Он пахал землю весь сезон, поливал грядки, берег каждый кочан. Но однажды овощи начали исчезать прямо с огорода. Николай Петрович решился на ночную засаду и поймал дерзкого воришку. Казалось, справедливость восторжествовала… но всё обернулось так, что платить пришлось самому хозяину. В деревне заговорили, а сам Николай понял: силы уходят, а правды всё равно нет.
Анна Сергеевна сидела в тени старой яблони, держа на коленях любимую книжку с пожелтевшими страницами. Сад был наполнен сладковатым запахом малины и щебетом скворцов, и женщина, прикрыв глаза, почти задремала. Но вдруг со двора раздался громкий, взволнованный голос мужа:
— Нюр, иди-ка сюда!
Она вздрогнула, вздохнула, аккуратно заложила страницу огрызком карандаша и, поправив выцветшую юбку, поспешила к грядкам. Николай Петрович стоял у капусты, сдвинув седые брови так, будто перед ним развернулась настоящая трагедия, а не обычная огородная забота.
— Ну и что тут у тебя творится? — осторожно спросила Анна, подходя ближе.
— Что, что… Капуста твоя куда-то испаряется! — сердито сказал муж, указывая рукой на грядку, где пустыми торчали четыре обглоданные кочерыжки. — Я ж только позавчера всё поливал, все кочаны стояли целые. А теперь гляди! Ты зачем сразу по четыре рвёшь? Мы же договаривались: взяла один, приготовила — потом ещё один. А ты всё в холодильник напихала, там завяло, и толку никакого!
Анна округлила глаза и всплеснула руками:
— Да ты что, Коль! Я в эти дни к капусте даже не прикасалась. Щей не варила, тушёного не делала. Может, соседка попросила? Или птицы какие-то?..
Николай Петрович ещё сильнее насупился. Он был человеком недоверчивым, но жене своей верил безоговорочно: скрывать от него подобную мелочь у неё никогда не было причин.
— Неужто зверь какой? — пробормотал он, почесав затылок. — Хотя зверьё так аккуратно не срывает.
Ночь супруги провели неспокойно. Анна ворочалась на скрипучей кровати, а Николай хмуро вслушивался в каждый шорох за окном. Но ничего подозрительного они не услышали.
Однако уже наутро сомнения исчезли окончательно. На трёх кустах, что росли вдоль забора, исчезли наливные, ярко-красные помидоры. Не оборванные, не погрызенные, а срезанные аккуратным движением — так, как умеет только человеческая рука.
Николай Петрович вышел в сад, долго молча осматривал пустые ветки и, наконец, стиснул зубы:
— Животное так не сделает. Тут воришка ходит. Человек, Нюра. Человек.
Анна испуганно перекрестилась, а Николай сжал кулаки. Он чувствовал — это только начало.
Ночью Николай Петрович, ворча под нос, осторожно выбрался из дома и забрался в старый, пропахший сеном сарай. Сквозь щели пробивался тусклый лунный свет. Он присел на ящик, прижал к боку вилы и замер, затаив дыхание. Сердце билось чаще обычного — то ли от злости, то ли от волнения.
Первая ночь прошла впустую: только ветер хлопал дверцей забора, да в саду шаркали ежи. Но Николай был упрям. На вторую ночь он снова занял свой пост. Часы тянулись мучительно долго, и вдруг — еле слышный скрип. Забор дрогнул.
Из темноты выскользнула тень — высокий, худощавый парень, с тёмными волосами, в руках белый пакет. Он действовал уверенно и нагло: шагнул к грядкам, наклонился и ловко стал рвать огурцы, один за другим, аккуратно складывая в сумку. Потом двинулся к кустам помидоров, выбирал самые спелые, красные, будто хозяйничал у себя дома.
Кровь ударила Николаю в виски. Он не выдержал:
— Ах ты, огородная рожа! Сейчас я тебя на вилы насажу!
Парень подскочил, будто его ужалили, выронил пару огурцов и прижал пакет к груди. Не оборачиваясь, рванул к забору, где уже стояла подставленная табуретка.
Николай выскочил из сарая и кинулся следом. Ноги тонули в мягкой земле, сердце колотилось, дыхание сбивалось, но злость гнала его вперёд. Улица была пустая: редкие фонари освещали дорожку, а вокруг царила гробовая тишина.
— Стой, кому сказал! — надсадно орал он, размахивая вилами, словно боевым знаменем. — Всё равно догоню, гнида огородная!
Парень мчался, спотыкаясь, но не сдавался. И вдруг на полном ходу зацепился ногой за камень. Его тело перелетело вперёд, дважды кувыркнулось, и с глухим стуком он впечатался лицом в землю.
Николай подбежал, тяжело дыша, и наклонился. Воришка свернулся клубком, закрыв голову руками.
— Вот, сам себя и наказал, — выдохнул Николай и, уже не так уверенно, отвесил лёгкий пинок по боку.
Парень поднял голову, и Николай замер. Перед ним был не матерый бандит, а обычный деревенский парнишка — лет двадцать, не больше. Грязное лицо было залито слезами, из разбитого носа текла кровь.
— Я… я больше не буду, дядь Коль… простите, — всхлипнул тот и вдруг разрыдался, как ребёнок, прикрывая лицо руками.
У Николая дрогнуло сердце, но злость взяла верх.
— Вали отсюда! — рявкнул он. — Ещё раз увижу на моём огороде — уши оборву с корнем!
Он развернулся и, тяжело ступая, пошёл домой. За спиной слышалось всхлипывание и топот убегающих ног. Николай Петрович шёл молча, и только теперь осознал, как сильно колотится его сердце. В ту ночь он так и не сомкнул глаз.
Утро выдалось прохладным и тихим. Николай Петрович только вышел в сад, чтобы проверить грядки и налить чай из термоса, как у калитки раздался настойчивый стук. Он, нахмурившись, открыл калитку — и сердце у него неприятно ёкнуло.
На пороге стоял участковый Виктор Андреевич — статный мужчина в форме, с привычно усталым лицом. Рядом, прижав руки к бокам, нервно переминалась соседка Лидия Николаевна. А за её спиной маячил её сын Андрей — тот самый ночной воришка. Теперь парень выглядел жалко: на лице расползлись багровые синяки, нос распух и блестел от йода, губа треснула и сочилась кровью.
— Гражданин Николай Петрович, — сухо, официальным тоном начал Виктор Андреевич, раскрыв блокнот, — на вас поступила жалоба. Утверждают, что вы избили гражданина Андрея Лукина вчера ночью.
Николай вспыхнул, словно его окатили кипятком:
— Да не трогал я его! Сам упал, когда с моим урожаем ноги делал! — голос задрожал от обиды и злости. — Я его только пугнул, чтоб впредь знал!
— Врёшь, бессовестный! — взвизгнула Лидия, брызгая слюной. — Ты его чуть не до смерти забил, а теперь ещё оправдываешься! Да посмотри на него — ребёнок еле живой!
— Ребёнок?! — Николай покраснел, сжал кулаки. — Да этому «ребёнку» под тридцать, и он не первый раз по деревне ворует! Вон, все знают, что бездельник и пьянчуга!
Андрей молчал, опустив глаза, но при этом театрально вытирал нос и тихо всхлипывал, будто подтверждая слова матери.
— Этот ворюга у меня помидоры и огурцы таскал! — не выдержал Николай. — Я его гнал, он споткнулся, упал. Один раз пнул по заднице — для профилактики. Всё!
— Ах ты!.. — Лидия завизжала ещё громче, хватаясь за сердце. — Да ты садист! Вон баба Зина видела, как ты его ногами колотил, пока он на земле валялся!
— Баба Зина слепая, — зло процедил Николай. — Она и день от ночи не различает, а вы её в свидетели тащите!
Участковый тяжело вздохнул, посмотрел на Лидию, потом на Андрея и снова на Николая. Он прекрасно знал: Николай Петрович был человеком честным, упрямым, но справедливым. Никогда лишнего не сделает. А вот Андрей — не раз сидел на сутках за мелкие кражи, его по всему району знали как бездельника и любителя чужого добра.
Но всё осложняло одно — свидетели. И мать, готовая разорвать любого за сына.
— Николай Петрович, — тихо сказал Виктор Андреевич, понизив голос, — я понимаю, что, скорее всего, вы правы. Но при таких обстоятельствах… придётся оформить штраф. Иначе из отдела меня самого дёрнут.
Николай почувствовал, как у него внутри всё сжалось. Он даже привалился к калитке, чтобы удержаться на ногах. Ему было обидно до слёз: вышел защитить свой труд, свой урожай — и оказался виноватым.
Анна Сергеевна, выбежавшая из дома, бросилась к мужу, обняла его за плечо. Она видела, как дрожат его руки, как он едва сдерживает гнев.
— Виктор Андреевич, ну что ж вы! — с отчаянием воскликнула она. — Вы же знаете, кто такой Андрей, и кто мой Коля! Да как можно сравнивать?!
— Знаю, Анна Сергеевна, — вздохнул участковый. — Но закон есть закон.
Николай молча отвернулся и только прошептал:
— Вот она, справедливость… Честный человек крайним оказался.
В итоге Николай Петрович, сжав зубы, заплатил пять тысяч за «побои». Он ворчал, спорил с Анной Сергеевной, долго возмущался соседям:
— Да чтоб я ещё хоть раз полез защищать своё добро… Плати потом за то, чего не делал! — но в конце концов махнул рукой и смирился. — Ладно, пусть эта глупость быстрее забудется. Нервы дороже.
В селе, где новости разлетаются быстрее ветра, эту историю обсуждали пару недель: кто-то вставал на сторону Николая, кто-то — на сторону Лидии Николаевны. Но как это часто бывает, через время страсти улеглись. Каждый занялся своим хозяйством, и только редкие косые взгляды напоминали Николаю, что не все ему поверили.
Андрей после того случая в их огород больше не совался. Видимо, всё-таки испугался, хоть и хвастался перед дружками, что «отстоял честь». Николай Петрович, проходя мимо него на улице, только хмыкал в усы:
— Струсил, шельмец. Видишь, уши берегёт.
Казалось, на этом можно было поставить точку. Но через пару месяцев всё вернулось. В один из вечеров Андрей снова напился до потери сознания. Начал буянить на улице: кричал, ломился в дома, бил кулаками по стёклам, распугал стариков и детей.
Николай Петрович, услышав крики, вышел на крыльцо и только тяжело вздохнул:
— Ну вот, дождались…
На этот раз терпение участкового лопнуло. Виктор Андреевич вместе с медиками увёз Андрея в психлечебницу. Там его подержали долго. Когда вернулся — был другим: тихим, смирным, словно побитая собака. В деревне он ходил с опущенной головой, никого не трогал, даже здороваться стал первым.
Но люди переглядывались: «Посмотрим, надолго ли». Слишком хорошо все знали Стёпку и его нрав.
А Николай Петрович, сидя вечерами на скамейке у калитки, качал головой и махал рукой:
— Вот такие теперь воришки пошли. Силы тратим, а справедливости всё равно нет. Мы пашем, растим, бережём… А они приходят и губят. И в итоге виноват не вор, а тот, кто своё добро защищал.
Анна Сергеевна тихо гладила мужа по руке. Она понимала, что его слова — не только о капусте и помидорах. Это была горечь от того, что время изменилось, а вместе с ним — и люди.
Осень подкралась незаметно. Деревья вокруг окрасились в золотое, а на грядках остались последние морковки и поздняя капуста. Николай Петрович стоял у забора, прислонившись к шершавому дереву, и смотрел на свой сад.
— Сколько сил, — пробормотал он, — сколько пота здесь пролито… А кому оно надо? Всё равно приходит кто-то чужой и считает, что можно взять.
Он провёл рукой по шероховатой кочерыжке, оставшейся после срезанного кочана, и вздохнул. В памяти всплыли прошлые годы: как они с Анной Сергеевной сажали картошку, как дети носились по огороду босиком, помогая таскать ведра с водой, как все вместе смеялись над первыми огурцами. Тогда никто и подумать не мог, что придётся ночами караулить урожай от собственных соседей.
Анна Сергеевна подошла сзади, накинула на плечи мужа тёплый платок.
— Ну чего ты, Коля? — мягко сказала она. — Не принимай так близко к сердцу. Сад наш жив, и мы вместе его держим. Это ведь самое главное.
Он посмотрел на жену, устало улыбнулся.
— Ты права, Нюр. Всё-таки наш труд — он не зря. Урожай собрали, варенья наварили, закаток полно. И даже если справедливости в этом мире нет, в нашем доме она есть.
Но через мгновение его взгляд снова потемнел.
— Только вот думаю… стоит ли и дальше держать такой огород? Сил всё меньше, а нервов уходит — как на войне. Может, хватит уже?
Анна не ответила сразу. Они стояли вдвоём, слушали, как ветер гоняет сухие листья по двору.
— Знаешь, Коль, — тихо сказала она наконец, — давай доживём эту осень спокойно. А там решим. Может, и вправду пора немного пожить для себя, а не для грядок.
Николай кивнул. В груди кольнуло — то ли от старой обиды, то ли от мысли, что времена меняются, и им с Анной приходится меняться вместе с ними.
Он ещё раз посмотрел на сад — на яблони, на грядки, на деревянный сарай. И понял: какой бы выбор они ни сделали, память об этих годах останется навсегда.
— Ну что ж, — сказал он, глубоко вдохнув прохладный воздух. — Пусть зима сама решит. А весной видно будет.
И, взяв жену под руку, медленно пошёл в дом.