Воздух в квартире застыл, стал плотным и тяжелым, как мокрое шерстяное одеяло. Обычно он пах чем-то простым и вечным: варящейся картошкой, валокордином Валентины Степановны и неизменной сыростью из подвала, но сегодня к этому букету примешался новый, едкий запах — запах гари и чужого торжества. Всё началось с чайника. Старого, эмалированного, с пластиковым свистком, который давно оплавился и молчал, как партизан. Этот чайник, свидетель всех кухонных баталий, сегодня утром бесславно погиб на плите.
Анна, вернувшись с ночной смены, нашла его на конфорке — почерневшего, жалкого, с прогоревшим дном. Кухня была заполнена сизым дымом, а за столом, как ни в чем не, бывало, сидела свекровь, Валентина Степановна, и её младший сын, двадцатидвухлетний Павел. Они пили чай из термоса, который Сергей, муж Анны, брал с собой на работу.
— Ой, Анечка, пришла, — Валентина Степановна даже не повернула головы, её голос был пропитан ленивым удовлетворением. — А у нас тут ЧП. Чайник-то твой… того. Сгорел.
Паша хмыкнул в чашку, плечи его затряслись от беззвучного смеха. Он не работал, числился в вечных студентах какого-то сомнительного колледжа и считал своим главным талантом умение жить за чужой счет, преимущественно за счет брата и, следовательно, Анны.
— Я же говорила, надо было новый купить, — продолжила свекровь, наконец-то удостоив невестку взглядом. Глаза у неё были маленькие, цепкие, как у хищной птицы. — Ты же у нас деньги получаешь. Могла бы и раскошелиться. А теперь что? Как нам теперь жить?
Анна молча сняла с плиты то, что осталось от чайника. Руки, уставшие после двенадцати часов непрерывного напряжения на станции, где она работала диспетчером, слегка дрожали. Каждое опоздание поезда, каждая внештатная ситуация проходили через её голос, её нервы. Она пришла домой в надежде на тишину и пару часов сна перед тем, как снова погрузиться в домашние дела, но тишины в этом доме не было никогда.
— Я куплю новый, Валентина Степановна, — тихо сказала она, ставя изуродованный металл в раковину.
— Купишь! — свекровь картинно всплеснула руками. — Это когда ещё будет! А чай пить сейчас хочется. Ты вот о нас совсем не думаешь. Сидишь там на своей работе, кнопочки нажимаешь, а мы тут страдай. Сергей-то на сутках, вернётся — а дома даже кипятку нет. Что он скажет?
«Что он скажет, я знаю, — с горечью подумала Анна. — Он скажет: „Мам, ну что ты опять начинаешь?“ А потом посмотрит на меня уставшими глазами и попросит не обращать внимания».
Её муж, Сергей, был хорошим человеком. Добрым, работящим электриком в местном ЖЭКе, который мог починить любую розетку, но совершенно не умел чинить отношения в собственной семье. Он был буфером, мягкой прослойкой между ней и его родней, и эта мягкость со временем стала казаться Анне соучастием. Он гасил конфликты, но не решал их, оставляя её одну на поле боя, где она всегда была в проигрыше.
— Ничего, — Анна заставила себя улыбнуться. — Я сейчас быстро что-нибудь придумаю. В кастрюльке вскипячу.
— В кастрюльке! — фыркнул Паша, отрываясь от телефона. — Двадцать первый век на дворе, а мы чай в кастрюльке кипятить будем. Ань, ты бы хоть раз нормальные деньги в дом принесла, а не эти свои копейки. Купили бы давно и чайник электрический, и микроволновку, и жили бы как люди.
Удар был точным и болезненным, как всегда. Тема её «копеечной» зарплаты была любимой у свекрови и деверя. Они словно не замечали, что именно на эти «копейки» покупается большая часть продуктов, оплачиваются коммунальные счета и приобретаются лекарства для вечно хворающей Валентины Степановны. Они видели только зарплату Сергея — весомую, мужскую, — и считали, что живут исключительно на неё. А Анна… Анна была чем-то вроде бесплатного приложения к их сыну и брату. Повариха, уборщица, сиделка. И вечный упрек на ногах.
Она промолчала, наливая воду в маленькую кастрюльку. Спиной она чувствовала два взгляда: тяжёлый, осуждающий — свекрови, и лёгкий, насмешливый — Павла. В этой трёхкомнатной квартире, доставшейся им от родителей Валентины Степановны, у Анны не было своего угла. Даже их с Сергеем спальня не была её крепостью. Свекровь могла войти в любой момент без стука, чтобы «проверить порядок» или взять что-то из старого шифоньера, который занимал полкомнаты и был доверху набит её вещами.
Сегодняшний инцидент с чайником был не просто бытовой неприятностью. Анна чувствовала, что это начало чего-то большего. Какая-то зловещая энергия сгущалась в затхлом воздухе их квартиры. Сергей вернётся только завтра утром, а это значит, что впереди у неё были долгие сутки осады.
Вечером, когда Валентина Степановна, наглотавшись своих таблеток, улеглась смотреть очередной сериал про несчастную любовь и коварных родственников, а Паша ушел «подышать воздухом» к друзьям, Анна смогла наконец выдохнуть. Она убрала на кухне, вымыла посуду и прошла в их с Сергеем комнату. Прикрыв дверь, она опустилась на краешек кровати и позволила себе несколько минут тишины.
Горела только маленькая настольная лампа, её мягкий свет падал на старенькую прикроватную тумбочку. Это был единственный предмет мебели в комнате, который Анна считала своим. В верхнем ящике лежали её нехитрые сокровища: несколько мотков шерсти, спицы, недовязанный детский носочек и толстая папка.
Она достала папку. Внутри были аккуратно сложенные квитанции об оплате коммунальных услуг за последние два года. Каждая — с пометкой «оплачено» и датой. Рядом лежали чеки из аптеки: дорогие препараты для сердца для свекрови, витамины, мази от боли в суставах. Анна никогда их не показывала. Зачем? Чтобы услышать очередное «могла бы и подешевле найти»? Или «это твой долг, ты жена моего сына»?
В самом низу папки, в отдельном файле, лежал конверт. В нём — деньги. Не очень большая, но для их семьи ощутимая сумма. Пятнадцать тысяч триста рублей. Каждый рубль был заработан её бессонными ночами.
Никто в доме не знал, что тихая и незаметная Аня-диспетчер по ночам превращается в искусную вязальщицу. Когда все засыпали, она садилась у окна, чтобы ловить скудный свет уличного фонаря, и бралась за спицы. Из-под её пальцев выходили тёплые, уютные вещи: мягкие свитера с затейливыми узорами, шерстяные носки, детские шапочки и варежки. Сначала она вязала для себя и Сергея. Потом её работы заметила коллега, попросила связать свитер для сына. Потом ещё одна. Заказы потекли тоненьким, но постоянным ручейком. Она продавала свои изделия через знакомых, иногда относила на местный рынок, где её уже знала продавщица из трикотажного ряда и брала вещи на реализацию.
Это была её тайна. Её маленькая финансовая подушка безопасности, которая позволяла ей не просить у мужа денег на колготки или новый шампунь. Но главное — она копила. У неё была цель. У Сергея скоро день рождения, и он давно мечтал о новом наборе профессиональных инструментов. Хороший, немецкий набор стоил дорого, почти двадцать пять тысяч. Он только вздыхал, глядя на него в каталоге, и говорил: «Эх, вот когда-нибудь…». Анна хотела, чтобы это «когда-нибудь» настало как можно скорее. Она представляла его лицо, его удивление и радость, и это придавало ей сил.
Кроме того, часть денег уходила на помощь. В соседнем подъезде жила девочка-сирота, Катя, которую воспитывала старенькая бабушка. Они едва сводили концы с концами. Анна тайком покупала для Кати фрукты, тёплые вещи (конечно же, связанные ею самой), иногда просто подсовывала в почтовый ящик конверт с небольшой суммой. Она никому об этом не рассказывала. Добро, сделанное напоказ, казалось ей фальшивым.
Она пересчитала деньги в конверте, вздохнула и убрала всё на место. Усталость навалилась свинцовой тяжестью. Анна легла, свернувшись калачиком, и закрыла глаза. За стеной бубнил телевизор — свекровь смотрела своё шоу. Где-то на улице громко смеялась компания — вернулся Павел. Жизнь в этом доме шла своим чередом, и в этой жизни для её усталости, её тайн и её мечты не было места.
На следующий день напряжение, витавшее в воздухе, стало почти осязаемым. Валентина Степановна с самого утра ходила с поджатыми губами и демонстративно вздыхала, глядя то на пустующее место, где стоял чайник, то на Анну. Павел, наоборот, был необычно весел и постоянно отпускал едкие шуточки в её адрес.
— Ань, а ты чего такая хмурая? На работе неприятности? Или просто поняла, что без чайника жизнь — не сахар? — скалился он за завтраком.
Анна молча ела свою кашу. Она чувствовала себя диким зверьком, попавшим в клетку с хищниками, которые пока не нападают, а лишь ходят кругами, выбирая момент для удара. Что-то изменилось. Их обычное недовольство сменилось каким-то азартным, злым ожиданием.
Сергей должен был вернуться к обеду, и Анна ждала его как спасения. Но он позвонил около одиннадцати и виноватым голосом сообщил, что на подстанции случилась авария, и его как лучшего специалиста попросили остаться и помочь.
— Анечка, прости, родная. Раньше вечера, а то и ночи, не жди. Ты там как? Мать не достаёт?
— Всё в порядке, Серёж, — соврала она. — Работай спокойно. Мы тут справимся.
Положив трубку, она почувствовала, как по спине пробежал холодок. Она осталась одна. И в этот момент она увидела, как переглянулись за её спиной свекровь и деверь. В их взглядах было нечто большее, чем просто злорадство. Там была решимость.
План созрел у Валентины Степановны ещё ночью, когда она ворочалась в своей постели, переваривая обиду на сгоревший чайник и «безразличие» невестки. В её голове, привыкшей к интригам из телесериалов, сложилась стройная теория. Анна что-то скрывает. Она не может быть такой тихой и безропотной. Наверняка у неё есть заначка. А может… может, и кто-то на стороне! Откуда иначе у неё такое спокойствие? Другая бы на её месте давно взвыла, а эта ходит, молчит, только глазами своими бесцветными смотрит.
«Надо её проверить, — решила она. — Провести ревизию. И вывести на чистую воду».
Своими соображениями она поделилась с младшим сыном. Паша идею воспринял с энтузиазмом. Ему было скучно, а любая интрига, особенно сулящая унижение для Анны, казалась ему прекрасным развлечением.
— А вдруг мы там и правда что-то найдём? Деньги, например, — его глаза загорелись. — Она же жмётся постоянно, говорит, нет у неё ничего. Врёт, по-любому.
— Вот и посмотрим, как врёт, — зловеще пообещала Валентина Степановна.
Они дождались, пока Анна уйдёт в магазин за продуктами. Это был их шанс.
— Давай, по-быстрому, — скомандовала мать, входя в комнату сына и невестки. — Начнём со шкафа.
Шифоньер поддался с натужным скрипом. На вешалках висели вещи Сергея: рубашки, свитера, пара костюмов. Аннина половина была почти пустой. Два платья — одно на выход, другое повседневное. Несколько кофточек, старый, вытертый халат и пара юбок.
— И это всё? — разочарованно протянул Паша, перебирая скромные наряды. — Да уж, не густо. Ма, а ты была права. Она точно всё на что-то другое тратит.
— Я всегда права, — отрезала Валентина Степановна, её ноздри хищно раздувались. Она методично ощупывала карманы, проверяла подкладку. Пусто.
Она с грохотом захлопнула дверцу шкафа и оглядела комнату. Её взгляд остановился на прикроватной тумбочке. Анниной тумбочке.
— А ну-ка, посмотрим здесь.
Верхний ящик был не заперт. Внутри царил идеальный порядок. Моточки пряжи, аккуратно сложенные по цветам. Блестящие спицы. И папка. Толстая, картонная, с завязками.
— А это что ещё за бухгалтерия? — пробормотала Валентина Степановна, вытаскивая папку.
Они сели на кровать и развязали тесёмки. Первое, что они увидели, — квитанции.
— Так-так-так, — Паша выхватывал листки один за другим. — Квартплата… Свет… Газ… Ма, глянь, тут за два года всё! И везде пометка ручкой: «оплачено».
Валентина Степановна молчала. Она тупо смотрела на цифры. Она всегда была уверена, что коммуналку платит Сергей со своей зарплаты. Он давал ей деньги на хозяйство, и она была уверена, что эти расходы включены. Мысль о том, что Анна платила за всё из своего кармана, была для неё дикой и неприятной.
— Может, это Серёжкины? — неуверенно предположила она.
— Да нет, смотри, — Паша ткнул пальцем в чек из аптеки. — «Корвалол», «Эналаприл»… Это же твои таблетки. Дата — прошлая неделя. Серёга в это время в командировке был.
Лицо Валентины Степановны начало медленно багроветь. Она выхватила у сына чеки и стала перебирать их дрожащими руками. Лекарства, лекарства, лекарства… Суммы были немаленькие. И всё это покупала Анна. Тайно. Молча.
Но настоящий удар ждал их впереди. На дне папки лежал белый почтовый конверт. Он был подозрительно пухлым. Паша, не церемонясь, вытряхнул его содержимое на покрывало.
На кровать посыпались деньги. Пятисотенные, тысячные, несколько пятитысячных купюр.
— Ничего себе… — выдохнул он. Глаза его жадно заблестели. — Мать, смотри!
Валентина Степановна смотрела. Она не могла пошевелиться. Перед ней лежала сумма, равная её двум пенсиям. Откуда? Откуда у этой тихони такие деньги?
— Пересчитай, — хрипло приказала она.
Паша быстро сгрёб купюры.
— Пятнадцать триста! Ма, пятнадцать тысяч! Вот она где, наша микроволновка и чайник!
Но Валентину Степановну уже не интересовали бытовые приборы. В её голове билась одна мысль, страшная и унизительная. Её обманывали. Водили за нос. Эта женщина, которую она считала никчемной приживалкой, оказывается, имела свои секреты. И свои деньги. А значит, она имела над ней власть.
— Откуда? — прошептала она. — Украла?
— Да кто её знает, — Паша пожал плечами, всё ещё не отрывая взгляда от денег. — Может, на работе мутит что-то. Или…
Он не договорил, но мать поняла его. Мысль о любовнике, который даёт Анне деньги, показалась ей самой правдоподобной и самой желанной. Это всё объясняло: и её спокойствие, и её тайны.
— Положи всё на место, — вдруг резко сказала она. — Как было. И папку, и деньги.
— Зачем? — удивился Паша. — Давай заберём! Скажем, что в долг взяли.
— Дурак! — шикнула на него мать. — Ничего не трогай. Мы устроим ей суд. Когда вернётся. Пусть объяснит, откуда это у неё. При нас. Чтобы не отвертелась.
Она встала. Лицо её было похоже на маску. Спокойное, но под этим спокойствием бушевала ярость. Она чувствовала себя униженной, обманутой. И она жаждала мести.
Они быстро вернули всё на место, стараясь не оставить следов. Но воздух в комнате изменился. Он был пропитан запахом вскрытой тайны и грядущей бури.
Когда Анна вернулась из магазина с тяжёлыми сумками, её встретила неестественная тишина. Свекровь сидела в своём кресле перед выключенным телевизором, сложив руки на коленях. Паша слонялся по коридору с телефоном в руках, но даже он не отпускал своих обычных шуточек.
Анна сразу поняла: что-то произошло. Что-то плохое. Она молча разобрала продукты, приготовила обед. Они ели втроём, в гнетущем молчании, которое было хуже любой ссоры.
После обеда Валентина Степановна поднялась.
— Анна, — её голос был ледяным. — Пройди в комнату. У нас к тебе разговор.
Сердце Анны ухнуло вниз. Она посмотрела на свекровь, потом на Павла. На их лицах было одинаковое выражение — хищное предвкушение.
Она вошла в свою спальню. На кровати, словно улика, лежала её папка и рассыпанные веером деньги из конверта.
Всё внутри у неё похолодело. Они рылись в её вещах. В её единственном личном пространстве. Это было не просто вторжение. Это было осквернение.
— Что это? — спросила Валентина Степановна, входя следом. Паша встал в дверях, загораживая выход.
Анна молчала. Обида была такой острой, такой физически ощутимой, что перехватило дыхание. Она смотрела не на деньги, а на их лица.
— Я спрашиваю, откуда у тебя эти деньги? — в голосе свекрови зазвенел металл. — Ты воруешь? Или у тебя есть мужчина, который тебя содержит?
Последние слова ударили наотмашь. Анна вздрогнула, как от пощёчины.
— Как вы могли… — прошептала она. — Как вы могли залезть в мои вещи?
— Не увиливай от ответа! — взвизгнула Валентина Степановна, теряя своё напускное спокойствие. — Мы имеем право знать, что происходит в нашем доме! Ты живёшь на нашей территории, ешь наш хлеб!
— Ваш хлеб? — Анна подняла глаза, и в них больше не было страха. Только холодная, выжигающая всё изнутри ярость. — Хлеб, который я покупаю на свою зарплату? Или вы про лекарства, которые я вам покупаю, пока вы проклинаете меня за спиной?
Она шагнула к кровати и взяла несколько чеков из аптеки.
— Вот, смотрите! Это ваше. И это. А вот квитанции за квартиру, в которой я, по-вашему, «сижу на шее». Вы хоть раз интересовались, кто их оплачивает?
Валентина Степановна отшатнулась от этих бумажек, как от огня.
— Не смей мне тут своими бумажками тыкать! — закричала она. — Это всё копейки! А это что? — она ткнула пальцем в деньги. — Это откуда?
И тут Анну прорвало. Усталость, накопившиеся обиды, унижение — всё выплеснулось наружу.
— Я их заработала! — её голос сорвался, но она заставила себя говорить громко и чётко. — Своими руками! Ночами, когда вы все спали! Я вяжу, Валентина Степановна! Свитера, носки, шапки! Я продаю их, чтобы у нас были деньги не только на еду, но и на ваши лекарства! Чтобы помочь девочке-сироте из соседнего подъезда, у которой даже тёплых носков нет! Чтобы… чтобы накопить вашему сыну на подарок, о котором он мечтает!
Она говорила, а слёзы текли по её щекам. Но это были не слёзы слабости. Это были слёзы гнева и боли.
Свекровь и деверь слушали её, ошеломлённые. Они ожидали чего угодно: раскаяния, мольбы, лжи. Но не этой горькой, обжигающей правды.
Первой опомнилась Валентина Степановна. Её лицо исказилось. Признать правоту невестки было выше её сил.
— Врёшь! — выкрикнула она. — Всё ты врёшь! Придумала сказочку, чтобы выгородить себя! Вязальщица она! Да кому нужны твои обноски? И про сиротку придумала, чтобы жальче казаться! Скрытная! Лживая! Жила с нами и всё втихаря делала!
— А что я должна была вам рассказывать? — горько усмехнулась Анна. — Чтобы вы и эти деньги у меня отобрали, как отбираете мою зарплату? Чтобы Пашенька мог и дальше не работать, а вы — покупать себе не те лекарства, что доктор прописал, а те, что в рекламе показали?
— Ах ты… Ах ты дрянь! — задохнулась от ярости свекровь. — Да я… да я Сергея дождусь, он тебе покажет, как с матерью разговаривать! Он тебя вышвырнет отсюда, как собаку шелудивую!
В этот самый момент в замке повернулся ключ. Дверь квартиры открылась и закрылась. В коридоре послышались тяжёлые шаги. Вернулся Сергей.
Сергей вошел в квартиру смертельно уставшим. Авария на подстанции высосала из него все силы. Он мечтал только об одном: принять душ, съесть что-нибудь горячее и упасть в кровать рядом с Аней. Но вместо запаха ужина он почувствовал запах войны.
Из их спальни доносились крики. Голос матери, срывающийся на визг, и ещё один — взволнованный, но твёрдый голос его жены.
Он, не раздеваясь, прошел в комнату. Картина, которая предстала перед его глазами, заставила его замереть на пороге. Его мать с перекошенным от злобы лицом, брат, прислонившийся к косяку с самодовольной ухмылкой, и его Аня, бледная, со слезами на глазах, но с гордо поднятой головой. А на кровати — деньги и какие-то бумаги.
— Что здесь происходит? — его голос прозвучал глухо и хрипло.
— Серёженька, сынок, ты вернулся! — Валентина Степановна кинулась к нему, как к спасителю. — Наконец-то! Ты только посмотри, что твоя жена устроила! Посмотри!
Она схватила его за руку и потащила к кровати.
— Она прятала от нас деньги! Огромные деньги! И ещё врет, что сама их заработала! Говорит, что вяжет по ночам! Ты можешь в это поверить? Эта белоручка! Да она спицы в руках держать не умеет!
Сергей смотрел на деньги, на жену, на мать. Он ничего не понимал.
— Аня, что это? — спросил он, обращаясь к жене.
— Это то, что твоя мать и твой брат нашли, когда рылись в моих вещах, — тихо, но отчётливо ответила Анна.
Слово «рылись» резануло слух. Сергей нахмурился и посмотрел на мать.
— Мам, вы что, лазили по её вещам?
— Мы порядок наводили! — не моргнув глазом, соврала Валентина Степановна. — И случайно наткнулись! Сынок, да не в этом дело! Она нас обманывала! Всех нас! У неё, может, любовник есть, который ей эти деньги даёт!
Сергей почувствовал, как внутри у него всё закипает. Он знал свою жену. Тихую, скромную, преданную. Обвинение в измене было абсурдным и отвратительным.
Он подошел к кровати и взял в руки не деньги, а папку с бумагами. Он начал перебирать квитанции. Квартплата. Свет. Газ. Все оплачены. Чеки из аптеки. Названия лекарств были ему знакомы — он сам не раз ходил за ними для матери. Даты, суммы… Он вдруг вспомнил, как в прошлом месяце Аня отказалась покупать себе новые сапоги, сказав, что старые ещё послужат. А в это же время, судя по чеку, она купила матери лекарств на три тысячи рублей.
Его взгляд упал на маленький блокнот, который выпал из папки. Он открыл его. Аккуратным Анниным почерком были расписаны доходы и расходы. «Свитер синий — 2000 р.», «Носки мужские, 2 пары — 800 р.», «Шапочка детская — 500 р.». А в конце страницы, обведенное в рамочку: «На инструменты для Серёжи. Накоплено: 15300. Осталось: 9700».
У него перехватило дыхание. Он вспомнил, как месяц назад показывал ей в интернете этот набор инструментов, о котором мечтал. Вздыхал, что дорого. А она… она, оказывается, всё это время копила ему на мечту. Не спала ночами, портила глаза при свете ночника, терла до мозолей пальцы… А он, идиот, ничего не замечал.
Он поднял глаза на жену. Она смотрела на него с такой болью и такой любовью, что у него защемило сердце. И в этот момент он всё понял. Не только про деньги. Он понял всё про свою жизнь. Про то, как он позволял своей матери и брату годами унижать самого близкого ему человека. Как он своим молчанием предавал её каждый день.
Он медленно повернулся к матери.
— Мама, — его голос был страшно спокойным. — Ты хоть понимаешь, что ты наделала?
Валентина Степановна не почувствовала угрозы. Она решила, что сын на её стороне.
— Я? Да это она!..
— Замолчи, — перебил он её. Так тихо, что стало страшно. — Просто замолчи. Ты. Полезла. В вещи. Моей. Жены. Ты обвинила её в воровстве. В измене. А она, оказывается, всё это время вкалывала по ночам, чтобы оплачивать квартиру, в которой ты живёшь. Чтобы покупать тебе лекарства, на которые ты постоянно жалуешься. Чтобы накопить мне на подарок! Мне, а не себе!
Он говорил, и с каждым словом его голос набирал силу.
— А ты, — он перевёл взгляд на Павла, который пытался незаметно слиться со стеной. — Тебе не стыдно? Лоб здоровый, двадцать два года! Сидишь на шее у брата, у его жены, которую за глаза грязью поливаешь! Она тебе деньги на твои гулянки зарабатывает, а ты её ещё и унижаешь!
— Да я… я ничего… — пролепетал Паша.
— Вон отсюда! — рявкнул Сергей так, что зазвенели стёкла в шифоньере. — Оба! Вон!
Валентина Степановна застыла с открытым ртом. Она никогда не видела своего старшего сына таким. Послушный, мягкий Серёжа вдруг превратился в грозного, чужого мужчину.
— Сынок… ты что… ты из-за неё… родную мать?
— Родная мать не стала бы так поступать, — отрезал Сергей. — Выйдите. Мне нужно поговорить с женой.
Он не кричал, но в его голосе было столько стали, что они поняли — спорить бесполезно. Валентина Степановна, бросив на Анну взгляд, полный ненависти, выплыла из комнаты. Паша шмыгнул за ней.
Дверь закрылась. В комнате остались только они вдвоём. И тишина.
Сергей подошел к Анне. Он взял её руки в свои. Пальцы у неё были холодные, как лёд. Он поднёс их к губам и поцеловал маленькую мозоль на указательном пальце.
— Прости меня, — прошептал он. — Анечка, родная моя, прости. За всё. За то, что был слепым и глухим. За то, что позволял им это делать. Прости…
Анна молчала. Она просто смотрела на него, и по её щекам снова покатились слёзы. Но теперь это были другие слёзы. Она видела в его глазах не просто сожаление. Она видела раскаяние. И она видела решимость. В этот момент она поняла, что её тихая гавань, которую она так долго и трудно строила в своей душе, выдержала шторм. Но она также понимала, что война за эту гавань ещё не окончена.
За стеной, в большой комнате, слышался приглушенный шёпот — Валентина Степановна что-то гневно выговаривала младшему сыну. Они не сдавались. Они затаились, как хищники, зализывающие раны перед новой атакой.
Анна медленно высвободила руки. Она подошла к столу, взяла чистый лист бумаги и ручку. Внутри неё больше не было всепрощающей тишины. Там росла холодная, как сталь, уверенность. Она слишком долго была просто удобной. Слишком долго молчала. Теперь пришло время считать. Не только доходы от вязания, но и расходы. Все расходы. На содержание его семьи, которые почему-то всегда ложились на её плечи.
Она знала, что сделает. Она соберёт все чеки за последний год — на продукты, которые съедал неработающий Павел, на капризы и дорогие лекарства свекрови, на мелкие и крупные «займы», которые никогда не возвращались. Она составит подробный отчёт и положит его перед мужем. Не как упрёк. А как факт. Как отправную точку для новой жизни, в которой больше не будет места для унижений. Она посмотрит в его глаза и увидит, готов ли он идти с ней до конца. Такого поворота он точно не ожидал.