— Ой, девочки, я чуть инфаркт не словила на этом совещании! — Марина скинула лодочки, словно сбрасывая оковы, и рухнула на диван, не потрудившись стащить строгий пиджак. — Представляете, да? Меня обвиняют в растрате, выставляют воровкой перед всем отделом! А я… мать Тереза от бухгалтерии, кристально чиста, мной «Гранд Консалт» восхищается!
Она изливала душу в пустоту. Кухонный шкаф, пушистый кот Василий, свернувшийся калачиком на подоконнике, и бутылка «Абрау-Дюрсо», зажатая в локте, были её безмолвными слушателями. Люди – слабые, они устают от чужих драм, а шкафы — они просто молчат, впитывая всё без осуждения.
А началось всё до жути прозаично. С понедельника, будь он неладен.
— Марина, зайдите, — бесцветно процедила Алла Викторовна в телефонную трубку. Холод такой, что, казалось, иней проступил. Так говорят либо роботы-пылесосы, либо свекрови, решившие объявить персональный крестовый поход.
Кабинет Аллы Викторовны – не кабинет, а филиал вечной мерзлоты, из которого можно выйти не просто уволенным, а… декапитированным.
Марина вошла. Сухо кивнула, словно принимала присягу. За столом восседала мать её мужа, излучая неприкрытое превосходство. За панорамным стеклом алел закат над Москва-Сити, отражаясь багровыми мазками на стремительно падающей самооценке Марины.
— Тут, Марина, такая… аномалия, — проговорила Алла Викторовна, плотно сжав губы в тонкую, как лезвие, линию. — В отчётности за прошлый квартал образовалась… брешь. Дыра, я бы даже сказала. Почти шесть миллионов. И подписано — твоей рукой.
Марина приземлилась на краешек стула, словно боялась провалиться в бездну. Слова застряли в горле, лишь нервная усмешка тронула уголок губ – та самая, жалкая и нелепая, которую стыдно отражать даже в зеркале.
— Вы серьезно, Алла Викторовна? — Марина пыталась сохранить стальное спокойствие в голосе. — Я, знаете ли, не выпускница курсов кройки и шитья. Я отвечаю за финансы с той же ответственностью, с какой хирург оперирует на сердце. Предлагаю проверить хронологию событий еще раз.
— Всё проверено, Марина, — отрезала та, не дав закончить фразу. — Видела всё: подписи, расчёты. Ты была… халатна. Или… действовала умышленно?
— То есть, это подстава? — голос предательски дрогнул. — Я вычитываю документы трижды перед подписанием! Кто вообще…
— Довольно, Марина. — Алла Викторовна поправила очки в тонкой оправе. — Ты уволена. По статье.
— А Дима? — выдохнула Марина, чувствуя, как рушится последний рубеж обороны. — Он в курсе?
— Разумеется. Он поддержал моё решение.
Эти слова стали последним гвоздем в крышку гроба её наивных надежд. Не то чтобы она питала иллюзии насчет рыцарства благоверного, но поддержать мать – против нее? После восьми лет брака, двух ипотек и обещаний «вместе до гроба»?
Она поднялась. Беззвучно. Лишь на прощание выдохнула, словно выпустила на свободу давно затаенную обиду:
— Вам, Алла Викторовна, не невестка нужна. Вам нужно грандиозное зеркало во всю стену, чтобы любоваться собой и фальшиво мурлыкать: «Какая же я умная, успешная, сильная… и одинокая, как береза посреди выжженного поля».
Та, разумеется, не удостоила её ответом.
Марина вышла.
А дальше – всё пошло по заранее прописанному сценарию дурного кино. Уведомление об увольнении по электронной почте. Блокировка корпоративного мессенджера. И оглушительное молчание от Димы.
Он просто испарился. Как нашкодивший кот, поджавший хвост. Ни звонка. Ни единой утешительной SMS. Только перевод на карту – пять тысяч «на пропитание».
Спасибо, дорогой. Как раз собиралась посыпать картофельное пюре унижением и зажарить на сковороде разочарования антрекот из растоптанной веры.
На третий день унизительной безработицы раздался звонок. Номер – незнакомый. Голос – до боли знакомый, от которого по коже побежали мурашки.
— Марина… Это Николай Петрович.
Едва не выронила из рук телефон. Бывший свёкор. Тот самый, что пятнадцать лет назад сбежал от деспотичной Аллы Викторовны в Краснодарский край, чтобы строить дома. В прямом смысле этого слова.
— Я знаю, что произошло, Марина, — голос был тихим, но твёрдым, словно стальной трос. — И хочу встретиться. За чашкой кофе. Или… для делового разговора.
Марина замолчала, переваривая услышанное.
— Вы всегда были на стороне справедливости, Марина, — добавил он, и в его голосе звучал не вопрос, а вызов.
Встретились в уютном кафе на Тверской. Николай Петрович выглядел статным и подтянутым в своём элегантном сером пальто. В его стальном взгляде читались решимость и непоколебимая воля.
— Послушайте, Марина, я давно отрёкся от той семьи, но не потерял рассудок. Алла опять затевает грязную игру, как в лихие девяностые. Я могу вам помочь, но мне нужен надёжный бухгалтер. И человек, которому можно доверять, как самому себе. Вы — идеально подходите на эту роль.
Марина нервно рассмеялась. В её смехе звучала горечь и безысходность.
— Меня только что с позором вышвырнули из компании. Меня полоскали в коллективе, как грязную половую тряпку. И мой «любящий» муж, между прочим, был в первых рядах ликующей толпы.
— Тем более, — Николай Петрович слегка улыбнулся, словно предвкушая интересную игру. — Вам необходимо сделать ответный ход.
В ту ночь Марина не сомкнула глаз. Перечитывала старые отчёты, всматривалась в каждую цифру, каждую мельчайшую деталь. Интуиция кричала, что её подставили. И она знала, как это было сделано.
На следующее утро она прошерстила старую переписку с сотрудниками отдела. И, о чудо – отыскала копию внутреннего документа, который ни при каких обстоятельствах не должен был попасть в финальный отчёт, поскольку был ещё «сырым». Но он там оказался. И с подписью Марины. Фальшивой подписью.
Это был взлом. А за этим высокотехнологичным преступлением могла стоять только одна дама – выпускница экономического факультета и обладательница ледяного сердца.
— Николай Петрович, — дрожащим голосом произнесла она в трубку. — Я согласна. И… кажется, у меня кое-что есть.
— Прекрасно, Марина, — он не стал расспрашивать. Просто добавил: — И помните, если мы начнём эту игру, пути назад уже не будет.
— Мне некуда возвращаться, — тихо ответила она. — Только вперёд.
На следующий день Марина снова облачилась в строгий деловой костюм и отправилась в новое здание. Офис компании Николая Петровича располагался в деловом центре, пропахшем амбициями и свежесваренным кофе с корицей.
Она шла уверенной походкой, высоко подняв голову. Впервые за последние несколько недель она чувствовала не ярость и отчаяние, а азарт. Словно стояла на стартовой линии, и кто-то уже начал обратный отсчёт:
«Раз… два… отомсти».
— То есть, ты хочешь сказать, что она просто взяла и подделала твою подпись? — Николай Петрович задумчиво вертел в руках флешку, словно это была граната с выдернутой чекой.
— Нет, — Марина сделала паузу, ее голос звенел сталью. — Она ее срисовала. Скан, автограф, вставка в PDF — арсенал у нее богатый. Неужели вы не знаете, на что способна женщина, чья невестка пришлась не по вкусу?
— Ну, знаешь, я как бы с ней двадцать лет прожил, — хмыкнул он, прищуриваясь. — Мне это стоило последних волос и, кажется, части нервной системы. А ты — молодец. Удержалась дольше, чем я ожидал. Четыре года в ее обществе — маленький подвиг, почти каторжный срок.
— Пять с половиной, — поправила Марина про себя, судорожно сжимая ладони на коленях. И с каждым воспоминанием — о лицемерных собраниях, ядовитых ужинах с упреками, многозначительных взглядах, прожигающих насквозь — в ней кристаллизовалось одно простое желание: не просто отомстить, а сделать это… с ледяным изяществом.
Рабочие будни теперь текли по-другому. У Николая Петровича — новая строительная фирма, амбициозные проекты, паутина связей. Он поставил ее заместителем по финансам, презрев ее подмоченную репутацию, где теперь чернела жирная строка: «уволена по статье».
— Знаешь, — сказал он как-то вечером, присев рядом в пустом конференц-зале, где эхо гуляло сквозняком, — я в свое время хотел, чтобы Димка женился на умной. Не думал, что это окажется… такой миной замедленного действия.
— Так, может, мне надо было притворяться дурой? — Марина криво усмехнулась, в ее взгляде мелькнула сталь. — Как Таня из офиса. У нее же весь функционал — принести подогретый кофе и неуместно хихикать.
— А ты — слишком независимая. Алла Викторовна таких на дух не переносит. Ей подавай серых мышек, «удобных». Чтобы молчали, соглашались и ловили каждое слово.
— Я могу ловить каждое слово, — Марина выпрямилась, — если оно вылетает вместе с чеком от «Мерседеса» на мое имя.
Он расхохотался. Искренне, до слез.
Но смех, как летний ливень, быстро прошел.
Через неделю Николай Петрович прислал ей файлы. Копии переписок, сомнительные переводы на мутные счета, документация, которую она в той «компании мечты» и в глаза не видела. Оказалось, Алла Викторовна не только виртуозно подделывает чужие подписи, но и… ворует в промышленных масштабах. Не жалкие миллионы. Десятки.
— Видишь, что тут? — Николай Петрович положил ей перед носом распечатку с красноречивыми таблицами, больше похожими на схему преступной сети.
— Это офшоры? — Марина вскинула брови, почувствовав, как к горлу подступает тошнота.
— Это твоя личная путевка в Ад, если бы ты не уволилась. — Он усмехнулся, в его глазах плясали искорки азарта. — Ты у меня теперь как свидетель обвинения. А еще — невинная жертва. И, если хватит смелости, соучастник моего маленького, тщательно выверенного плана.
— Я уже в нем участвую, — мрачно пробормотала она. — Как в зловещем театре абсурда. Только тут кровь брызжет по-настоящему.
План был прост в своей гениальности: разоблачить. И чтобы это было не просто разоблачение, а артистичный триумф. Чтобы она — Марина — не просто вышла победительницей, а триумфально вошла в кабинет Аллы Викторовны с высоко поднятой головой, с неопровержимыми бумагами, с хладнокровным юристом и, в идеале, с жадной до сенсаций прессой.
Но для начала — нужно было добыть главное оружие. Неопровержимое доказательство ее вины. Жесткое, как сталь.
— Есть одна дерзкая идея, — сказала она однажды вечером, когда они сидели в его кабинете на последнем этаже, где город лежал у их ног, словно покоренный. — Мне нужно проникнуть в офис. Туда, где архивы. Там должны быть оригиналы. Или хотя бы черновики, наброски. У Аллы Викторовны же синдром Плюшкина, мания коллекционировать зло — она все хранит, как бесценные реликвии.
— Ты серьезно? — он приподнял бровь, в его взгляде читалось беспокойство. — Это безумие. Это опасно.
— А с вами — разве безопасно? — усмехнулась она, в ее голосе послышался вызов.
В тот день Марина впервые переступила порог старого здания как чужая, как тень. В длинном пальто, скрывающем фигуру, с высоким конским хвостом и темными очками в стиле «жена прокурора». Охранник, с которым она четыре года делила утренний кофе, даже не сразу узнал.
— Ой, Марина Сергеевна? Вы… к кому?
— В юридический отдел. По личному делу.
И она не солгала. Вопрос был до боли личным.
Пока вызывали юристов, она прошла по знакомому коридору, минуя старый бухгалтерский блок. Ничего не изменилось: тот же запах дешевого кофе, приглушенные разговоры, кто-то в отчаянии ругался с Excel.
Она остановилась перед дверью с табличкой «Финансовая служба». Медленно потянула за ручку. Закрыто. Но, словно сама судьба играла ей на руку, у нее был козырь. Старый ключ. Она как-то случайно забыла его сдать.
Пять минут. Всего пять. Она вскрыла нужный ящик. И нашла свой приз. Серая папка, набитая подозрительными копиями проводок, банковских выписок, фальсификациями, сделанными уже после ее ухода, но цинично подписанными ее «рукой».
— Ага, голубушка, — подумала Марина, сжимая папку, словно трофейное оружие. — Даже после увольнения я тебе пригодилась?
— И что ты теперь будешь делать? — спросил Николай Петрович, когда она, запыхавшись, показала ему содержимое папки.
— Я отдам это юристам. А потом — прямиком в Следственный комитет. Пусть копают. Это — чистая уголовщина.
— А ты? Готова к публичному скандалу?
Она опустилась в кресло. Сняла темные очки. Усталая, но собранная.
— А я просто хочу увидеть, как Алла Викторовна будет объяснять, что я подписала документ на сомнительный «Швейцарский перевод», находясь в тот день в поликлинике с температурой под сорок. И под капельницей. У меня справка, кстати, есть, — добавила она с ледяной усмешкой.
Поздней ночью ей позвонил Дима.
— Ты чего удумала? — он шипел в трубку, словно она раскалилась докрасна. — Мама в панике! Говорит, ты против нее войну объявила!
— Войну, Дим, она начала гораздо раньше. Когда вы с ней на пару решили, что я — всего лишь расходный материал, пешка в вашей игре.
— Ты разрушишь все! — он сорвался на крик. — Это же семья! Компания! Деньги! Огромные деньги!
— Семья? — Марина фыркнула, в ее голосе не было ни капли сочувствия. — У тебя семья — это там, где мама. А у меня семья — там, где не предают, где ценят и уважают.
— Мама говорит, что ты с моим отцом снюхалась. Вы все подстроили, чтобы отомстить ей!
— Послушай, Дима, — сказала она тихо, но с такой стальной твердостью, что он невольно замолчал, — если бы я хотела просто отомстить, я бы пришла к тебе домой и саданула сковородкой по голове. А пока я просто… восстанавливаю справедливость.
Он повис на том конце провода, словно дохлая мышь, попавшая в капкан. Потом выдавил:
— Ты же все равно никто без нас. Ты — просто бывшая жена. Тень прошлого.
Марина улыбнулась, вспомнив его слова о сковородке.
— А ты — просто маменькин сынок. Предсказуемый, как восход солнца.
И ты никогда не изменишься, Димочка.
Через неделю ей пришла повестка в суд. В качестве свидетеля и потерпевшей стороны по делу о масштабном мошенничестве, совершенном организованной группой лиц.
А еще через три — Аллу Викторовну задержали. Прямо в ее роскошном кабинете, на фоне ее помпезного портрета, написанного явно с завышенной самооценкой.
Николай Петрович приехал в тот же вечер. Привез бутылку выдержанного вина. И неожиданное предложение.
— Марина. Я думаю, вы должны вернуться в компанию. Официально. Не заместителем, а партнером. С долей в бизнесе. Все по-честному, прозрачно и законно.
Она смотрела на него с тем самым ощущением, которое невозможно передать словами. Когда тебя бесцеремонно выкинули из поезда, а ты вдруг оказался в роскошном купе первого класса. И с бокалом дорогого шампанского в руке.
— Только пообещай мне, — сказала она, поднимая бокал, — что я больше никогда не увижу этих мерзких поддельных отчетов. А если еще раз увижу, то я их тебе в лоб швырну.
— Договорились, — усмехнулся он, в его взгляде читалась смесь восхищения и опасения. — Ты опасная женщина, Марина.
— Нет, Николай Петрович. Я просто больше не удобная.
— Всё. Финиш. Выгорела дотла, — Марина захлопнула ноутбук с таким остервенением, словно он годами уклонялся от выплаты алиментов.
— Ты уверена, что он мёртв? — Николай Петрович с ироничной полуулыбкой присел напротив с двумя чашками дымящегося кофе. — Может, экзорциста вызвать, чтобы изгнать этого дьявольского Excel?
— Лучше двойную дозу валидола и год затворничества в мужском монастыре. Без экскурсий для дам. Особенно с фамилиями, заканчивающимися на «-ова».
— Понял. Тонкий намёк. Кстати, Алла Викторовна шлёт пламенный привет из следственного изолятора. Через адвоката, разумеется.
— Надеюсь, привет запечен в черством сухаре. И без трогательной записки «прости, бес попутал».
Прошло два месяца. Компания Николая Петровича, словно феникс, восстала из пепла, расправив крылья. Марина, облачённая в мантию официального партнёра, с долей, зафиксированной на гербовой бумаге, личным кабинетом и… стабильной головной болью, уверенно шла к успеху.
Алла Викторовна балансировала на тонкой грани между свободой и тюремной койкой, ожидая решения суда. Общественное мнение, вязкое и беспощадное, как болото, уже вынесло свой вердикт: в провинциальном городке, где все друг друга знают, моральное падение равносильно прыжку в жидкий бетон. Не отмоешься.
Но когда карточный домик рухнул, воцарилась звенящая тишина. Такая оглушительная, что закладывало уши. Хуже любого крика.
Марина всё чаще ловила себя на тревожной мысли: у неё есть всё, о чём она мечтала – независимость, деньги, признание… и колодезная пустота внутри. Даже клокочущая злость испарилась, оставив выжженную землю. Ни искры, ни дрожи. Лишь давящая, всепоглощающая тишина.
— Знаешь, что самое паршивое? — проронила она как-то вечером, потягивая вино на увитой плющом веранде Николая Петровича. — Когда повергаешь врага, а ликовать не хочется.
— Ты не торжествуешь?
— Торжество — это как бабушкины пирожки с картошкой, уплетаемые под тёплым одеялом во время простуды. А это… словно выиграла золотую медаль на Олимпиаде, а на трибунах — ни души.
Он задумчиво молчал, барабаня пальцами по стеклу бокала. Потом вдруг произнёс:
— Я тоже один остался. Уже пять лет. Дом превратился в холодный музейный экспонат. Живой, но абсолютно пустой.
— Мы с тобой — два раритетных экспоната, выставленные под музейным стеклом, — с горьким вздохом констатировала Марина. — Только у моего экземпляра ценник безвозвратно утерян.
— Ты — не экспонат, Марина. Ты – женщина, выкованная в адском пламени. И не растеклась жалкой лужей. У тебя стальной стержень внутри.
— Послушай, а сколько тебе лет? — неожиданно спросила она, прищурившись.
— Пятьдесят девять. С хвостиком.
— Хм. Значит, ещё вполне можно провернуть пару новых бизнес-проектов, посадить аллею лип и развестись раза три.
— А ещё… — он выдержал многозначительную паузу, — можно снова жениться. На мудрой женщине, которая на дух не переносит идиотов, но обожает кофе с щепоткой корицы. Разве ты об этом не мечтала?
Марина пристально изучала его лицо, словно сложное математическое уравнение. И внезапно выдала:
— Только без этих пышных свадебных церемоний. И с раздельными ванными комнатами.
Вскоре по офису поползли ядовитые слухи. Кто-то клялся, что «видел, как они мило ворковали за обедом», кто-то «слышал, как Николай Петрович называет её Машенькой» (что было абсолютно неправдой — он обращался к ней исключительно как «Товарищ Партнёр»).
Однажды позвонил даже Дима. Голос – бесцветный, скомканный, словно он его не проглотил, а выплюнул.
— Мама говорит… вы с отцом… ну, вы понимаете… спите вместе?
— Передай маме, что у нас не просто «вместе», а уже и постель общая. Так что да, – невозмутимо парировала Марина. — Правда, она ортопедическая. Очень комфортно.
— Он ей мстит, да? За развод?
— Он ей мстит… тем, что, наконец, перестал жалеть о разводе.
— Ты торжествуешь, да? Наслаждаешься ее унижением?
— Нет, Дима. Я просто живу. Впервые в жизни – по-настоящему.
А потом – состоялся суд.
Зал суда был переполнен любопытствующими. Алла Викторовна восседала в строгом деловом костюме, в сопровождении опытного адвоката, с непроницаемым выражением лица, словно высеченная из камня. Она старательно избегала взгляда Марины.
Марина выглядела собранной и абсолютно спокойной. В руках – пухлая папка с доказательствами ее невиновности. Рядом — личный юрист. А в душе – звенящая пустота. Ни капли злости, ни намёка на обиду. Тяжёлая, безмолвная пустота, потому что всё давно решено.
Под присягой, стоя на скамье свидетелей, она произнесла лишь несколько фраз, отчеканивая каждое слово:
— Да, я была незаконно уволена на основании сфабрикованных документов. И я простила Аллу Викторовну. Но прощение не освобождает от ответственности. Особенно, если ты — руководитель компании и мать семейства.
После оглашения приговора (четыре года условно и внушительный запрет на право занимать руководящие должности в коммерческих структурах) Алла Викторовна впервые посмотрела Марине прямо в глаза.
И тихо прошептала:
— Ты думаешь, ты одержала победу?
Марина едва заметно улыбнулась.
— Я не думаю. Я просто больше ничего не боюсь.
В тот же вечер Николай Петрович, одетый в безупречный костюм, ждал её у выхода из здания суда, держа в руках огромный букет роз и беспомощно улыбаясь.
— Это тебе. За отвагу. И за то, что ты не уподобилась ей, не превратилась в монстра.
— Я была опасно близка к этому, — искренне призналась она, принимая цветы. – Ты вытащил меня из этой трясины.
— А теперь, если ты позволишь… — он галантно протянул ей руку, – я хотел бы пригласить тебя. Не на романтическое свидание. А на тихую, совместную жизнь. Без интриг, скандалов и расследований. С утренним кофе и вечерними шахматными баталиями.
Марина долго изучала его лицо. Потом произнесла:
— Только если я буду расхаживать по квартире в махровом халате и смешных бигуди. И ты не сбежишь в ужасе.
— Я останусь, даже если ты будешь носить носки с плюшевыми мишками и яростно ругаться на полиэтиленовую плёнку от варёной колбасы.
Она звонко рассмеялась.
— Ладно. Попробуем. Только без грязных подстав и преступных схем. Потому что в следующий раз в следственном изоляторе будешь ночевать ты.
Этим летом она впервые за долгие годы сбежала на юг. Не с опостылевшим мужем. Не с кипой отчётов. А наедине с собой.
Сидела на галечном берегу, вдыхая солёный воздух, потягивая вино. И вспоминала, как когда-то искренне верила, что больше никогда не сможет смеяться.
Как же она тогда ошибалась.
Жизнь только начинается. Даже если тебе почти пятьдесят.
И особенно – если рядом есть мужчина, который не боится твоей силы.
Конец.