Харизматичный еретик из портового города
В конце III века нашей эры христианство уже вышло из катакомб и готовилось примерить на себя имперские одежды. Но прежде чем стать государственной идеологией, ему нужно было разобраться с самим собой. И главный вопрос, который будоражил умы от Сирии до Галлии, был до ужаса прост: кто такой Иисус Христос? Ответ на него оказался настолько сложным, что едва не разорвал церковь на куски. А катализатором этого взрыва стал один человек — высокий, аскетичный и дьявольски обаятельный священник из Александрии по имени Арий. Он родился в Ливии около 256 года, получил блестящее образование в Антиохии и к началу IV века сделал себе имя в самом бурлящем котле тогдашнего мира — египетской Александрии. Это был не просто город, а плавильный тигель идей, где греческая философия мешалась с египетской мистикой, а иудейские мудрецы спорили с христианскими богословами прямо на рыночных площадях.
Арий был не просто учёным-книжником. Он был прирождённым оратором и популистом. Его проповеди в церкви Баукалис собирали толпы. Он умел говорить о сложных вещах так, что его понимали и портовые грузчики, и торговки рыбой. И то, что он говорил, было логично, понятно и, на первый взгляд, совершенно неопровержимо. Суть его учения, если отбросить все теологические нагромождения, сводилась к простой иерархии. Есть Бог-Отец — вечный, несотворённый, абсолютное начало всего. Он один и только он — настоящий Бог. А есть Сын, Иисус Христос. Он тоже велик, он — Логос, Слово Божье, через которое был сотворён мир. Но, — и в этом «но» была вся соль, — он не вечен. Было время, когда Сына не было. Отец сотворил его из ничего. Да, он первое и совершеннейшее из творений, но всё же — творение. Он не равен Отцу по природе, он — подчинённый, посредник между абсолютным Богом и тварным миром.
Эта идея была не просто богословским нюансом. Она била в самое сердце зарождающейся доктрины о Троице. Для простого человека, воспитанного на греческой философии с её строгой иерархией бытия, идея Ария была кристально ясной. Она устраняла парадокс. Как может быть три и один одновременно? Как может Сын быть таким же вечным, как Отец, если он — Сын? Арий предлагал элегантное решение, которое льстило человеческому разуму и не требовало мистических прыжков веры. Он был хорошим диалектиком и умело использовал Писание в своих целях. Он цитировал Евангелие от Матфея: «Дана Мне всякая власть на небе и на земле». Если «дана», рассуждал Арий, значит, раньше её не было. Значит, кто-то её дал, и этот кто-то — Отец. Или другая цитата, о дне Страшного суда: «О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец Мой один». Если Сын не знает чего-то, что знает Отец, как они могут быть равны? Эти аргументы, простые и убийственные, разлетались по Александрии со скоростью портовой сплетни.
Богословский маркетинг и первые баны
Арий не ограничивался проповедями в храме. Он был, возможно, первым в истории мастером «богословского маркетинга». Понимая, что сухие трактаты читают единицы, он облёк своё учение в форму простых, запоминающихся песенок и гимнов. Его последователи, ариане, распевали на улицах и в тавернах незамысловатые куплеты о том, что «был момент, когда Сына не было». Моряки, отправляясь в плавание, разносили эти мелодии по всем портам Средиземноморья. Мельники пели их, вращая жернова. Это была гениальная пиар-кампания. Пока его оппоненты писали многотомные труды, наполненные сложными философскими терминами, Арий вкладывал свои идеи прямо в уши простому народу. Его книга «Талия» («Пир») была написана вперемешку прозой и стихами, чтобы её было легче заучивать наизусть.
Разумеется, такой шум не мог остаться незамеченным. Епископ Александрии, святой Александр, поначалу пытался урезонить своего популярного пресвитера. Он устраивал диспуты, писал увещевательные письма. Но Арий был упрям и уверен в своей правоте. Конфликт быстро вышел из-под контроля. Александр, видя, что его паства расколота, а авторитет подорван, созвал в 318 году поместный собор в Александрии. На соборе присутствовало около ста египетских и ливийских епископов. После бурных дебатов учение Ария было осуждено как еретическое, а сам он вместе со своими ближайшими сторонниками отлучён от церкви. По-современному говоря, его «забанили».
Но Арий не был бы Арием, если бы смирился. Отлучение только подхлестнуло его. Он покинул Египет и отправился в Палестину, а затем в Никомедию, столицу Восточной Римской империи. И здесь он нашёл мощного покровителя в лице местного епископа Евсевия Никомедийского. Евсевий был не просто епископом, а влиятельным придворным, близким к императору Константину. Он, как и многие богословы восточной, антиохийской школы, симпатизировал идеям Ария. Спор из локального александрийского конфликта мгновенно превратился в общеимперский пожар. Евсевий начал рассылать письма в поддержку Ария другим епископам, собирая коалицию. Церковь раскололась на два враждующих лагеря. Одни поддерживали Александра и его веру в полное равенство Отца и Сына. Другие — Ария и его логичную иерархию. Города гудели, как растревоженные ульи. Споры о природе Христа велись не только в церквях, но и на рынках, в банях и цирюльнях. Григорий Нисский, один из отцов церкви, позже с иронией вспоминал: «Если ты спросишь о цене на хлеб, тебе ответят: "Отец больше Сына". Если поинтересуешься, готова ли баня, тебе скажут: "Сын произошёл из ничего"». Этот бытовой хаос не на шутку встревожил главного менеджера империи.
Император, Собор и одно неудобное слово
Император Константин Великий был человеком практичным. Он не был богословом и, по правде говоря, тонкости христианской догматики его волновали мало. Он увидел в христианстве то, чего так не хватало разваливающейся Римской империи — единую идеологию, способную сцементировать разношёрстное население от Британии до Персии. И тут, как назло, сами христиане устроили грандиозную свару, которая грозила расколоть не только церковь, но и всю империю. Константин, только что победивший своего последнего соперника Лициния и ставший единоличным правителем, был в ярости. Он отправил в Александрию своего советника, епископа Осия Кордубского, с письмом, в котором отечески журил и Александра, и Ария. Он называл их спор «пустым и бессмысленным», возникшим из-за «незначительных и ничтожных вопросов». Но миссия провалилась. Спор зашёл слишком далеко.
Поняв, что уговорами делу не поможешь, Константин решил действовать по-имперски. Он созвал первый в истории Вселенский собор. В 325 году в город Никею, недалеко от новой столицы, Константинополя, съехались епископы со всех концов ойкумены. Императорская почта предоставила им транспорт, их разместили в лучших домах. Сам Константин открыл собор, произнеся речь о необходимости единства. Он сидел на золотом троне, блистая в пурпуре и драгоценных камнях, и был больше похож на божество, чем на простого смертного. Всего собралось, по разным данным, от 250 до 318 епископов. Это было грандиозное шоу, призванное продемонстрировать единство церкви и империи.
Главными антагонистами на соборе были Арий, который защищал свои взгляды, и молодой, энергичный диакон из Александрии по имени Афанасий, который стал главным рупором партии Александра. Дебаты были жаркими. Ариане предлагали компромиссные формулировки, но их оппоненты, возглавляемые Афанасием, понимали, что любая уступка будет означать их поражение. Нужна была формула, которая бы чётко и недвусмысленно отсекла арианство. И такая формула была найдена. В итоговый документ, Символ веры, было включено греческое слово «омоусиос» (ὁμοούσιος) — «единосущный». Это означало, что Сын имеет ту же самую сущность, что и Отец. Он не «подобен» Отцу, он — одно с Ним. Это слово было настоящей бомбой. Оно было не из Библии, а из лексикона греческих философов, и для многих епископов звучало чуждо и подозрительно. Но оно выполняло свою главную задачу — было абсолютно неприемлемо для ариан, которые могли согласиться, что Сын «подобен» Отцу, но никак не «единосущен».
Под давлением императора, который ясно дал понять, чего он ждёт от собора, почти все епископы подписали Никейский Символ веры. Арий и двое его самых упрямых сторонников отказались и были немедленно отправлены в ссылку. Их труды было велено предать огню. Казалось, проблема решена. Император был доволен, единство восстановлено. Но это была лишь иллюзия. Никейский собор не потушил пожар, а лишь загнал его вглубь.
Реванш ариан и крещение на смертном одре
Никейский собор закончился триумфом антиарианской партии, но их победа оказалась недолгой. Многие епископы, подписавшие Символ веры под давлением Константина, уехали домой с тяжёлым сердцем. Слово «омоусиос» казалось им слишком радикальным. Политическая конъюнктура при императорском дворе тоже начала меняться. Влияние арианского лобби, возглавляемого всё тем же хитроумным Евсевием Никомедийским, росло. Им удалось убедить сестру императора, Констанцию, а через неё — и самого Константина, что Арий — не такой уж и страшный еретик, а просто оклеветанный мудрец.
Вскоре начался реванш. Ария и его сторонников вернули из ссылки. А на их место в ссылку начали отправляться самые ярые защитники Никейского символа. Главной мишенью стал Афанасий, который к тому времени сменил умершего Александра на посту епископа Александрии. Против него была развёрнута целая кампания чёрного пиара. Его обвиняли во всём — от незаконных поборов до убийства и колдовства. На Тирском соборе в 335 году его низложили и отправили в ссылку в Галлию. Это была только первая из пяти его ссылок, которые в общей сложности продлились 17 лет. Его жизнь превратилась в бесконечную череду гонений, побегов и возвращений. Он стал живым символом никейской веры, «скалой против течения».
Сам Константин до конца жизни лавировал между партиями. Он так и не отменил решений Никейского собора, но на практике поддерживал его противников. Вершиной этого двусмыслия стало его собственное крещение. В 337 году, на смертном одре, император принял крещение от рук не кого-нибудь, а Евсевия Никомедийского — главного покровителя арианства. Человек, созвавший Никейский собор для осуждения Ария, ушёл из жизни, приняв таинство от его ближайшего друга. Этот факт лучше всего говорит о том, насколько всё было запутано. После смерти Константина империя была разделена между его тремя сыновьями. Констанций II, правивший на Востоке, был убеждённым арианином. Констант, правивший на Западе, — защитником никейцев. Противостояние вышло на новый уровень. Соборы созывались против соборов, епископы отлучали друг друга. На несколько десятилетий арианство, точнее, его умеренные формы, стало фактически официальной религией на большей части империи. Казалось, дело Афанасия проиграно.
Но история сделала ещё один поворот. После смерти Констанция и короткого правления Юлиана Отступника, который пытался возродить язычество, к власти пришёл император Феодосий I Великий. Он был испанцем и твёрдым сторонником никейской веры. В 381 году он созвал Второй Вселенский собор в Константинополе. Этот собор окончательно подтвердил Никейский Символ веры, дополнив его учением о божественности Святого Духа. Арианство было вновь осуждено и на этот раз уже окончательно. Феодосий подкрепил решения собора силой имперских законов. Арианские церкви отбирались, их епископы изгонялись. В пределах Римской империи арианству пришёл конец. Но, умирая в одном месте, оно, как лесной пожар, уже разгоралось в другом.
Варварское наследство: как ересь пережила империю
Когда арианство проигрывало битву за умы внутри Римской империи, оно неожиданно нашло новую и очень благодарную аудиторию — германские племена, толпившиеся на её границах. Ключевую роль в этом процессе сыграл человек по имени Вульфила (или Ульфила), гот по происхождению, который вырос в Константинополе и стал епископом. В середине IV века, как раз в разгар арианских споров, он отправился миссионером к своим соплеменникам. Вульфила был убеждённым сторонником умеренного арианства, которое тогда доминировало при императорском дворе. Он совершил титанический труд: создал готский алфавит и перевёл на готский язык Библию. Это был первый в истории перевод Священного Писания на германский язык.
В результате его деятельности готы, а вслед за ними и другие германские племена — вандалы, бургунды, свевы, лангобарды — приняли христианство именно в его арианской форме. Это имело колоссальные последствия. Когда в V веке эти племена хлынули на территорию Западной Римской империи и начали создавать на её обломках свои варварские королевства, они оказались в очень щекотливой ситуации. Они были христианами, но для местного романо-кельтского населения, которое исповедовало никейское православие, они были еретиками. Религиозное различие наложилось на этническое. Арианство стало «готской верой», маркером национальной идентичности, который отделял правящую германскую верхушку от покорённого римского большинства.
Это создавало постоянное напряжение. В королевстве вандалов в Северной Африке арианские короли, такие как Гейзерих и Хунерих, устраивали для православных суровые испытания. В других местах, например, в королевстве остготов в Италии при Теодорихе Великом, ариане и православные сосуществовали относительно мирно, но всё равно жили как две отдельные общины. Самая долгая и драматичная история арианства развернулась в вестготской Испании. Король Леовигильд, правивший в конце VI века, был ярым арианином и видел в этой вере основу для консолидации своего государства. Однако его собственный сын, Герменегильд, под влиянием своей жены-франкской принцессы Ингунды, перешёл в католичество. Это был не просто семейный конфликт, а политический бунт. Герменегильд поднял восстание против отца, опираясь на поддержку католического населения и Византии. Леовигильд подавил мятеж, а земной путь его сына трагически оборвался.
Но дни арианства были сочтены. Варварские короли понимали, что для управления своими новыми государствами им нужна поддержка местного населения и могущественной католической церкви с её разветвлённой структурой. Соседнее королевство франков при Хлодвиге сразу приняло католичество, что дало им огромное преимущество. В конце концов, сын Леовигильда и брат Герменегильда, король Реккаред, на Третьем Толедском соборе в 589 году торжественно отрёкся от арианства и вместе со всем вестготским народом перешёл в католическую веру. Примерно в то же время от арианства отказались и лангобарды в Италии. Так, спустя почти триста лет после Никейского собора, сага об арианстве подошла к концу. Ересь, рождённая в интеллектуальных спорах александрийских богословов, пережила взлёт и падение, стала государственной религией, а затем религией варваров-завоевателей, и, наконец, растворилась в истории, оставив после себя лишь несколько строчек в учебниках и напоминание о том, какими бурными и непредсказуемыми бывают пути идей.