— Мам, документы нужно оформлять, — сказала Марина. — Наследство, квартира.
Смешно. Какое наследство? Трёшка в хрущёвке да дача-сара.
— Давай завтра к нотариусу, — кивнула Анна. — Всё переоформим.
Нотариус — молодая тётка в очках — долго читала бумаги. Хмурилась, перечитывала.
— Странно, — пробормотала она.
— Что странно? — спросила Анна.
— Завещание есть. Составлено три года назад.
— Ну и хорошо.
Нотариус подняла глаза.
— Но не на вас. На дочь. Марину Петровну.
Анна не поняла сразу. Просто не дошло.
— То есть как — на дочь?
— Квартира завещана Марине Петровне полностью. Вам — только право пожизненного проживания.
Пожизненного проживания?!
Анна обернулась к дочери. Марина смотрела в пол. Красная, как рак.
— Маринка, ты знала?
— Я, папа сказал, что так лучше. Что молодым легче с документами.
— Ты знала?!
— Мам, ну что ты. Я же не выгоню тебя! Это же наша квартира!
Наша.
А уже через месяц оказалось — не наша.
Анна стояла посреди квартиры, где прожила тридцать восемь лет. И вот она стала чужая. Просто так.
— Мам, ты же понимаешь, — Марина не могла посмотреть в глаза. Крутила в руках завещание, будто молитвослов. — Папа хотел, чтобы я была самостоятельной.
Самостоятельной?!
Анна усмехнулась. Горько так, что даже самой стало противно.
— Самостоятельной, — прошептала она. — А я что, Маринка?
Молчание. Тяжёлое, как чугунная сковорода бабки Дуси. Помните такие? В которой можно и блинов напечь, и по голове врагу дать, если что.
Дочь сжала губы. Тридцать четыре года, а выглядит как школьница перед директором.
— Но мам, нам пора жить отдельно. Ну две хозяйки у одной плиты – это же неправильно. А ты можешь вполне на даче пожить, там свежий воздух, тишина.
На даче – где ни электричества, ни воды. На даче этой они не были уж лет десять, там и крыша, наверняка, провалилась. Анна оглядела комнаты.
— Когда? — только и смогла выдавить из себя.
— До понедельника, мам. У меня, то есть у нас планы.
У нас. Значит, зять в курсе. Значит, обсуждали за спиной.
Что-то внутри хрустнуло. То, что связывало их с Мариной невидимой нитью все эти годы.
— Хорошо, — кивнула Анна. — Хорошо, доченька.
И знаете, что самое страшное? Марина обрадовалась. Расцвела вся, будто ей подарок подарили.
— Мам, ты такая молодец! Я знала, что ты поймёшь!
Да что тут понимать-то?
Через три дня Анна стояла на пороге с двумя чемоданами.
— Мам, — Марина обняла её на прощание. Пахла новыми духами. Дорогими. — Ты не обижайся. Просто, просто так надо.
А куда ехать — Анна знала. К свекрови. К Клавдии Семёновне. К той самой женщине, которая тридцать восемь лет назад сказала сыну: «Женишься на этой — порог моего дома не переступишь».
Ну вот и не переступала.
Клавдия Семёновна открыла дверь и замерла. Будто привидение увидела.
— Ты?!
Анна кивнула. Чемоданы в руках вдруг стали тяжёлыми, как мешки с картошкой.
— Здравствуйте, Клавдия Семёновна.
— Что случилось? Петька что, воскрес? — в голосе свекрови звучал яд. Чистый, концентрированный.
— Нет. Нашу квартиру, квартиру Марина забрала.
Старуха прищурилась. Восемьдесят лет, а глаза — как у ястреба. Острые.
— И что? Ко мне приперлась?
— Да.
— Входи, — процедила сквозь зубы.
Квартира встретила запахом валерьянки и старости.
— На кухню иди. Чай будешь?
— Буду.
Сидели друг напротив друга. Две женщины, которые любили одного мужчину. По-разному, но любили.
— Значит, выгнала тебя драгоценная дочка, — Клавдия Семёновна прихлёбывала чай. — А сынок мой, значит, завещание оформил не на жену, а на детку.
Анна промолчала. Что тут скажешь?
— Думала, я злорадствовать буду? — старуха усмехнулась. — А я не буду. Знаешь почему?
— Почему?
— Потому что моя дочь то же самое сделала. Двадцать лет назад. В дом престарелых сдать хотела. За то, что денег на её свадьбу не дала.
Вот это поворот.
— Не знала, — тихо сказала Анна.
— Откуда знать-то? Мы же не разговаривали. Ты — плохая невестка, я — плохая свекровь. Роли распределили и играли.
А ведь правда. Тридцать восемь лет в одном городе, а друг друга не знают.
— Клавдия Семёновна. Я ненадолго. Найду работу, сниму что-нибудь.
— В шестьдесят лет? — фыркнула старуха. — Да где ты найдёшь работу-то? Сейчас и молодых не берут.
И тут что-то произошло. Анна заплакала. Просто взяла и заплакала, как ребёнок. Тихо так, без всхлипов.
Свекровь встала, подошла, положила руку на плечо.
— Ну что ты. Что ты, дурочка.
Дурочка! А ведь Петька её так же называл. Ласково.
— Живи пока. Комната свободная есть.
— Петя сюда приходил, — сказала Клава вечером. — После ваших ссор. Сидел тут, курил на подоконнике. Говорил: «Мама, она хорошая. Просто вы друг друга не знаете».
Первую неделю они ходили по квартире, как два кота на одной территории. Настороженно. Клавдия Семёновна ворчала, что Анна неправильно моет посуду. Анна молчала, что свекровь храпит по ночам.
Но потом уже и готовили вместе.
Клава рассказывала, какой Петька был в детстве. Упрямый, как козёл. Но справедливый.
— Помню, в третьем классе пришёл домой с фингалом. Говорю: «Что случилось?» А он: «Мальчишки девочку обижали. Я заступился». Вот такой был.
Анна слушала и понимала: она мужа не знала. Совсем. Он был для неё одним, а для матери — совсем другим.
— Клавдия Семёновна, а почему вы меня тогда не приняли?
Старуха задумалась. Лук резала, а слёзы — то ли от лука, то ли от воспоминаний.
— Боялась, что отнимешь. Один сын у меня был. Единственный. А ты такая красивая, умная. Думала, он меня забудет.
— А я боялась, что вы его отнимете, — призналась Анна. — Что скажете: «Выбирай — мать или жена».
Смеялись. Две дурочки, которые полжизни друг друга боялись.
А потом Клавдия Семёновна заболела. Ничего серьёзного — просто грипп. Но в восемьдесят лет любой грипп — не шутка.
Анна ухаживала. Чай с малиной, горчичники, таблетки по расписанию.
— Знаешь, — шептала больная свекровь, — а ты хорошая. Петька не ошибся.
Они уже не воевали. Наоборот — понимали с полуслова. Анна готовила, Клава рассказывала соседкам: «Невестка у меня золотая. Не каждая так ухаживать будет».
И тут позвонила Марина.
— Мам, как дела?
Голос странный. Напряжённый.
— Хорошо, доченька. Живу у бабушки Клавы.
— У свекрови?! Вы же не общались? Мам, а может, ты домой вернёшься? Я тут подумала.
— О чём подумала?
— Да так. Серёжа узнал, что это я тебя попросила уйти. Теперь мне все твердит, что я поступила неправильно.
А-а-а. Значит, зять возмутился. Интересно.
— Мам, ты меня слышишь?
— Слышу, Маринка.
— Ну так что? Вернёшься?
Анна посмотрела на Клавдию Семёновну. Старуха делала вид, что читает газету, но уши — торчком.
— Не знаю, доченька. Мне и тут, мне и тут хорошо.
Марина приехала через неделю.
Не позвонила — просто появилась на пороге. В дорогом пальто, с букетом роз и виноватыми глазами.
— Мам.
Анна открыла дверь и застыла.
Дочь выглядела усталой.
— Можно войти?
— Заходи.
Клавдия Семёновна демонстративно ушла на кухню, но дверь не закрыла. Подслушивает, старая лиса.
— Мам, я хотела поговорить.
— Говори.
Марина села на край дивана.
— Знаешь, мам, Серёжа сказал такие вещи.
— Какие вещи?
Марина заплакала. Тихо, как ребёнок, которого поругали за разбитую чашку.
— Он сказал, что я, что я чудовище. Что нормальные люди родителей на улицу не выгоняют. Что его мать, если б узнала, никогда б меня в дом не пустила.
— И что ты ответила?
— Я сказала, что ты сама ушла. Что я не выгоняла.
— А он?
— А он засмеялся. Сказал: "Марина, ты серьёзно думаешь, что я дурак? Мать сама уходит из дома, где прожила сорок лет?"
Умный мужик этот Серёжа. Анна его всегда недооценивала.
— И мы поссорились, мам. Сильно. Он сказал, что не хочет жить с женщиной, которая способна на такое. Что боится, как я буду с его родителями обращаться.
— И ушёл?
— Ушёл. Уже неделю не появляется.
Вот тебе и самостоятельность. Вот тебе и планы.
А Клавдия Семёновна с кухни кричит:
— Анька! Чай ставить?
— Ставьте!
Марина удивлённо посмотрела на мать.
Клавдия Семёновна вошла с подносом. Три чашки, печенье, варенье. Села рядом с Анной. Демонстративно.
— Ну, здравствуй, внучка, — сказала она Марине. — Давно не виделись.
— Здравствуйте, бабушка Клава.
— Слышала я про ваши дела. Мать из дома выгнала?
Марина покраснела, как школьница.
— Я не выгоняла! Просто...
— Просто решила поиграть во взрослую жизнь, — прервала Клавдия Семёновна. — А оно вон как вышло.
— Бабушка Клава, вы не понимаете...
— Понимаю, понимаю. Мне восемьдесят лет, внучка. Всякого насмотрелась. И знаешь что? Твоя мать — золото. Три месяца живёт со мной, ни разу голос не повысила. За больной ухаживала, готовила, стирала.
— Мам ухаживала за вами? — Марина посмотрела на Анну с удивлением.
— А ты думала, она тут на курорте отдыхает? — Клавдия Семёновна фыркнула. — Когда я болела, ночами не спала. Температуру мерила, лекарства давала. Как родная дочь.
— Клавдия Семёновна, ну хватит, — попросила Анна.
— Не хватит! Пусть знает, какую мать потеряла.
Марина плакала уже в голос.
— Мам, я не думала, я думала, найдешь себя, тебе будет легче без меня. Что ты займёшься собой.
— Маринка, мне шестьдесят. Какое «найдешь себя»? Я себя уже нашла. Тридцать восемь лет назад, когда тебя родила.
— Мам.
— И знаешь, что ещё? Я впервые за последнее время чувствую себя нужной. Клавдия Семёновна без меня пропадёт, а я без неё — тоже.
— Мам, на меня затмение какое-то нашло. Я ведь даже не поинтересовалась, как ты устроилась. Куда денешься, что есть будешь.
Анна подошла к дочери, обняла.
— Маринка, я не злюсь. Честное слово.
— А надо бы! — рявкнула Клавдия Семёновна. — Я бы на твоём месте вообще разговаривать не стала!
Марина плакала уже без остановки.
— Мам, а можно я к вам буду иногда приезжать?
— Можно, — сказала Анна.
— А можно я Серёже позвоню? Скажу, что всё поняла?
— Звони.
Дочь достала телефон дрожащими руками.
— Серёж? Это я. Да, я у мамы. Нет, не дома. У бабушки Клавы. Да, у папиной. Серёж, ты был прав. Я — дура. Нет, не дура. Я — эгоистка. Но я исправлюсь. Серёж, а ты домой придёшь?Придёшь?!
Анна и Клавдия Семёновна переглянулись. Старуха подмигнула.
— Ну что, Анька, будем невестку перевоспитывать?
— Будем, Клавдия Семёновна. Будем.
А Серёжа приехал через неделю. С букетом для Анны и коробкой конфет для Клавдии Семёновны.
— Простите меня, — сказал он. — Я должен был раньше вмешаться.
— Не должен был, — ответила Анна. — Марина сама должна была понять.
— Мам, а может ты все-таки вернешься к нам? — спросила дочь как-то вечером.
— А бабушка Клава?
— И бабушка Клава! Мы большую квартиру купим. И бабушка к нам переедет!
Клавдия Семёновна фыркнула:
— Куда я в восемьдесят лет переезжать буду? Тут моё место. А вы приезжайте. По воскресеньям, например.
И вот теперь каждое воскресенье — как праздник. Марина с Серёжей приезжают с продуктами. Готовят вместе.
Марина теперь звонит каждый день:
— Мам, как дела? Как бабушка Клава?
И это не дежурные звонки.
— Знаешь, Анька, — говорит Клавдия Семёновна по вечерам, — а внучка твоя хорошая выросла, наконец.
Выросла. В тридцать четыре года.
А вчера Марина пришла с новостью.
— Мам, бабушка Клава, мы ждём ребёнка.
Клавдия Семёновна заплакала. В восемьдесят лет заплакала, как девчонка.
— Правнучка будет! Или правнук!
А Анна обняла дочь и подумала: всё как должно быть.
И теперь их будет пятеро.
Друзья, не забудьте подписаться, чтобы не пропустить новые публикации!
Рекомендую почитать: