Солнечное субботнее утро дышало июньской негой. Воздух на дачном участке, пропитанный ароматом скошенной травы, свежего хлеба из печки и сладковатым дымком от мангала, был густым и томным. Тридцатидвухлетняя Марина Алексеевна Данишевская, опершись о теплый капот своей машины, не спеша доставала сумки из багажника. Лучи солнца, пробиваясь сквозь кружевную листву старой березы, золотили ее темные волосы, собранные в небрежный пучок, и подчеркивали усталые тени под глазами. Несмотря на то, что утро обещало, что день будет прекрасным, настроения у женщины не было. Сегодня они с мужем приехали на дачу к свекрови.
Ничего хуже и придумать нельзя, но выхода не было — нужно было ехать. Завтра Марина уезжала на месяц в командировку, и требовалось срочно, почти что с накладной, передать мужа его маме из рук в руки.
Калитка с скрипнула, и на улицу, на дорожку, посыпанную желтым песком, вышел неспешной, полной достоинства походкой шикарный рыжий кот — любимец свекрови по кличке Рудольф Леонидович. Его шерсть отливала медью, а зеленые, раскосые глаза смотрели на мир с невозмутимым превосходством.
— Здравствуй, Рыжий, — тень улыбки тронула губы Марины. Она наклонилась и погладила бархатистую голову, — встречаешь меня? Спасибо, милый, но сумки ты не донесешь.
— Я донесу, — раздался за спиной кота приятный грудной басок. Из - за калитки появился высокий, дородный мужчина в просторной клетчатой рубашке и потертых рабочих штанах. Это был отчим мужа Марины – Павел Константинович Соловьев. Его лицо, обветренное и доброе, обрамляли седые усы, а глаза по - юношески ярко и тепло смеялись.
— Ой, дядь Паша, доброе утро! — Марина искренне обрадовалась, увидев его, и крепко обняла мужчину, чувствуя запах свежего дерева и табака, — как же я рада Вас видеть.
— Здравствуй, здравствуй, мой героический врач, — Павел Константинович улыбнулся, и усы его зашевелились. Он по - отечески чмокнул Марину в щеку, — а лицо - то у тебя печальное, будто на похороны собралась, а не на дачу. Что случилось, детка?
Марина тяжело вздохнула, глядя на его искреннее беспокойство:
— В командировку завтра еду.
— Что такое? Надолго? — брови мужчины поползли к седым вискам.
— Альпинистов будем искать. Вернее, мой отряд будет искать. А надолго ли, даже не знаю, — ответила невестка, которая работала врачом в спасательном отряде МЧС. В ее голосе прозвучала привычная уже усталость от необходимости постоянно оправдывать свою работу перед семьей.
— Да уж, дела, – задумчиво произнес отчим Михаила, – чего им дома не сидится? — вдруг рассердился он, — лезут в горы, подвергают свою жизнь опасности, а ты их теперь ищи по скалам.
— Дядя Паша, да я не из - за командировки расстроена, — Марина горько улыбнулась и на мгновение положила голову на его могучее плечо, чувствуя себя не спасателем, а маленькой девочкой, — а из - за Вашей жены. Вот как я ей сейчас скажу, что снова в командировку уезжаю? Вы же знаете ее реакцию.
— Знаю, — вздохнул Павел Константинович и с безмерным сожалением посмотрел на невестку, погладил ее по голове, — да Миша - то уже ей все сказал, пока ты машину разгружала. Ну, ничего, идем, моя героическая девочка, я буду с тобой рядом. Если что, приму удар на себя.
— Что бы я без Вас делала, — с облегчением выдохнула Марина и потянулась к самой тяжелой сумке, но отчим ловко выхватил ее из ее рук и уверенной походкой поволок во двор.
Дом был старым, бревенчатым, уютно сидевшим на своем месте. Он буквально утопал в зелени и цветах — Людмила Борисовна свято чтила дачные традиции. На просторной, застекленной веранде за большим круглым столом, застеленным скатертью с вышитыми петухами, сидел муж Марины — 34-летний Михаил Леонидович Однобоков и с аппетитом уплетал уху из настоящего чугунка. Он был крупным, приятным мужчиной, но сейчас, под маминым присмотром, выглядел этаким большим ребенком. Его мать — шестидесятилетняя Людмила Борисовна Однобокова — сидела рядом с сыном, подперев рукой щеку, и не скрывая, любовалась тем, как он уплетает рыбу. Вдруг ее лицо, еще сохранившее следы былой красоты, нахмурилось:
— Осторожно, Мишенька, не подавись. Косточки хорошенько выбирай, я тебе говорила. И возьми салфетку, у тебя на подбородке петрушка, вытри.
Как только мужчина послушно выполнил все требования матери, она снова просияла, но радость ее была недолгой. От калитки к дому, гремя гравием под ногами, шли Марина и Павел Константинович с сумками. Впереди них, подняв хвост трубой, точно знамя, важно бежал кот.
— Доброе утро, Людмила Борисовна! — еще издалека, стараясь, чтобы голос прозвучал как можно бодрее, крикнула Марина.
Улыбка тут же сползла с лица свекрови, словно ее стерли влажной тряпкой. Взгляд стал холодным и оценивающим.
— Не такое уж оно и доброе, — отрезала она. – Здравствуй, Марина. Уху будешь?
Невестка, уже поднявшись на ступеньки веранды, хотела было отказаться, сказать, что уже позавтракала, но осеклась, встретившись взглядом с матерью Михаила. Взгляд свекрови не предполагал возражений.
— Да, конечно, буду. С удовольствием, — покорно сказала она, садясь на стул, который ей подвинул Павел Константинович.
Спустя несколько минут все ели молча за столом. Было слышно только, как постукивают ложки о фаянс да где-то в кустах деловито стрекочет сорока. Воздух, еще недавно такой легкий и душистый, стал густым и тягучим, как патока. Хотя никто не произносил ни слова, Марина кожей чувствовала, как он сгущается, наливается свинцовой тяжестью. Вот - вот грянет буря. Наконец, Людмила Борисовна с царственным видом доела, аккуратно вытерла рот краешком салфетки и устремила на окружающих строгий, испепеляющий взгляд.
— Значит, ты, Марина, завтра снова едешь в командировку? — ее голос прозвучал как удар хлыста по воздуху.
— Да, еду, — виновато опустила глаза женщина, но тут же заставила себя поднять их и посмотреть на свекровь, — альпинистов будем искать. Пропала группа.
— Ну - ну, — свекровь язвительно улыбнулась и повысила голос, который зазвенел, как натянутая струна, — смотри, мужа не потеряй, пока ты будешь своих альпинистов искать.
Марина замерла с ложкой в руке. В ее глазах отразилось полное непонимание.
— В каком смысле? — растерялась она, — что Вы такое говорите, Людмила Борисовна? Я привезла Мишу к Вам на дачу, Вы за ним присмотрите, пока меня нет. На работу он вместе с Павлом Константиновичем будет ездить. Почему это он должен потеряться?
Тишину на веранде разрезал голос Людмилы Борисовны, холодный и заостренный, как лезвие.
— Я имею в виду, что он может встретить другую женщину и уйти от тебя, – она прищурилась, и в ее глазах, обычно выражающих лишь самодовольство, мелькнуло что - то колючее и почти злое, – конечно, может и уйдет.
Кому нужна жена, которая то ищет альпинистов в горах, то в море, то в тайге? В общем, Марина, тебе нужно менять работу, если ты, конечно, дорожишь семьей. Настоящая женщина должна быть хранительницей очага, а не бегать по ущельям.
Марина не выдержала. Вся ее внутренняя собранность, весь настрой “перетерпеть ради семьи” лопнули, как мыльный пузырь. Она отодвинула тяжелую дубовую тарелку с душистой ухой, к которой так и не притронулась.
— А кто же будет кормить этот самый очаг и Вашего сына? — ее голос, сначала сдавленный, сорвался на крик, — да, я знаю женщин, которые сидят дома, пекут пироги и растят детей! Но их мужья – добытчики, они носят зарплату в дом! А что мой? Миша три месяца ищет себя в копирайтинге, пять — в поэзии, а в промежутках я содержу нас обоих! Если я уволюсь, мы с вашим сыном будем пухнуть с голоду на этой самой прекрасной даче!
Людмила Борисовна побледнела. Ее тонкие, подведенные карандашом губы, сложились в ниточку.
— Во - первых, я не говорила “уволиться”. Я сказала — “сменить работу”. На нормальную, женскую. А во - вторых, свекровь сделала паузу, чтобы удар был вернее, — у тебя, моя дорогая, нет детей. Так что о каких пирогах и очаге ты вообще говоришь?
Удар пришелся точно в цель, в самое незащищенное и больное место. Марина вскочила так, что плетеный стул с грохотом упал на пол. Она видела, как Михаил вздрогнул и опустил голову еще ниже, словно стараясь провалиться сквозь землю. Слезы подступили к горлу, предательски застилая глаза.
— Простите, мне пора, — выдавила она, поворачиваясь к выходу, — завтра рано вставать.
Невестка Людмилы Борисовны почти бегом бросилась по песчаной дорожке к калитке, стараясь не всхлипывать.
— Мама, ну зачем ты так? — тихо, безропотно произнес наконец Михаил, поднимаясь было вслед за женой.
— Сядь, Мишенька, — голос Людмилы Борисовны вновь обрел властные нотки, — доедай, а то совсем остынет. Пусть едет, завтра у нее командировка – будет время в дороге подумать о своем поведении и о том, что такое настоящая семья.
Михаил послушно опустился на стул, но тут поднялся Павел Константинович. Его добродушное лицо стало суровым. Он не кричал, но его тихий, низкий голос прозвучал громче любого крика. Он негромко стукнул кулаком по столу, и тарелки звякнули.
— Не будет она думать о ерунде, Люда. У нее работа — спасать жизни. А ты здесь… отравляешь ей последний перед вылетом день, — супруг Людмилы Борисовны с презрением посмотрел на жену, — ты просто не понимаешь, что несешь.
Он не стал больше ничего говорить, развернулся и твердым шагом пошел по той же дорожке за Мариной.
— Павел! Паша, вернись сию же минуту! — взвизгнула Людмила Борисовна, вскакивая. Ее лицо исказилось гневом и страхом, — слышишь меня? Если ты сейчас выйдешь за калитку, можешь туда и не возвращаться!
Но мужчина даже не обернулся. Он просто вышел за калитку и захлопнул ее за собой. Скрип железа прозвучал как приговор.
Людмила Борисовна тяжело дышала, глядя ему вслед. Она была в ярости. Она привыкла, что все мужчины в ее жизни —- покойный свекор, первый муж, обожаемый сын — были под каблуком. Но Павел всегда был непокорной скалой, о которую разбивались все ее бури.
Она грозила ему разводом, бойкотом, скандалами. Но это не работало.Людмила Борисовна и правда не могла с ним развестись. Без своего Павлуши она была как без рук. Он был ее опорой, ее силой, ее связью с внешним миром за пределами этой ухоженной дачи. Он, водитель троллейбуса, получавший еще и солидную пенсию майора в отставке МВД, был тем, кто держал на себе весь этот дом.
****
Людмила Борисовна и Павел Константинович прожили вместе больше двадцати лет. Когда они поженились, Мише было пятнадцать. И все эти годы Людмила Борисовна с фанатичной ревностью отстаивала свое исключительное влияние на сына. Каждую попытку Павла вытащить пасынка на рыбалку, в спортзал или просто поговорить по - мужски она воспринимала как покушение на свою власть. Скандалы были жуткими. И в конце концов майор Соловьев отступил. Он тяжело вздыхал и со стороны наблюдал, как в тепличных условиях, под колпаком материнской любви, растет и взрослеет инфантильный и мягкотелый мужчина. Он оставил эти попытки, но в его глазах всегда читалась тихая грусть и понимание, что так — неправильно.
И сейчас он пошел защищать ту, кто, по его мнению, была по - настоящему права.
Калитка захлопнулась за широкой спиной Павла Константиновича с таким же окончательным звуком, как будто захлопнулась крышка гроба. Людмила Борисовна застыла на веранде, вцепившись тонкими пальцами в резную деревянную стойку. Ее лицо, обычно бесстрастное и надменное, сейчас было бледным от ярости и неподдельного ужаса: Павел пошел проводить Марину. Сейчас снова будет стоять на стороне невестки!
— Мама, я, пожалуй, тоже… — робко начал Михаил, но ее взгляд, острый и ядовитый, заставил его замолчать на полуслове.
— Сядь! — прошипела она, и он послушно опустился на стул, словно тридцатичетырехлетний мужчина превратился в испуганного первоклашку.ю — Никуда ты не пойдешь. Будешь доедать уху. Она остыла из - за этих семейных драм.
Мама Михаила резко отвернулась и уставилась в сад, но видела не пышные шапки гортензий и не аккуратные грядки с клубникой, а свое прошлое. Всегда, когда ее железная воля давала трещину, на нее накатывали воспоминания.
Людмила Борисовна Однобокова всегда была одна. Одна против всего мира. По образованию она была химиком, не кухонным алхимиком, а серьезным специалистом — хроматографистом в Центре гигиены и эпидемиологии. Ее мир долгие годы состоял из стерильных лабораторий, запаха реактивов, точнейших весов и призрачных, разноцветных хроматограмм, на которых, как на карте судьбы, расписывались формулы проб воды и пищевых продуктов. Это была тихая, скрупулезная, интеллигентная работа, требовавшая ума, терпения и абсолютной чистоты.
Именно в этой чистоте ей и не хватало жизни. Коллектив был исключительно женским — содружество умных, язвительных, немного уставших от одиночества женщин. Познакомиться здесь с мужчиной было фантастикой. Романтика оставалась в романах, которые они тайком читали в обеденный перерыв.
Но в двадцать пять лет тихая, всегда корректная Людочка огорошила всех новостью: она беременна. Слухи поползли мгновенно, загустевая, как плохо приготовленный раствор. Шептались, что отцом был сам директор центра, шестидесятилетний Леонид Яковлевич Штерман, человек с седыми висками, дорогими часами и образцовой семьей —- женой, детьми и уже подрастающими внуками. Людмила не отрицала, но и не подтверждала. На любые, самые сочувственные расспросы она отвечала одним и тем же, отрезая:
— Не ваше дело.
За этой ледяной стеной скрывалась уязвимая, напуганная девушка, но показывать слабость она не могла. Никогда. Когда она вернулась из декрета, Штермана и его семьи уже не было в стране — эмигрировали в Израиль. Слухи поутихли, обросли новыми деталями и постепенно забылись. Но осадок остался. Осадок унижения, косых взглядов и молчаливого вопроса в глазах коллег: “Ну и как ты теперь одна?
*****
Одна. Это слово стало определяющим для всей ее жизни. Мишенька рос болезненным, хилым ребенком. Пока его ровесники бегали во дворе, он болел бронхитами, ангинами, отитами. Людмила не вылезала из больничных. На работе на нее косились, но уволить мать - одиночку — такого еще не позволял себе никто. Ее жалели, а она люто ненавидела эту жалость. Людмила научилась превращать ее в оружие, в щит для себя и сына.
Школа стала для нее новой войной. Одноклассники, чувствительные к любой слабине, тут же принялись обижать неловкого, физически слабого Мишу, который на переменах предпочитал сидеть в углу с книжкой, а не гонять мяч. Любую нормальную мать это огорчило бы и заставило задуматься: отдать сына в секцию, укрепить его дух и тело, но Людмила пошла другим путем. Ее материнская любовь была не созидающей, а собственнической и разрушительной.
В школе Людмила Борисовна возглавила родительский комитет и превратила его в карательный орган. Ни один проступок одноклассников ее сына не оставался без наказания. Мать Миши Однобокова писала жалобы везде,, где только могла: учителям, директору, в роно, в министерство, в газеты. Она устраивала очные ставки, приходила на уроки и с ледяным, убийственным спокойствием требовала разбирательств. Людмила не кричала, она говорила тихо, но ее тихий голос действовал сильнее любого крика и она добилась своего. К Мише перестали подходить вообще. Его обходили за три метра, боясь косо посмотреть.
Он стал невидимкой, изгоем, но зато — о, какая победа! — его никто не обижал.
К окончанию школы Миша был абсолютно, тотально под каблуком у матери. Он был ее творением, ее проектом, ее единственным и главным Делом жизни. Она вытянула его из болезней, отмазала от армии (“Ты же у меня такой слабенький, Мишенька!”), устроила в гуманитарный ВУЗ на филфак И установила железное правило: после каждой пары — звонок. — Иду домоЙ, — сообщал Михаил, едва заканчивались лекции.
— Пришел — позвонил, пообедал — отзвонился, ясно, сынок? — уперев руки в бок, требовала мать.
Жизнь Миши Однобокова была расписана по минутам: учеба, дом, дача с мамой. Никаких вечерних гулянок (“Там хулиганы!”), никаких друзей (“они тебя плохому научат!”), никаких девушек (“они все корыстные, им только твоя квартира нужна!”).
Мать выстроила вокруг сына идеальный, стерильный, безопасный мир. Мир, в котором было только двое: она и он. И теперь эта… Марина со своими альпинистами и командировками грозила разрушить эту идеальную конструкцию. Она была чужим, опасным вирусом, угрозой системе. И Людмила Борисовна, как когда-то в лаборатории, боролась с заражением всеми доступными способами.
Мать Михаила глубоко вздохнула, глядя на своего взрослого сына, который покорно доедал уже холодную уху.
— Вытри рот, Мишенька, — сказала мама уже спокойным, ровным голосом, — и не горбись. Все уладится. Мама всегда знает, как лучше. Тридцати четырехлетний сын послушно потянулся за салфеткой.
А за калиткой, на пыльной дороге, стояли двое тех, кто угрожал ее миру — Марина и Павел Константинович, но Людмила Борисовна была уверена, что справится. Она всегда справлялась в одиночку.
Тишина на веранде повисла густая, тягучая, как кисель. Было слышно, как где-то в кустах деловито перекликаются воробьи и как с шипением лопаются на солнце спелые ягоды смородины. Людмила Борисовна, не отрываясь, смотрела на сына, который покорно, почти механически, доедал холодную уху. Ее взгляд был тяжелым, влажным, словно туман над рекой ранним утром. Он не отпускал, он обволакивал и парализовал волю.
Михаил чувствовал этот взгляд на себе, чувствовал каждый его упрек, каждое разочарование. Он старался есть аккуратнее, не чавкать, сидеть прямо, как она любила. В его душе бушевал ураган стыда и бессилия. Он видел, как ушла Марина, видел, как за ней последовал дядя Паша — единственный человек, кто пытался говорить с ним на равных, но он сидел. Сидел, потому что мама сказала “сядь”.
Мысли Михаила метались, как пойманные в сачок бабочки. Он представлял, как Марина плачет у их машины, как дядя Паша пытается ее утешить. Ему хотелось вскочить, побежать к ней, обнять, извиниться. Сказать, что мама не хотела ее обидеть, что она просто волнуется, но ноги были ватными, а в горле стоял ком страха — сын боялся расстроить мамочку.
А Людмила Борисовна, наблюдая за его покорностью, мысленно возвращалась в прошлое, туда, где формировался этот прочный, невидимый со стороны капкан, в котором томилась душа ее сына.
Она с гордостью констатировала факт: друзей у Мишеньки не было. Никаких. Ни приятелей для походов в кино, ни собутыльников, ни, тем более, девушек. Его восемнадцатилетие отмечали втроем: он, она и появившийся в их жизни Павел Константинович. И ее это абсолютно не волновало. Напротив, это было знаком качества ее материнства. Людмила Борисовна оградила сына от дурного влияния, от пошлости, от разврата, который царил, как ей казалось, среди молодежи.
Мать не видела, как ее единственный сын по ночам, уткнувшись лицом в подушку, тихо плакал от тоски и одиночества. Не слышала, как он пытался написать стихи о неразделенной любви к однокласснице Кате, которая даже не знала о его существовании. Он был послушным сыном. Его главной жизненной задачей было — не расстраивать мамочку.
И с ней никто не хотел связываться, чтобы не расстраивать. Вернее, не хотели нарываться на грандиозный, тотальный скандал. Она возвела вокруг себя и сына неприступную крепость, и редкие смельчаки, пытавшиеся ее штурмовать, отступали с потерями.
Павел Константинович стал исключением. Он появился в их жизни три года назад. Высокий, кряжистый, с добрыми глазами и седыми усами, от него пахло степью, мятой и чем - то надежным, мужским. Мише он понравился сразу. Отчим был полной противоположностью всему, что окружало парня. Он не говорил намеками, не читал моралей, а действовал.
— Миш, поехали на рыбалку? Утром на зорьке клюет отлично! — и он вручал парню спиннинг, — и в спортзал сходим обязательно. Ребята у меня хорошие, боксом занимаются. Поучишься за себя постоять.
И Михаил, с восторгом и радостью, окунался в этот новый, пахнущий потом, мужской духом и свободой мир. Он впервые почувствовал вкус победы, когда на ринге ему удалось увернуться от удара. Впервые почувствовал мышечную усталость не от болезней, а от тренировки и впервые получил фингал под глазом.
Это был конец. Людмила Борисовна устроила истерику такого накала, что соседи вызвали полицию. Она кричала, что Павел калечит ее ребенка, что он варвар и недостойный человек. Она собирала вещи майора и кричала, что все кончено.
Павел Константинович, постояв молча в дверях, тяжело вздохнул и махнул рукой. Он отвел Мишу в сторону.
— Извини, парень. Я отстраняюсь. Твоя мама мне очень дорога. Я не хочу ее терять, мы же собираемся пожениться. Ты должен сам научиться отстаивать свое право. Скажи маме, что ты желаешь продолжить заниматься, а?
Михаил опустил голову, чувствуя жгучую обиду и стыд.
— Я все понимаю, дядя Паша, — это было все, что он смог ответить. Матери Михаил так и не сказал ни слова.
Майор потрепал его по плечу — по - мужски, солидарно — и вышел. В тот вечер он не ночевал дома. А Людмила Борисовна, успокоившись, сказала сыну: «
— Видишь, я же тебя берегу, мой хороший. Ты у меня нежный, творческий. Тебе не нужны эти грубости.
Павел считал, что Михаил должен сам отстоять свое право на жизнь. Должен поговорить с матерью, определить границы, но Миша не сделал этого. Не мог. Более того, он сам все чаще бежал к матери за советом, как щенок, ищущий защиты:
— Мама, как ты думаешь?, мама, а что мне сделать?.
Он добровольно отдавал ей бразды правления своей жизнью, а она с радостью их принимала. Людмила Борисовна строила жизнь сына по своему чертежу, а он лишь послушно воплощал ее замыслы.
— Миша, ты должен поступать на филологический, — заявила она однажды за ужином, — тебя прекрасный слог, блестящая фантазия. Ты будешь великим писателем. В современном мире и почитать - то нечего. Совершенно разучились писать.
— Да, мама, хорошо, — ответил Михаил, даже не задумываясь. На следующий день он подал документы в указанный ВУЗ.
— Мишенька, не пиши больше стихи, — это был следующий вердикт, — Переключайся на прозу. К этому у тебя удивительный талант. Михаил Однобоков — это, практически, Набоков. Только еще лучше. Я чувствую, что твоя проза станет известна всему миру, ты. определенно, прославишься.
— Хорошо, мама, ты права, — согласился сын и принялся за рассказы, а затем и за повесть.
Павел Константинович, слушая такие разговоры, не выдерживал и фыркал, словно от внезапной изжоги.
— Люда, да чем ты парню голову забиваешь? Из него такой писатель, как из меня — прима - балерина.
— Соловьев, — говорила жена, ледяным тоном и поджимая губы. Это было ее коронное “помолчи”. И он, скрипя зубами, умолкал.
Замуж за майора она вышла очень кстати. Всю мужскую работу по дому и на даче взял на себя супруг. Мишенька же оказался абсолютно неприспособленным. Даже гвоздь забить не умел. Конечно, Павел неоднократно предлагал научить пасынка азам, но Людмила тут же обрывала его на корню.
— Мише это все не нужно. Он будет очень хорошо зарабатывать и нанимать для домашней работы специалистов.
— Мужчина должен уметь работать руками! — взрывался Павел, — забить гвоздь, вкрутить шуруп, починить кран! Неужели ты не понимаешь таких простых вещей?
— Мужчина никому ничего не должен, кроме своей матери, которая подарила ему жизнь, — парировала Людмила Борисовна с непоколебимым спокойствием.
— Да? — прищурился майор, — почему же тогда я от тебя только и слышу: “Паша, ты должен то, ты должен это…”?
Чтобы не раздувать скандал, он надевал куртку и уходил. Бывало, ночевал в своей старой холостяцкой квартире на окраине города, в которой пахло пылью, одиночеством и свободой. Но всегда возвращался. Возвращался к ней, к ее Мишеньке, к этой красивой, ухоженной, но такой душной даче. Возвращался, потому что за железной броней ее характера он когда - то разглядел одинокую, напуганную женщину и дал себе слово ее защищать. Даже от нее самой.
А сейчас он защищал Марину. И Людмила Борисовна впервые почувствовала не просто злость, а холодный, рациональный страх. Ее идеальная система дала сбой. Появилась внешняя угроза, которая уводила из - под ее контроля не только сына, но и мужа. И с этим нужно было что - то делать.
*****
Запах жареной рыбы и свежего укропа все еще висел над столом, смешиваясь с густым, пьянящим ароматом цветущей липы за окном веранды. Казалось, сама природа замерла в ожидании — даже воробьи смолкли в кустах сирени. Людмила Борисовна сидела напротив сына, ее тонкие пальцы с идеальным маникюром нервно барабанили по старой, залоснившейся от времени столешнице. Ее взгляд, острый и пронзительный, буравил Михаила, который, казалось, был полностью поглощен процессом намазывания сливочного масла на еще теплое, домашнее печенье.
— Мишенька, нужно кончать с этим вот всем, — ее голос прозвучал резко, нарушая идиллическую дачную тишину.
Михаил медленно поднял на мать глаза, за стеклами очков его взгляд был спокоен и немного отрешен.
— Что ты имеешь в виду, мама? — спросил он, отправляя в рот целое печенье и запивая его большим глотком остывшего чая.
— Тебе нужна другая жена, вот что я имею в виду! — Людмила Борисовна ударила ладонью по столу, и чашки звякнули, — эта искательница приключений! Она тебя бросит однажды и не оглянется!
Михаил лишь поправил очки, жевал, не торопясь, и наконец произнес:
— Аргументируй.
— Ты что, шутишь? — Людмила Борисовна откинулась на спинку стула, изумленно всплеснув руками, — разве не очевидно? Она вечно где-то шляется! То в горах, то Бог знает где. Дома не бывает, а тебя, как вещь ненужную, привозит ко мне на сохранение! Я устала, Миша! Я не для того тебя растила, женила, чтобы твоя же жена скидывала с себя весь груз семейной жизни на мои плечи!
— Логично, — кивнул Михаил и потянулся за следующим печеньем. Его движения были плавными, обстоятельными, словно вокруг него не бушевала буря, а царило полное спокойствие.
— Хватит жрать! — не выдержала мать, с раздражением отодвигая вазочку, — посмотри на себя! У тебя скоро щеки на плечах будут лежать! Тебе бы спортом заняться, а не печенье уплетать!
Михаил медленно поднял на нее взгляд. Он не моргнул, его лицо стало вдруг непроницаемым. В его глазах, обычно таких мягких и податливых, мелькнула какая - то иная, глубокая тень. Людмила Борисовна заметила это и сразу скисла. Ее собственная маска непоколебимости дала трещину. Она отвела взгляд, ее пальцы снова забегали по столу.
— Извини, сынок, прости, — ее голос стал тихим, —- это все из - за нее. Из - за Марины. Она так сильно ранит мою психику, что я срываюсь на самых дорогих мне людей. Вот и на тебя, мой хороший, мое сокровище, повысила голос, — мама сделала вид, что смахивает несуществующую слезу с уголка глаза.
Этот трюк всегда срабатывал. Лицо Михаила смягчилось.
— Мамочка, милая, ну, не надо плакать, — сказал он и все - таки дотянулся до вазочки, притянул ее к себе и прикрыл рукой, как ребенок, охраняющий свое сокровище, — если ты считаешь, что мне нужна другая жена, — он пожал плечами, — можно и другую.
— Да? Ты согласен? — лицо Людмилы Борисовны просияло. Она тут же послала ему воздушный поцелуй, — мой умничка! Я знала, что ты меня поймешь! У меня уже есть вариант! И какой вариант! Дочь моего бывшего директора, Юрия Яковлевича! Бэллочка! Она владеет двумя бутиками нижнего белья в самом центре! Представляешь? Не чета этой твоей спасательнице! Правда, — ее голос слегка понизился, — у нее есть сын от первого брака, семилетний Боренька. Но это ерунда! Это я возьму на себя! Об этом потом, а пока, слушай меня внимательно…
Самые обсуждаемые и лучшие рассказы.
«Секретики» канала.
Интересно Ваше мнение, а лучшее поощрение лайк, подписка и поддержка канала ;)
(Все слова синим цветом кликабельны)