Когда Роман сказал, что едем на море к тёте Тамаре, я сразу почуяла подвох.
— К тёте Тамаре? — переспросила я, откладывая телефон. — Твоя мать в курсе?
— Пока нет, — буркнул он, не поднимая глаз. — Скажу перед отъездом.
Я посмотрела на мужа внимательно. Роман сидел за столом, листал что-то в планшете, делая вид, что всё нормально. Но я знала его уже пятнадцать лет — когда он врёт или что-то задумал, всегда так себя ведёт.
— Рома, они десять лет не общаются. Это наш отпуск. Зачем ты это хочешь провернуть?
— Ну и что? — Он наконец поднял на меня глаза. — Хочу совместить приятное с полезным. Пора заканчивать этот цирк. Им обеим уже за шестьдесят. Не хочу, чтобы они потом жалели.
— А ты уверен, что они хотят мириться?
— Хотят или нет — не важно. Важно, что я их помирю. — Он говорил с такой уверенностью, будто речь шла о починке крана, а не о десятилетней семейной ссоре.
Я вздохнула. Не переубедить. Когда Роман что-то решает, его не переубедить.
— Хорошо. А твоя тётя в курсе, что ты везёшь мать?
— Нет. Я сказал, что приедем только мы с тобой.
— Рома! — Я даже встала. — Ты понимаешь, что творишь?
— Оксан, всё будет нормально. Тётка обрадуется. Они же сёстры, в конце концов.
Я молчала. Потому что знала — ничего хорошего из этого не выйдет.
Десять лет назад, когда умерла бабушка Романа, всё и началось.
Я тогда была беременная Дашей, мы с Ромой только-только купили квартиру в ипотеку. На поминках сидели тихо, я даже не вникала в разговоры родни.
А потом, через месяц после похорон, Валентина Ивановна приехала к нам вся в слезах.
— Тамарка дачу продала! — кричала она, размазывая тушь по лицу. — Семьсот тысяч получила и мне ни копейки не дала!
Роман пытался успокоить:
— Мам, ну может, ей самой деньги нужны были…
— Какие деньги?! У неё пенсия приличная, сын помогает, внуков нет! А я одна с твоим отцом еле концы с концами свожу!
— Но мам, дача же на неё была оформлена?
— Была! Родители ей завещали! А мне что? Ничего! — Валентина Ивановна всхлипывала. — Они всегда её любили больше. Старшая, красивая, умная. А я — так, неудачница. Вот и в наследство тоже ей всё отдали. Хоть бы поделилась, сестра ведь родная!
Я тогда промолчала. Но подумала: если родители завещали дачу Тамаре, значит, так решили. Может, у них были причины.
Валентина Ивановна ещё неделю рыдала по телефону, требовала справедливости, угрожала судом. Потом махнула рукой:
— Всё. Я с ней больше не разговариваю. Пусть живёт со своей совестью.
И правда не разговаривала. Десять лет. Ни звонков, ни поздравлений, ни встреч. Как будто сестры не было.
Роман пару раз пытался их помирить — звонил тёте Тамаре, та отвечала сухо:
— Скажи матери, пусть успокоится. Дача была моя. Я её и продала. Хочет — пусть подаёт в суд.
Валентина Ивановна на это шипела:
— Да чтоб я ещё с ней разговаривала! Никогда!
И вот теперь Роман решил всех помирить. Силой.
Выехали рано утром. Роман за рулём, я рядом, Валентина Ивановна на заднем сиденье.
— Ромочка, а далеко ещё? — спрашивала она каждые полчаса.
— Мам, я же говорил — часов шестнадцать минимум. Из Тулы в Анапу не близко.
— Ой, а где остановимся? Ты говорил, у знакомых?
— Да, мам. У знакомых. — Роман сжал руль крепче.
Я сидела и молчала. Знала — скоро всё вылезет наружу.
Мы ехали долго. Останавливались на заправках, ели в придорожных кафе, Валентина Ивановна жаловалась на духоту и дорогу.
— Эх, хорошо бы на море подышать. Давно не была, — мечтательно сказала она, глядя в окно.
Роман кивнул:
— Подышишь, мам. Обязательно.
Я посмотрела на него. Он улыбался. Верил, что всё получится.
В Анапу приехали к ночи. Солнце садилось, пахло морем и южной пылью. Валентина Ивановна вышла из машины, потянулась:
— Ох, наконец-то! Где тут твои знакомые живут?
— Вот здесь, — Роман кивнул на небольшой двухэтажный дом с вывеской "Мини-гостиница "Уют"".
Валентина Ивановна нахмурилась:
— В гостинице? Дорого же…
— Нет, мам. Не дорого. Пойдём.
Мы поднялись на крыльцо. Роман позвонил в дверь. Я стояла рядом, чувствуя, как внутри всё сжимается от тревоги.
Дверь открылась. На пороге стояла Тамара Ивановна — высокая, седая, загорелая. В лёгком сарафане и сандалиях.
— Ромочка! — обрадовалась она. — Наконец-то! Заходите, заходите! Оксаночка, как дела?
А потом она увидела Валентину Ивановну.
Замерла. Улыбка сползла с лица.
Валентина Ивановна тоже остолбенела. Потом медленно повернулась к сыну:
— Рома… это что?
— Мам, — виновато начал он. — Это тётя Тамара. Мы к ней приехали.
— К… к ней?!
Тамара Ивановна стояла на пороге, белая как мел.
— Роман, ты что творишь? Я думала, вы с Оксаной вдвоём!
— Тёть Том, я хотел… ну, вас помирить. — Он говорил неуверенно, будто только сейчас понял, что натворил. — Вы же сёстры. Пора уже забыть старое.
Валентина Ивановна развернулась, собираясь уйти:
— Я не останусь здесь! Рома, отвози меня обратно!
— Мам, подожди…
— Я сказала — не останусь!
Тамара Ивановна вздохнула, потёрла виски:
— Валя, успокойся. Раз уж приехали… Заходите. Я не выгоняю.
— Как великодушно, — съязвила Валентина Ивановна, но всё же переступила порог.
Мы зашли внутрь. Прохладно, пахло морем и лавандой. На стенах — картины, фотографии. Всё чисто, аккуратно.
Тамара Ивановна провела нас в комнату на втором этаже.
— Вот здесь, — сказала она. — Я думала, вы с Оксаной вдвоём… Там двуспальная кровать. А так… Сейчас принесу раскладушку.
— Раскладушку? — Валентина Ивановна подняла бровь. — Мне?
— Валя, у меня все комнаты заняты. Сезон. Я бы рада, но…
— Конечно, конечно. Как всегда. Тебе — лучшее, мне — что осталось. — Валентина Ивановна скрестила руки на груди.
Тамара Ивановна промолчала. Вышла. Вернулась с раскладушкой, поставила у окна, под шкафом.
— Пока так. Извините, — сухо сказала она и ушла.
Валентина Ивановна села на раскладушку, та жалобно скрипнула.
— Вот. Приехали, — сказала она, глядя на сына. — Спасибо за отдых.
Роман стоял посреди комнаты, виноватый и растерянный.
Я начала разбирать сумки. Молча. Потому что говорить было нечего.
Тамара Ивановна зашла через минут двадцать — проверить, как мы устроились. Принесла чай, печенье.
— Ну как, нормально? — спросила она, стараясь быть вежливой.
Валентина Ивановна сидела на раскладушке и молча пила чай. Потом вдруг сказала:
— Всё у тебя, как обычно, Тамара. Себе — самое лучшее, остальным — что останется.
Тамара замерла с чашкой в руках.
— Валя, не начинай.
— А что, правда глаза колет? — Валентина Ивановна встала. — Всю жизнь так было. С детства. Родители тебя любили больше. Тебе — дачу завещали. А мне? Ничего! И даже когда ты продала её за семьсот тысяч, ты мне ни копейки не дала!
— Валя, дача была моя! Родители мне её завещали! По закону!
— По закону! — передразнила Валентина. — А по совести? Я твоя сестра! Могла бы хоть половину дать! Триста пятьдесят тысяч! Это же не миллионы!
— Не в деньгах дело, Валя! — Тамара Ивановна повысила голос. — Ты хоть раз подумала, почему родители мне завещали? Потому что я за ними ухаживала! Я к ним каждый день ездила! Я им еду готовила, лекарства покупала! А ты где была? В своей Туле! Раз в год приезжала, да и то на пару дней!
— Потому что у меня работа была! Семья!
— У меня тоже семья была! Но я находила время!
— Вот и получила своё! — Валентина Ивановна почти кричала. — А я, значит, кукушка, которой ничего не положено!
Тамара Ивановна поставила чашку на стол. Руки у неё дрожали.
— Знаешь что, Валя? Ты никогда ничего не поймёшь. Ты всю жизнь считала, что тебе все должны. Родители должны. Я должна. Все вокруг должны. А ты сама никому ничего. И вот результат — ты одна, злая, обиженная на весь мир.
— Да как ты смеешь?!
— Смею! Потому что устала терпеть твои упрёки! — Тамара Ивановна развернулась к двери. — Живите как хотите. Я больше не буду навязываться.
Она вышла и хлопнула дверью.
Комната задрожала от тишины.
Валентина Ивановна села на раскладушку, уткнулась лицом в ладони.
Роман сидел на кровати, бледный.
Я молча взяла его за руку:
— Пойдём. Прогуляемся.
Он кивнул.
Мы шли вдоль моря. Солнце уже давно село, было тепло и тихо. На пляже смеялись чужие семьи, играли дети, пахло шашлыком.
Роман шёл молча, засунув руки в карманы.
— Я просто хотел, чтобы им стало легче, — наконец сказал он. — Чтобы они вспомнили, что сёстры.
— А получилось — напомнил, почему они сёстрами быть перестали, — тихо ответила я.
Он вздохнул:
— Зря всё это. Лучше бы снял гостиницу, как ты говорила.
— Лучше бы вообще никого не спасал, — сказала я. — Не всех можно спасти, Рома. Особенно тех, кто в своих обидах живёт уже десять лет.
Мы дошли до скамейки, сели. Рома смотрел на море, на волны, на огни кораблей вдалеке.
— Думал, всё будет по-другому.
— Ты думал, что они обнимутся и заплачут от счастья? — Я посмотрела на него. — Рома, они же взрослые люди. У каждой своя правда. Твоя мать считает, что её обделили. Твоя тётя считает, что заслужила наследство. Кто прав? Никто. Обе правы. И обе виноваты.
— Тогда что делать?
— Ничего. — Я взяла его за руку. — Просто принять, что есть вещи, которые ты не изменишь. И перестать геройствовать.
Он кивнул. Мы сидели молча, слушали шум моря.
Потом он сказал:
— Наверное, завтра уедем. Не хочу, чтобы они ещё неделю друг на друга смотрели.
— Наверное, так лучше.
Мы вернулись поздно. В доме было тихо. Валентина Ивановна уже спала на раскладушке, укрывшись тонким пледом.
Роман лёг на кровать, уткнулся лицом в подушку.
Я легла рядом, обняла его.
— В следующий раз, — прошептала я, — просто бронируй гостиницу. И не бери с собой родственников. Никаких.
Он тихо усмехнулся:
— Договорились.
Утром мы собрали вещи. Тамара Ивановна вышла проводить, стояла на крыльце с виноватым лицом.
— Ромочка, прости. Не вышло.
— Ничего, тёть Том. Это я виноват. — Он обнял её. — Береги себя.
Валентина Ивановна прошла мимо сестры, не глядя. Села в машину, захлопнула дверь.
Мы уехали. Весь путь до гостиницы мы молчали.
А я думала: порой самое мудрое, что можно сделать, — это просто не мешать.
А вы как бы отреагировали на такой поступок? НАПИШИТЕ
ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ