Лидию Петровну, женщину под шестьдесят, неугомонную и деятельную, подруги за спиной звали не иначе как Лидуся-хлопотунья. И ведь было за что! Энергия из нее так и перла, не давая присесть ни на минуту ни ей самой, ни тем, кто оказывался рядом. Дети – трое – давно разлетелись из родительского гнезда, обзавелись своими семьями, оставив ее одну в просторной «трешке» в центре города.
Квартира эта, казалось, до сих пор хранила отголоски прошлого: то звонкий детский смех, то яростные споры повзрослевших отпрысков, то умиротворяющую тишину редких семейных вечеров. Пять лет как не стало ее Коленьки, любимого мужа. Ушел, а после него – только звенящая пустота да стопка старых фотоальбомов, которые Лидия Петровна доставала лишь в те редкие моменты, когда тоска подкатывала к горлу колючим комком.
Впрочем, хандрить ей было некогда. Жизнь кипела: по утрам – скандинавская ходьба в парке, по четвергам – посиделки с подругами за чашкой чая и ее фирменной яблочной шарлоткой, а на выходных она без остатка отдавалась своей даче, превратив несчастные шесть соток в подобие райского сада. Всё, казалось бы, шло своим чередом, гладко и предсказуемо. Но где-то на самом донышке души сидела заноза – необъяснимое чувство, будто что-то важное в ее жизни так и не случилось, какая-то главная страница осталась неперевернутой.
В тот промозглый сентябрьский вторник, когда дождь без устали барабанил по карнизу, нагоняя тоску, Лидия Петровна вдруг решилась – пора разобрать антресоли. Эту экзекуцию она откладывала, кажется, целую вечность, всякий раз находя благовидный предлог: то рассаду пора пикировать, то спину ломит. Но сегодня, под этот унылый аккомпанемент, ей до зуда захотелось навести порядок. И не столько в шкафах, сколько в собственной голове.
Вооружившись стремянкой и тряпкой, она с рвением, достойным лучшего применения, взялась за дело. Старые коробки с поблекшими елочными шарами, подшивки «Работницы» времен ее молодости, пыльный диапроектор, который Коленька вечно обещал, да так и не починил – всё это безжалостно летело в мусорные мешки. И вот, в самом дальнем, забитом углу, под ворохом пожелтевших газет, рука ее нащупала старую деревянную шкатулку, обитую изнутри потрепанным бархатом. Мамина шкатулка. Лидия Петровна и забыла, что забрала ее после похорон.
Сердце почему-то екнуло, когда она приподняла крышку. Внутри, перевязанные выцветшими лентами, лежали пачки писем. Переписка родителей. Лидия Петровна грустно улыбнулась – мама до последнего дня говорила об отце, которого почти не помнила, с такой нежностью. Она стала перебирать пожелтевшие конверты, вдыхая знакомый с детства, сладковатый запах старой бумаги. И вдруг, среди аккуратного отцовского почерка, она увидела чужой конверт. Плотная серая бумага, каллиграфические, выведенные фиолетовыми чернилами буквы. Адрес отправителя – московский. А имя… От этого имени у нее перехватило дыхание. «Игорь Воронцов».
Игорь… Игорек… Так она звала свою первую, самую отчаянную и самую больную любовь. Девятнадцатилетняя девчонка, выпускница педучилища, по распределению заброшенная в крошечный подмосковный городок. А он – молодой, талантливый художник, вчерашний студент Строгановки, работавший в местном ДК. Их роман был похож на вспышку молнии – такой же ослепительный и короткий. Они бродили по ночным улочкам, читали друг другу стихи, мечтали о будущем, которое казалось бесконечным. Игорь без конца писал ее портреты, и на каждом она была другой: то задумчивой, то хохочущей до слез. «У тебя в глазах целая вселенная», – говорил он.
А потом всё оборвалось. Армия. Он писал ей каждый день, и от его писем, полных любви и нежности, становилось тепло. Она отвечала, ждала, зачеркивала дни в календаре. А потом письма приходить перестали. Вот так, внезапно. Она посылала одно письмо за другим, но в ответ – тишина. Через полгода общая знакомая в разговоре мимоходом бросила, что видела Игоря в городе, гуляющего под ручку с какой-то блондинкой. В тот момент ее мир просто перестал существовать. Гордость, перемешанная с дикой болью, заставила ее собрать все его письма и фотографии и бросить в печь. Она уехала, поступила в другой институт, выскочила замуж за Коленьку – хорошего, надежного, который носил ее на руках. Родила детей, прожила с ним счастливую жизнь, но где-то в самой глубине души, за семью печатями, она хранила память об Игоре, о той первой, обжигающей любви.
И вот теперь, сорок лет спустя, она держала в руках его письмо. Только адресовано оно было не ей. А ее маме, Анне Сергеевне. Пальцы не слушались, когда она вскрывала конверт.
«Уважаемая Анна Сергеевна! – писал Игорь. – Простите, что пишу Вам. Я не знаю, дошли ли до Лиды мои последние письма. Я писал каждый день, но она не отвечает. А недавно мне сказали, что она вышла замуж. Я отказываюсь в это верить. Я люблю ее больше всего на свете. Если это так, если она меня больше не любит, пусть просто напишет мне об этом. Хватит одной строчки, и я исчезну. Но я должен узнать это от нее самой. Умоляю, передайте ей это письмо. Я не знаю, что мне делать. Мой мир рухнул. Ваш Игорь».
Лидия Петровна читала и перечитывала эти строки, и горячие слезы застилали мир. Мама… родная мама не отдала ей это письмо. Зачем? Почему она так поступила? Она же видела ее страдания, видела, как дочь тает на глазах. Неужели считала, что так будет лучше? Вопросы роились в голове, но ответов на них уже никто не мог дать. Она посмотрела на дату. Письмо было отправлено всего через месяц после того, как она перестала получать от него весточки. Значит, он писал, не забывал, любил… А она… она сама, своими руками, все разрушила, поверив глупым сплетням, не дав ему даже шанса.
Вся ее налаженная, правильная, устроенная жизнь в один миг показалась ей карточным домиком, построенным на лжи. А что, если бы?.. Если бы то письмо дошло до нее тогда? Какой бы стала ее жизнь? Стала бы она счастливее? Ее взгляд упал на фотографию мужа на комоде. Коленька… он был лучшим мужем и отцом. Она любила его, конечно, любила – спокойной, ровной, благодарной любовью. Но та первая, сумасшедшая страсть к Игорю так и осталась неповторимой вспышкой.
Лидия Петровна снова взяла конверт. Обратный адрес был написан до боли четко: Москва, Арбат, дом 15, квартира 32. Живет ли он там до сих пор? Что с ним? Помнит ли? Внутри что-то шевельнулось. Не то простое любопытство, не то отчаянная, безумная надежда. А что, если попробовать его найти? Просто чтобы узнать. Просто чтобы сказать «прости» за то, что не поверила.
Дождь за окном стих так же внезапно, как и начался. Из-за туч выглянуло солнце, и его луч, пробившись сквозь мокрое стекло, заиграл на пылинках в воздухе. Лидия Петровна решительно встала. Всё. Решено. Она поедет в Москву. И найдет его, чего бы ей это ни стоило. Эта недописанная страница ее жизни должна быть, наконец, закончена.
Решение, принятое впопыхах под аккомпанемент осеннего дождя, не растворилось с утренним туманом. Напротив, оно лишь окрепло, пустило корни и уже к обеду вылилось в четкий план действий. Лидия Петровна, с ее неуемной энергией, действовала на удивление быстро и решительно, будто боялась, что малейшее промедление заставит ее свернуть с намеченного пути. Билет на ночной поезд до Москвы был куплен через интернет – слава богу, внук давно посвятил ее во все премудрости современных технологий. Небольшая дорожная сумка была собрана в один миг: чистое белье, удобные туфли, нарядная кофточка – на всякий случай – и, разумеется, та самая шкатулка с бесценным письмом, которое она теперь прятала так, словно это было по меньшей мере государственное достояние.
Подругам она что-то туманно наплела про «неотложные дела у дальней родственницы», не вдаваясь в лишние подробности. Она и сама не знала, что им потом расскажет. Да и будет ли о чем рассказывать? Холодная змейка страха порой пробегала по спине. А что, если она приедет по заветному адресу, а дверь ей никто не откроет? Или откроет совершенно чужой человек, который и имени такого – Игорь Воронцов – никогда не слышал? Или, что было еще страшнее, дверь откроет его жена, а сам он, седой, грузный, смерит ее уставшим взглядом и не узнает… От этих мыслей становилось дурно, но она решительно гнала их прочь. Она дала себе слово дойти до конца.
Всю ночь в поезде она не сомкнула глаз. Под мерный перестук колес перед ее мысленным взором проносились картины далекого прошлого: вот они с Игорем, взявшись за руки, бегут под теплым летним ливнем; вот он читает ей стихи Блока, а вот его лицо, полное тоски, в окне вагона уходящего поезда… Она почти физически ощутила ту пронзительную боль, ту звенящую пустоту, которая поглотила ее тогда, сорок лет назад. И горькое, запоздалое раскаяние сдавило сердце. Ну как она могла быть такой глупой, такой гордой? Почему не попыталась докопаться до истины, почему так легко поверила злым языкам?
Москва оглушила ее суетой и шумом. Но Лидия Петровна, выросшая в большом городе, не растерялась. Уверенно спустилась в метро, доехала до нужной станции и вот, спустя полчаса, уже стояла перед старинным домом на Арбате. Сердце в груди отбивало бешеную дробь. Дом номер 15. Вот он. Старый, с облупившейся лепниной и высокими окнами. Сделав глубокий вдох, она шагнула в гулкий, пахнущий сыростью подъезд.
Квартира номер 32 оказалась на последнем, четвертом этаже. Лифта, разумеется, не было. Пока она поднималась по стертым мраморным ступеням, ее решимость таяла с каждым шагом. У заветной двери, обитой потрескавшимся темным дерматином, она замерла, не решаясь нажать на кнопку звонка. А что она скажет? «Здравствуйте, я Лида, вы меня, наверное, не помните…» Глупость какая. Она простояла так, наверное, целую вечность, когда дверь соседней квартиры со скрипом отворилась, и на пороге возникла миниатюрная старушка в пушистом халате и с бигуди на голове.
– Вы к кому, милочка? – полюбопытствовала она, смерив Лидию Петровну острым, как шило, взглядом.
– Я… я ищу Игоря Воронцова. Он здесь живет? – голос предательски дрогнул.
Старушка хитро сощурилась.
– Игоря? А вы ему кем приходитесь, если не секрет? А то ходют тут всякие…
– Я его старая знакомая. Очень старая, – с печальной улыбкой ответила Лидия Петровна.
Видимо, ее вид внушал доверие. Старушка тут же смягчилась.
– А-а-а, ну тогда другое дело. Только нету его. Уехал он. Давно уже. Лет десять как.
У Лидии Петровны все внутри оборвалось.
– Уехал? А куда, вы не знаете?
– Как же не знать! Знаю, конечно. Он в Переславль-Залесский перебрался. Говорил, от Москвы-матушки устал, тишины ему подавай, природу писать. Он ведь у нас художник с именем! – с гордостью сообщила соседка. – Вот, на днях по телевизору его выставку показывали. Он там домик себе купил, на самом берегу озера. Адреса точного не скажу, милая, а только все его там знают. Воронцов – он один такой.
Надежда, только что почти угасшая, вспыхнула с новой силой. Переславль-Залесский! Это ведь не на краю света. Лидия Петровна горячо поблагодарила словоохотливую соседку, которая, войдя во вкус, уже было начала посвящать ее во все тайны их знаменитого жильца, и почти бегом спустилась по лестнице.
Дорога до Переславля на рейсовом автобусе заняла еще несколько часов. Живописный старинный городок на берегу Плещеева озера встретил ее долгожданной тишиной и умиротворением. Найти дом художника Воронцова оказалось и впрямь делом нехитрым. Первый же встречный, колоритный дедушка с удочками, подробно объяснил ей, как дойти до «дома с синими ставнями на самом берегу».
И вот она стоит перед этим домом. Небольшой, но удивительно уютный, с ухоженным садиком, в котором доцветали последние розы. Из трубы вился сизый дымок. Заставив себя сделать несколько шагов по дорожке, она робко постучала в дверь. Тишина. Она постучала снова, на этот раз настойчивее. За дверью послышались шаги.
Дверь открыл высокий седой мужчина в свитере, испачканном краской. Он смотрел на нее вопросительно, слегка прищурив до боли знакомые серые, как грозовое небо, глаза. Это был он. Постаревший, с глубокой паутинкой морщин у глаз, но все тот же Игорь. А он… он ее не узнавал.
– Вы кого-то ищете? – спросил он спокойным, глубоким баритоном.
Лидия Петровна не могла вымолвить ни слова. Она просто смотрела на него, и слезы, которые она так долго и мужественно сдерживала, хлынули из глаз. Дрожащей рукой она протянула ему старый, пожелтевший конверт.
Он взял письмо, недоуменно перевел взгляд с нее на конверт. И вдруг его лицо изменилось. Он вгляделся в ее черты, и в его глазах промелькнуло узнавание, изумление, неверие…
– Лида? – прошептал он. – Лидуся? Не может быть…
Он отступил на шаг, пропуская ее в дом. Внутри было светло и пахло деревом, скипидаром и печеными яблоками. Все стены были увешаны картинами. Пейзажи, натюрморты… И вдруг она увидела его. На самом почетном месте, над камином, висел ее портрет. Тот самый, где она, девятнадцатилетняя, смеется, запрокинув голову.
– Я никогда тебя не забывал, – тихо сказал он, не сводя с нее глаз. – Я искал тебя. После армии приехал в твой город, но мне сказали, что ты уехала, вышла замуж… Я думал, ты меня разлюбила, забыла… А это письмо… – он сжимал в руках пожелтевший конверт, – оно так и не дошло?
Вместо ответа она лишь молча кивнула, не в силах остановить слез. Это были слезы раскаяния за свою юношескую гордость, слезы горечи о сорока потерянных годах и слезы тихого счастья, которое, казалось, было уже невозможно. Они проговорили всю ночь напролет, рассказывая друг другу о жизнях, прожитых в разлуке. О своих семьях, детях, радостях и печалях. И чем дольше они говорили, тем яснее понимали, что та первая, обжигающая любовь не умерла, а просто затаилась где-то в глубине души, чтобы теперь, на закате жизни, вспыхнуть с новой, уже осознанной и мудрой силой.
Утром Лидия Петровна позвонила детям и сказала, что задержится. Она не знала, на сколько. Может быть, на неделю. А может быть, навсегда. Она смотрела на Игоря, который заваривал для нее чай на кухне, на солнечные блики, играющие в его седых волосах, и впервые за долгие-долгие годы чувствовала абсолютную гармонию. Последняя, самая важная страница в книге ее жизни была наконец-то перевернута. И впереди ее ждала новая, совершенно другая история. История о забытом письме и обретенной, сорок лет спустя, надежде на счастье.