– Мама дачу продала, – будничным тоном сообщил Сергей за ужином, не отрываясь от тарелки с гречкой и котлетой. – Переезжает к нам.
Елена замерла с вилкой на полпути ко рту. Вилка дрогнула, и кусочек соленого огурца шлепнулся обратно в салат. В ушах зашумело, словно накрыло волной.
– Как… к нам? – переспросила она, чувствуя, как холодеют пальцы.
– Ну а как еще? Не на улицу же ей, – Сергей наконец поднял на нее глаза, светло-голубые, всегда немного отстраненные. – Временно, конечно. Пока вариант с однушкой не подберем. Сама понимаешь, дело не быстрое.
Он говорил об этом так, словно они обсуждали покупку нового чайника. Просто. Практично. Неизбежно. В его мире, мире чертежей и строительных смет, все было просто и практично. Эмоции были лишней, ненужной переменной, которую следовало исключать из уравнения.
– Сережа, а где? – голос у Елены сел, стал чужим, скрипучим. – У нас же… двушка. И так не развернуться.
Они жили в этой квартире двадцать пять лет. Типовая панельная «двушка» в спальном районе Новосибирска. Одна комната была их спальней, вторая – гостиной, она же – кабинет Сергея, она же – место для редких гостей. И она же – личное пространство Елены. Ее убежище. В углу у окна стоял ее старый письменный стол, заваленный книгами по краеведению, и ее главная драгоценность – коллекция старинных карт Сибири, которые она с любовью собирала много лет, работая в библиотеке научного института. Здесь, в этом углу, она дышала.
– Ну как где? В зале на диване, – пожал плечами Сергей. – Купим новый, раскладной, удобный. Мама женщина не привередливая. Пару месяцев потерпим, ничего страшного.
«Пару месяцев». Елена знала, что такое «пару месяцев» в исполнении Тамары Игоревны. Ее свекровь была женщиной энергичной, властной, привыкшей, что мир вращается вокруг нее и ее сына. Она никогда не была злой, нет. Хуже. Она была полна непоколебимой, железобетонной уверенности в своей правоте. Ее забота была удушающей, ее советы – безапелляционными. Мысль о том, что эта энергия вторгнется в их маленькую, выверенную до миллиметра жизнь, казалась физически невыносимой.
– Но… мой стол… – прошептала Елена, глядя на свой уголок, залитый мягким светом торшера.
Сергей проследил за ее взглядом и досадливо поморщился.
– Лен, ну не начинай. Подвинем твой стол. Или вообще в спальню уберем на время. Что за трагедия? Мать родная на улице останется, а ты про свои бумажки.
«Бумажки». Он всегда называл ее карты «бумажками», а ее увлечение – «ерундой». Она никогда не обижалась. Вернее, делала вид. Привыкла за тридцать лет брака, что ее мир, тихий и созерцательный, для мужа не существует. Есть его работа, его рыбалка, его друзья, его мама. А она… она была фоном. Удобным, привычным, не требующим внимания фоном.
Она молча встала и начала убирать со стола. Руки двигались на автомате, а в голове билась одна-единственная мысль, паническая, отчаянная: «Я не смогу. Я просто не смогу».
Тишина. Это было ее главное сокровище. Тишина вечеров, когда муж уезжал на рыбалку, а она раскладывала на столе старую карту Томской губернии, водя пальцем по изгибам рек и выцветшим названиям исчезнувших деревушек. Тишина утра в воскресенье, когда она, проснувшись раньше всех, сидела с чашкой чая у окна, глядя, как город просыпается. Эта тишина была ее воздухом. А Тамара Игоревна была… шумом. Постоянным, непрекращающимся. Шум работающего телевизора, бесконечные телефонные разговоры, скрипучий голос, раздающий ценные указания, как правильно варить борщ и почему у Елены «опять пыль на шкафу».
На следующий день на работе она была сама не своя. Книги валились из рук, в каталоге путались карточки. Ее коллега, Ирина, женщина ее возраста, острая на язык и на удивление проницательная, отвела ее в обед в подсобку.
– Ленка, на тебе лица нет. Что стряслось? Сергей опять про свою рыбалку на Байкале мечтает, а тебя с собой не берет?
– Хуже, – выдохнула Елена и, сама от себя не ожидая, все рассказала. Про дачу, про переезд свекрови, про стол с картами.
Ирина слушала молча, поджав губы. Она была вдовой уже лет десять и жила одна в своей «сталинке», ревностно оберегая свою независимость от взрослых детей.
– Понятно, – сказала она, когда Елена замолчала. – Классика жанра. Тамара Игоревна решила под старость лет осчастливить вас своим постоянным присутствием.
– Он говорит, временно, – с надеждой пролепетала Елена.
– «Нет ничего более постоянного, чем временное», – хмыкнула Ирина. – Особенно когда речь идет о комфорте одних за счет других. Лен, а тебя-то спросили? Тебе удобно будет делить свою гостиную, свой туалет, свою жизнь с мамой мужа?
– Ну… это же его мать, – привычно ответила Елена. – Я должна понимать.
– Кому должна? – вскинула брови Ирина. – В Сбербанке кредит брала на это «понимание»? Лена, послушай меня, старую перечницу. Это твой дом. Ровно в такой же степени, что и его. И если тебе в твоем доме будет некомфортно, то это уже не дом, а коммуналка с родственниками. Ты чего хочешь-то сама?
Вопрос застал Елену врасплох. Простой, прямой, как удар под дых. А чего она хочет? Последние лет двадцать она так редко задавала себе этот вопрос, что почти забыла, как на него отвечать. Она хотела… тишины. Хотела свой угол. Хотела раскладывать свои карты и не слышать за спиной: «Опять ерундой страдаешь, лучше бы пирожков испекла». Хотела читать книгу, а не сотый раз пересматривать сериал про очередную «несчастную любовь» на первом канале.
– Я… я не знаю, – честно призналась она. – Я просто не хочу, чтобы она переезжала. Мне будет тесно. Душно.
– Вот, – кивнула Ирина. – Это и есть ответ. И этот ответ твой муж должен был услышать первым. Но почему-то не услышал.
Разговор с Ириной посеял в душе Елены крохотное семечко сомнения. А может, и правда? Может, ее «хочу» тоже имеет значение? Вечером она попыталась снова поговорить с Сергеем. Осторожно, подбирая слова.
– Сереж, я все понимаю про твою маму. Но, может, есть другие варианты? Может, снять ей пока квартиру? Небольшую, рядом с нами. Мы бы помогали…
– Снять? – он посмотрел на нее как на сумасшедшую. – Лен, ты в своем уме? Это лишние деньги! Двадцать, а то и двадцать пять тысяч в месяц в трубу выкидывать, когда у нас целая комната пустует! Ты вообще считать умеешь? Нет, это не обсуждается. Непрактично.
И снова это слово – «непрактично». Оно было как бетонная стена, о которую разбивались любые ее робкие попытки достучаться.
События начали развиваться стремительно. Уже через два дня, в субботу, раздался звонок в дверь. На пороге стояли Сергей и сияющая Тамара Игоревна с рулеткой в руках.
– Леночка, привет! А мы тут прикинуть решили, какой диван лучше влезет! – пропела она, проходя в гостиную, как к себе домой. – Сереженька, давай вот тут мерить. Старый этот шкаф твой, конечно, место занимает… Может, его на лоджию?
Елена стояла в прихожей, не в силах сдвинуться с места. Они хозяйничали в ее гостиной, в ее мире, не обращая на нее никакого внимания. Тамара Игоревна тыкала пальцем, Сергей послушно мерил рулеткой, что-то записывая в блокнот.
– …а стол этот твой, Лен, – свекровь наконец удостоила ее вниманием, – мы в спальню поставим. К окошку. Там света больше, для твоих глаз полезнее будет.
Она говорила это с такой заботливой интонацией, что возразить казалось верхом неблагодарности. Но Елена видела свой стол, зажатый между шкафом и кроватью в их и без того тесной спальне, и чувствовала, как к горлу подкатывает тошнота.
– Тамара Игоревна, мне здесь удобно, – тихо, но твердо сказала она.
– Девочка моя, что ты понимаешь в удобстве? – отмахнулась свекровь. – Я жизнь прожила, я лучше знаю. Тут проходной двор будет, а ты со своими бумажками. Будут тебе все мешать.
Вечером, когда Тамара Игоревна, довольная, уехала, Сергей с воодушевлением показывал ей в интернете варианты диванов.
– Вот, смотри, «Венеция-5». Механизм хороший, ящик для белья вместительный. И цвет немаркий. Завтра поедем закажем. В кредит возьмем, за полгода выплатим.
– В кредит? – ахнула Елена. – Ты уже все решил? Без меня?
– А что решать-то? Маме спать на чем-то надо. Или ты предлагаешь ей на полу? – он начинал раздражаться. Его раздражала ее непонятливость, ее неспособность оценить его практичность и заботу о матери.
В ту ночь Елена почти не спала. Она лежала, слушала ровное посапывание мужа и чувствовала себя в ловушке. Ее мир рушился, а она ничего не могла сделать. Все решения принимались за нее, через ее голову. Ее мнение, ее чувства, ее желания – все это было неважно, «непрактично». Она была функцией, приложением к мужу, и эта функция должна была бесперебойно работать.
Следующая неделя превратилась в ад. Тамара Игоревна звонила по пять раз на дню, уточняя, куда поставить ее фикус и хватит ли места в шкафу для ее зимних вещей. Сергей после работы мотался по мебельным магазинам, а возвращаясь, с порога начинал двигать мебель, «готовя плацдарм». Гостиная превратилась в склад. Ее уютный уголок был разрушен. Стол сдвинут, кресло переставлено, книги сложены стопкой на полу. Елена ходила по квартире как тень, механически выполняя домашние дела. Внутри все сжалось в тугой, холодный комок.
Развязка наступила в пятницу. Сергей вернулся домой необычно рано, возбужденный и довольный.
– Лен, собирайся! Поехали договор на диван подписывать! Я все оформил, одобрили кредит. Твое согласие только нужно, как супруги. Пять минут, и все!
Он протянул ей какие-то бумаги. Она смотрела на них, на строчки, напечатанные мелким шрифтом, и видела не договор. Она видела приговор. Приговор ее тишине, ее покою, ее личному пространству. Она видела годы жизни под одной крышей со свекровью, годы уступок, годы молчания.
– Нет, – сказала она. Голос прозвучал на удивление громко и чисто в вечерней тишине квартиры.
Сергей замер.
– Что «нет»?
– Я не буду это подписывать, – повторила Елена, поднимая на него глаза. В них не было слез или истерики. Только холодная, выстраданная усталость.
– Ты… ты что, сдурела? – он не верил своим ушам. – Лена, ты в своем уме? Мама через неделю переезжает! Ей спать негде будет!
– Это твои проблемы, Сергей. Ты это придумал, ты и решай. Сними ей квартиру.
– Я тебе уже объяснял, что это непрактично! – он начал закипать, лицо его пошло красными пятнами. – Ты что творишь? Из-за своего эгоизма, из-за своих дурацких бумажек готова родную мать на улицу выгнать?
В этот момент у него зазвонил телефон. На экране высветилось «Мама». Сергей нажал на кнопку ответа, включив громкую связь, видимо, чтобы мать своим авторитетом повлияла на взбунтовавшуюся жену.
– Сереженька, ну что там? Вы едете? А то я уже вазочки свои пакую…
– Мам, тут Лена… она отказывается диван покупать, – растерянно проговорил он в трубку.
На том конце провода на секунду повисла тишина. А потом раздался скрипучий, режущий ухо голос Тамары Игоревны, полный праведного гнева.
– Что?! Как отказывается? Ты что, невестка, против? Да ты обязана о матери мужа позаботиться! Жить с нами – твоя обязанность! Всю жизнь за моим сыном как за каменной стеной, а теперь благодарности никакой!
И эта фраза – «ты обязана» – стала последней каплей. Тем самым щелчком, который сломал проржавевшую пружину терпения, тридцать лет сжимавшуюся внутри нее.
Обязана. Кому? Чему? Жизни, в которой ее нет?
– Нет, Олег, согласие я не дам, – отчеканила она, глядя прямо в ошеломленные глаза мужа. И добавила, уже обращаясь к кричащей трубке: – Тамара Игоревна, я вам ничего не обязана. И жить вы с нами не будете.
Она развернулась и ушла в спальню, закрыв за собой дверь. Она слышала, как муж что-то кричит ей вслед, как оправдывается перед матерью, но слова уже не долетали до нее. Комок внутри разжался. На его месте была звенящая, холодная пустота и странное, незнакомое чувство… свободы.
Всю ночь она сидела за своим столом в разрушенной гостиной. Рассвет застал ее за просмотром сайтов с объявлениями об аренде. Она не искала ничего особенного. Маленькую, чистую, недорогую. Главное – свою. К восьми утра она нашла то, что нужно. «Сдам однокомнатную квартиру на длительный срок. Улица Гоголя. Тихий двор. После косметического ремонта. Для одного человека или пары без детей и животных».
Она позвонила по номеру. Договорилась о просмотре на обеденный перерыв.
Квартирка оказалась именно такой, как она и представляла. Крошечная, но светлая. Свежевыкрашенные стены пахли краской и новой жизнью. Большое окно в комнате выходило на старый тополь. А главное – там был широкий подоконник. Такой широкий, что на нем можно было сидеть, поджав ноги, и пить чай. Елена представила, как поставит сюда горшки с фиалками, о которых давно мечтала, но для которых вечно не было места.
– Беру, – сказала она хозяйке, пожилой интеллигентной женщине.
Она отдала залог – все, что у нее было на сберкнижке, отложенное «на черный день». Кажется, он настал.
Вернувшись домой, она начала собирать вещи. Без суеты, без слез. Она действовала как хирург – точно и отстраненно. Она брала только свое. Свои книги. Свои карты, которые аккуратно свернула в рулоны и перевязала тесьмой. Свою одежду. Свою любимую чашку с васильками. Свой старенький ноутбук. Фотографию родителей.
Сергей пришел с работы поздно, хмурый и злой. Увидел коробки в коридоре.
– Это что еще за цирк? – процедил он.
– Я ухожу, Сережа, – спокойно ответила Елена, не прекращая складывать книги в коробку.
– Куда?! – он все еще не мог поверить в реальность происходящего. – К маме своей в деревню? Решила меня напугать? Не выйдет! Возвращайся давай, и хватит дурить.
– Я сняла квартиру.
Эта фраза подействовала на него сильнее, чем крик или скандал. Он сел на стул, обмяк.
– Ты… серьезно? Из-за мамы? Из-за какого-то дивана? Лена, мы тридцать лет вместе! Ты хочешь все это перечеркнуть из-за ерунды?
– Это для тебя ерунда, Сережа. А для меня – это моя жизнь. Которую я, кажется, впервые хочу прожить для себя. Не как фон для твоей жизни, а как свою собственную.
Она вызвала такси – грузовое. Когда водитель спустился помочь ей с коробками, Сергей стоял в дверях, потерянный и жалкий.
– Лен… ну не уходи… Что я маме скажу?
– Скажи правду, – ответила она, уже стоя на пороге. – Скажи, что ее сын так и не понял за тридцать лет, что его жена – живой человек. С этим ты сам как-нибудь разбирайся.
Дверь за ней закрылась.
Первая ночь в новой квартире была странной. Непривычно тихой. Тишина была такой плотной, что в ней можно было утонуть. Елена разобрала одну коробку – ту, что с картами. Она развернула самую большую, карту своей родной Новосибирской области, и прикрепила ее кнопками к стене. Потом заварила чай в своей любимой чашке, села на широкий подоконник и долго смотрела на огни ночного города.
Не было ни радости, ни горя. Было огромное, всепоглощающее чувство покоя. Словно она после долгого, изнурительного плавания наконец-то выбралась на твердую землю.
Через неделю она подала на развод. Сергей звонил, умолял, потом угрожал. Тамара Игоревна звонила один раз, прошипела в трубку что-то про неблагодарную эгоистку и бросила ее. Потом был суд, раздел имущества. Сергей, подстрекаемый матерью, проявил невиданную «практичность» и отсудил половину стоимости их общей квартиры. Елене пришлось согласиться на мизерную компенсацию, чтобы он от нее отстал. Она потеряла деньги, но это была цена. Цена за тишину. За право сидеть на своем подоконнике. За право дышать.
Прошло полгода. Елена обжила свою маленькую квартирку. На подоконнике буйно цвели фиалки. На стене висели ее карты. По вечерам она пила чай и читала книги, и никто не включал на полную громкость телевизор. Иногда звонила Ирина, и они долго болтали ни о чем. Жизнь стала проще, беднее в материальном плане, но неизмеримо богаче чем-то другим.
Однажды вечером, глядя на карту, она провела пальцем по синей нитке Оби, нашла на ней свой город, свой район, свою крошечную улицу Гоголя. И впервые за долгие годы она почувствовала себя не просто жительницей этого города, а человеком, у которого есть на этой карте свое, пусть и очень маленькое, но собственное, неотчуждаемое место. И это место называлось «дом».