорят ваш бизнес.
Николай с облегчением вздохнул и кивнул. —Конечно, Алиса. Я согласен. Я так и хотел поступить. Это справедливо.
— Нет! — вскрикнула Галина Петровна. — Это же мой долг! Мой! Я должна отдать! Коля не виноват!
— Именно так, — холодно парировала Алиса. — Это ваш долг. Но платить по нему будет он. Не вы.
Она посмотрела на свекровь, и в ее взгляде не было злорадства. Была беспощадная ясность. —Вы хотели быть жертвой и спасительницей одновременно. Вы хотели, чтобы ваши жертвы были видны, чтобы все были у вас в долгу. Отныне вы лишены этой роли. Ваш брат будет отдавать долг мне, а не вам. Он будет решать свои проблемы сам, а вы больше не сможете бросаться ему на помощь, ведь вы ему больше не должны. Вы больше никому не должны. Ваш сын…
Алиса перевела взгляд на Максима, который сидел, сгорбившись, и смотрел в пол. —Ваш сын будет решать свои проблемы с психологом, а не с вами. Он больше не ваш маленький мальчик, который должен вам за свое рождение. Он свободен. Ваша жертва была напрасна. От нее остался только прах. Вы больше никому не нужны в этой роли. Только если выберете другую.
В комнате повисла гробовая тишина. Галина Петровна сидела, выпрямившись, ее лицо было абсолютно пустым. Она смотрела в пространство перед собой, но не видела ничего. Ее оружие было выбито из рук. Ее козыри оказались биты. Вся ее жизнь, выстроенная вокруг идеи жертвенности, рухнула в одно мгновение. Она была не в тюрьме, не в ссылке. Она была в самой страшной для себя тюрьме — в полном одиночестве и ненужности. Ее жертва оказалась никем не востребована.
Через несколько минут все молча разошлись. Николай с сыновьями уехал, пообещав прислать проект соглашения. Максим ушел в свой кабинет. Алиса увела Катю играть.
Галина Петровна осталась сидеть в пустой гостиной. Она сидела очень прямо, как на параде, и смотрела в окно на пустынную улицу. В ее глазах не было слез. Не было даже тоски. Была пустота. Абсолютная, всепоглощающая пустота.
Она добилась всего, чего хотела. Все вокруг были обязаны ей. И это оказалось самой страшной карой.
Алиса же, стоя на кухне и глядя на играющую дочь, не чувствовала ни радости, ни торжества. Она чувствовала тяжелую, выстраданную тишину. Она лишилась квартиры, но обрела нечто большее — полный контроль над своей жизнью и разрушила токсичную родовую схему. Финал был не сладким, а горьким и правдивым. Но в этой горечи была крошечная надежда на то, что когда-нибудь, возможно, из этого праха сможет прорасти что-то новое. Для всех, кто захочет этого исцеления.