Шампанское уже отстоялось в хрустальных фужерах, а дорогие закуски, аккуратно разложенные по изящным тарталеткам, начинали заветриваться. Воздух в ресторане был густым и сладким от смешения дорогих духов и предвкушения очередного тоста. Элеонора Викторовна, именинница, восседала во главе стола, как королева. В свои пятьдесят пять она выглядела на все сорок — подтянутая, в идеально сидящем платье-футляре, с холодной улыбкой, которая никогда не достигала глаз.
Я сидела рядом с мужем, чувствуя себя серой мышкой в этом блестящем курятнике. Мое простое платье вдруг показалось мне ужасно потертым и безвзрачным на фоне шелков и атласа гостей. Максим, мой муж, нервно постукивал пальцами по колену. Он знал, что этот вечер будет испытанием.
— Ну что, детки, — голос Элеоноры Викторовны, мелодичный и острый, как лезвие, прорезал общий гул. Все взгляды мгновенно устремились на нее. — Не томите. Уже все основные подарки вскрыли. Осталось только ваше. Интригуете?
Она смотрела прямо на нас с той сладковатой ухмылкой, которая всегда предвещала неприятности. Я почувствовала, как по спине побежали мурашки. Максим подался вперед, стараясь казаться непринужденным.
— Мам, конечно. Мы просто хотели подарить в самом конце. Чтобы запомнилось.
— О, я уверена, что запомнится, — проронила она, и кто-то из ее подруг едва слышно хихикнул.
Я сжала в руках небольшой, аккуратно упакованный конверт. Внутри был подарочный сертификат на спа-программу в хорошем, но далеко не самом пафосном месте города. Мы с Максимом выбирали его вместе, зная, что свекровь любит такие вещи. Теперь эта картонка казалась мне ужасно жалкой и незначительной.
Максим подтолкнул меня локтем под столом. Взгляд его умолял: «Давай уже, покончим с этим». Я медленно поднялась с места, чувствуя, как горят щеки. Сделала несколько шагов к имениннице, протягивая конверт.
— С юбилеем вас, Элеонора Викторовна. Желаем здоровья и процветания.
Она взяла конверт длинными ухоженными пальцами с идельным маникюром, не сводя с меня насмешливого взгляда. Не торопясь, с театральной паузой, вскрыла его и вынула сертификат. Брови ее поползли вверх с преувеличенным удивлением.
— О-ё-ёй, — протянула она так, чтобы слышали все. В зале замерли даже официанты. — Какая милота. Спа-салон... «Небесная лазурь», кажется? Мило. Очень мило.
Она повертела сертификат в руках, будто это была не картонка, а какая-то диковинная бабочка.
— Алена, милая, — ее голос стал сладким, как сироп. — Скажи честно. Это твоя идея? Максим, я уверена, хотел подарить что-то... солиднее.
Я попыталась что-то сказать, но язык не слушался. Максим молчал, уставившись в свою тарелку.
— Ну что ж, — вздохнула Элеонора Викторовна, с явным пренебрежением откладывая конверт в сторону, к груде коробок с ювелирными украшениями и ключами от новой машины, подаренной ее братом. — Спасибо, конечно. Очень... трогательно. Практично.
Она сделала паузу, обвела взглядом замерших гостей, наслаждаясь моментом, и нанесла финальный удар. Ее громкий, насмешливый смех прозвучал как хлопок.
— Но тебе самой-то не стыдно? На юбилей с таким... скромным подарком приходить? Думала, я в это ваше «небо» полечу?
Вот тогда и наступила та самая мертвая тишина. Кто-то смущенно кашлянул, кто-то отхлебнул шампанского, лишь бы не встречаться со мной глазами. Я стояла посреди зала, чувствуя, как жар от щек перекидывается на уши и шею. Во рту пересохло. Но самое главное — я увидела не злорадство в ее глазах. Я увидела чистое, неподдельное презрение. К подарку, ко мне, к нашему с Максимом скромному положению.
И этот взгляд стал последней каплей. Вместо того чтобы расплакаться или сбежать, как она, вероятно, ожидала, я выпрямила спину. Слезы ушли куда-то глубоко внутрь, сменившись ледяной волной. Я посмотрела на нее, потом на сгорбленного мужа, на довольные лица ее родни.
— Стыдно? — тихо, но четко переспросила я. Так тихо, что всем пришлось замереть, чтобы расслышать. — Нет, Элеонора Викторовна. Не стыдно.
Я не стала ничего больше добавлять. Развернулась и пошла на свое место, оставив за спиной гробовую тишину, нарушаемую только звоном моих каблуков по паркету. Скандала не вышло. Но война была объявлена.
Дверь нашей съемной квартиры захлопнулась с таким глухим стуком, будто хоронила все, что осталось от этого вечера. Я прислонилась спиной к холодной древесине, сжимая в пальцах ручку своего простого клатча так, что кости побелели. Перед глазами все еще стояло ее лицо — надменное, довольное, искаженное гримасой насмешки.
Максим прошел в гостиную, скинул пиджак и швырнул его на стул. Галстук был болтается на расстегнутой рубашке.
— Ну и зачем ты это сделала? — его голос прозвучал устало и раздраженно. — Можно было просто промолчать, улыбнуться и сесть. А ты должна была вступить в полемику.
— В полемику? — я оттолкнулась от двери. Внутри все закипало. — Твоя мать при всех меня унизила, а ты называешь это полемикой? Она назвала меня нищей! Показала всем, что мы с тобой для нее — что-то вроде прислуги, которая осмелилась явиться с неподобающим даром!
— Она всегда такая! — Максим резко повернулся ко мне, и в его глазах читалось отчаяние, но не за меня, а за нарушенный покой. — Ты что, за пять лет не привыкла? Она королева, все вокруг должны падать ниц и восхищаться. Просто прими это как данность!
— Данность? — я засмеялась, и смех вышел горьким, истеричным. — Максим, я не должна принимать унижения как данность! Я твоя жена! Она должна относиться ко мне с уважением, хотя бы минимальным!
— Она и относится! — он завелся, начал метаться по комнате. — Она тебе платок из Италии привозила! Помнишь?
— Помню, — выдохнула я. — Она привезла его твоей племяннице, а когда та скривилась, сказала: «На, Аленке отдадите, она из простых, ей сгодится». Я этот платок сразу же отдала благотворительному фонду.
Он замер, на мгновение сраженный этим фактом. Но его защитные механизмы были отлажены годами.
— Ну вот видишь! Она думала о тебе! А ты… ты просто не хочешь вписаться в нашу семью. Ты все время противопоставляешь себя им. Твои родители, твои учителя… они же тоже небогатые люди, но они же не комплексуют по этому поводу!
Вот так. Всегда одинаково. Любая попытка защититься упиралась в стену его непонимания и вечного оправдания матери. Я подошла к окну и смотрела на темные улицы спального района. Здесь было тихо, спокойно и бедно. Не то что в престижном центре, где в сияющей трехэтажной квартире жила Элеонора Викторовна.
— Ты знаешь, что она сказала мне на прошлое Рождество? — спросила я тихо, не оборачиваясь. — Когда я подарила твоему племяннику тот самый конструктор, о котором он мечтал. Тот, что мы с тобой три месяца откладывали с зарплаты.
— Что? — его голос стал настороженным.
— Она взяла коробку, повертела в руках и сказала: «Какая прелесть. Жаль, у нас нет места для таких простых игрушек. Мы купили ему настоящий автодром от немецкого бренда». И отдала коробку обратно. Со словами: «Верните в магазин, раз копили так долго».
Я услышала, как он тяжело вздохнул.
— Ну, мама… она просто заботится о том, чтобы у детей было все лучшее.
— Лучшее? — я обернулась. — Или самое дорогое? Чтобы было чем хвастаться перед своими подругами? Чтобы твой брат Игорь и его жена Светлана, которые ни дня в жизни не проработали, продолжали жить на ее деньги и смотреть на меня свысока? Они же твои родные, Максим! А ты для них всего лишь младший брат, который «не оправдал надежд», потому что женился на учительнице и не пошел к маме в бизнес.
Он сел на диван и уронил голову в руки. Этот разговор мы вели уже сто раз. И он всегда заканчивался одинаково — его молчаливым согласием и обещанием «поговорить с мамой», которое так никогда и не выполнялось.
— Ты просто не понимаешь, — прошептал он. — Я ей обязан. Она одна подняла нас с Игорем после того, как отец ушел. Она всего добилась сама. Построила бизнес. И она хочет, чтобы мы были благодарны.
— Я благодарна своим родителям, которые научили меня честности и самостоятельности, — сказала я твердо. — А твоя мать научила тебя только одному — рабской преданности и страху ее расстроить. Ты бухгалтер, Максим! Хороший специалист! Мы могли бы сами всего добиться, если бы ты не был обязан ей «полжизни», как ты сам любишь говорить!
Он резко поднял голову. Фраза сорвалась с его губ, вырвалась наружу против его воли, выжженная усталостью и скандалом.
— А ты думаешь, мне легко? Я должен ей! Я должен ей этими самыми бухгалтерскими отчетами, которые я для нее годами веду, скрепя сердце! Ты думаешь, я не знаю, куда уходят эти деньги? Я знаю! И мне за это стыдно! Но я должен!
Он замолчал, испуганно смотря на меня, будто только что осознал, что сказал. Воздух в комнате застыл. Звон шампанского и гул голосов сменились оглушительной тишиной.
Я смотрела на него, и кусочки пазла в моей голове начали медленно, с жутким скрежетом, становиться на свои места. Его вечное напряжение. Его нежелание обсуждать работу свекрови. Его странные командировки в выходные, когда он якобы «помогал маме с документами».
— Что ты имеешь в виду, Максим? — спросила я очень тихо. — Какие отчеты?
Тишина после его слов повисла густая, звенящая, как натянутая струна. Максим смотрел на меня испуганными глазами человека, который понимает, что только что нажал на спусковой крючок. Он попытался отступить, сделать вид, что ничего не произошло.
— Ничего я не имею в виду. Устал. Нервы. Выбрось из головы.
Он махнул рукой и потянулся к пульту от телевизора, отчаянно пытаясь заполнить комнату любым звуком, лишь бы заглушить мое молчание. Но я не собиралась отпускать это.
— Нет, Максим, — мой голос прозвучал непривычно твердо. Я подошла к дивану и села напротив него, вынуждая его встретиться со мной взглядом. — Ты сказал, что тебе стыдно за отчеты, которые ты для нее ведешь. Что это значит? Ты ведь бухгалтер в нормальной фирме. При чем тут ее бизнес? Ты же не работаешь на нее официально.
Он отвел глаза, нервно теребя пульт в руках.
— Ну, иногда помогаю. Она же мать. У нее небольшой салон, там бухгалтерия несложная. Просто сверяю что-то, советую.
— Советуешь, как уводить деньги в тень? — тихо спросила я.
Он вздрогнул, будто я его ударила.
— Алёна! Что за чушь! Никаких теневых схем! Просто… оптимизация. Законная оптимизация. Все так делают.
Его голос звучал фальшиво и неубедительно. Перед моими глазами вдруг всплыли обрывки прошлого. Его ночные бдения за компьютером, когда он говорил, что «доделывает работу». Его раздражение, если я случайно заглядывала в экран, и он быстро переключал окно. Его необъяснимые «премии» от мамы, которые всегда приходились на конец квартала.
— Максим, — я положила руку ему на колено, заставляя его взглянуть на меня. В его глазах читался животный страх. — Я твоя жена. Мы в одной лодке. Что происходит? Ты можешь мне сказать.
Он долго смотрел на меня, и я видела, как внутри него идет борьба. Годы слепого послушания матери против внезапно прорвавшегося наружу стыда и усталости.
— Я… — он сглотнул. — Она не платит налоги. Вернее, платит копейки. А основную выручку… обналичивает. Я помогаю ей сводить цифры, чтобы все выглядело прилично. Делаю для нее второй комплект отчетности. Тот, что для нее самой.
Он выдохнул, будто сбросил с плеч тяжеленный мешок, и в его глазах появилась слабая надежда на понимание.
— Мама говорит, что иначе не выжить. Что налоги душат бизнес. Что все ее знакомые делают точно так же.
Я отдернула руку. Комната поплыла перед глазами. Всё, всё, что я о них думала, все их богатство, их высокомерие, их презрение к нашему «скромному» существованию — всё это оказалось построено на вранье и воровстве. Они смотрели на меня свысока, живя на украденные у всех нас деньги.
— Боже мой, Максим, — прошептала я. — Ты понимаешь, что это преступление? И ты в этом участвуешь.
— Это не преступление! — вспылил он, снова уходя в защиту. — Это просто такая практика! И я лишь немного помогаю. Она же моя мать! Я не могу отказать!
— А если бы к тебе пришли с проверкой? Не к ней, а к тебе? Ты же главный бухгалтер в своей фирме! У тебя есть доступ к деньгам! Ты идешь на колоссальный риск! Ради чего? Ради того, чтобы она купила Игорю очередную машину? Чтобы посмеялась над моим подарком?
Он не нашел что ответить, просто снова уткнулся взглядом в пол. В его позе читалась обреченность. Он был всего лишь винтиком в хорошо отлаженной машине материнского эгоизма.
Во мне что-то переключилось. Жалость и гнев уступили место холодной, цепкой решимости. Они играли не по правилам. Все эти годы они унижали меня и моих родителей, кичась своим якобы честно заработанным благополучием. А это оказался мыльный пузырь. Карточный домик.
— Где они? — спросила я тихо.
— Что? — он поднял на меня глаза.
— Эти твои отчеты. Вторые экземпляры. Ты же не мог доверить это облачным серверам. Где ты их хранишь?
Он помрачнел.
— Зачем тебе? Алёна, забудь. Я все улажу. Поговорю с мамой, мы найдем другой способ. Ты права, возможно, я слишком вовлекся. Но это не твоя забота.
— Где, Максим? — повторила я, и в моем голосе прозвучала сталь, которой он никогда раньше не слышал.
Он смотрел на меня несколько секунд, будто видя впервые. Потом неуверенно махнул рукой в сторону кабинета — маленькой комнатки с его старым ноутбуком.
— На старом ноуте. В зашифрованной папке. Но ты туда не попадешь, пароль есть только у меня.
Я молча встала и направилась в кабинет. Сердце бешено колотилось, но руки были удивительно спокойны. Я чувствовала себя так, будто шла по острию ножа, и одно неверное движение могло все разрушить. Но отступать было некуда.
Он не пошел за мной. Я слышала, как он упал на диван и затих, сломленный собственным признанием.
На столе стоял его старый, видавший виды ноутбук. Я включила его. Экран осветил мое напряженное лицо в полумраке комнаты. Я не знала пароля. Но я знала Максима. Он ненавидел сложности.
Я ввела дату рождения его матери. Неверный пароль. Ввела дату рождения его отца.Снова ошибка. Я закрыла глаза,пытаясь уловить ниточку. И вдруг вспомнила. Его старую, давно забытую фразу, которую он использовал везде, пока я не заставила его сменить пароли на более сложные.
Пальцы сами вывели на клавиатуре: «Eleonora1». Мать была его единственным божеством.
Экран ожил. Я вошла в систему.
Сердце колотилось где-то в горле, отдаваясь глухим стуком в висках. Я сидела перед старым ноутбуком, и экран его светил в лицо холодным синим светом, выхватывая из темноты лишь контуры пальцев на клавиатуре. Я нашла папку. Она называлось «Архив М», что могло означать что угодно — «Максим», «Мама», «Мошенничество».
Она была запаролена. Я снова ввела «Eleonora1». Не подошло. Попробовала с восклицательным знаком в конце. Снова ошибка. В голове пронеслась мысль: он сказал, что пароль знает только он. Значит, это что-то его, личное. Что-то, что он вряд ли стал бы менять.
Я ввела дату нашего свадьбы. Неверно. Дату,когда мы познакомились. Снова нет.
Отчаяние начало подступать. Я обернулась, прислушалась. Из гостиной доносилось ровное, тяжелое дыхание. Максим уснул. Сон стал его бегством от реальности, от моего допроса, от груза собственной вины.
И тогда меня осенило. Я ввела комбинацию, которая всегда казалась ему верхом романтики, а мне — милой наивностью. Дату нашего первого поцелуя. Цифры, которые он когда-то назвал «самым счастливым днем в его жизни».
Система молча приняла пароль. Папка открылась.
Передо мной выстроились десятки файлов. Excel-таблицы с названиями вроде «Оборот_4кв_2022_внутр», PDF-ки с сканами каких-то ведомостей. Я открыла первую попавшуюся таблицу. Колонки с цифрами, наименованиями, расходами и доходами плыли перед глазами. Я не бухгалтер, но даже мне было понятно, что к чему. Рядом с официальными, скромными цифрами стояли другие, в несколько раз превышающие их. Они были помечены неприметными значками, но разница была очевидна.
Это была не «оптимизация». Это была продуманная, отлаженная система по сокрытию реальных доходов. Деньги, которые должны были идти на налоги, на медицину, на дороги, которые я каждый день видела из окна своего школьного класса, оседали в карманах Элеоноры Викторовны и ее семьи.
Меня затрясло от ярости. Я схватила телефон, чтобы позвонить родителям. Мне нужно было услышать голос мамы, простой и спокойный, чтобы не сойти с ума.
Набрала номер. Трубку сняли почти сразу.
— Алёнушка? — голос матери прозвучал встревоженно. — Что случилось, дочка? Ты так поздно звонишь.
Я сглотнула ком в горле, пытаясь взять себя в руки.
— Ничего, мам. Просто соскучилась. Как вы?
— Да как мы… Всё как всегда, — она закашлялась. Этот кашель преследовал ее всю зиму. — Папа на дачу съездил сегодня, последние вещи забрал.
— На дачу? — я удивилась. — Зачем? Еще же снег не сошел.
На другом конце провода повисло неловкое молчание.
— Алёна, мы же тебе говорили… Решили продать. Помнишь, тот покупатель, который еще осенью интересовался? Он вышел на связь, предложил хорошую цену. Мы уже документы подписали.
У меня похолодело внутри. Дача. Та самая, которую они покупали, еще когда я была маленькой. Где мы с папой сажали яблони, а мама варила варенье из смородины. Их маленькая мечта, их единственная собственность кроме квартиры.
— Мама, что вы?! Почему вы мне ничего не сказали? Вы же так ее любили!
— А зачем тебя беспокоить, дочка? — ее голос дрогнул. — У вас с Максимом и так своих забот хватает. А эти деньги… они вам очень пригодятся. На первоначальный взнос за квартиру. Чтобы вы наконец-то свою крышу над головой имели. Не снимали больше эти клетушки.
Я не могла говорить. Слезы душили меня. Они продали кусок своей души, свою память, свое единственное место отдыха — ради нас. Ради того, чтобы мы могли сделать первый шаг к чему-то своему, честному.
А семья Максима в это время покупала очередные часы племяннику и смеялась над моим скромным подарком. На подарок, купленный на честно заработанные, отложенные по копейкам деньги.
— Мам… — я с труда выдавила из себя. — Вы не должны были этого делать.
— Что ты, что ты! — она засуетилась. — Мы с отцом только рады. Главное — чтобы вы были счастливы. Чтобы этот Максим… чтобы он тебя ценил. А то его маменька эта… — она запнулась, не решаясь сказать плохое слово.
Она ничего не знала о сегодняшнем вечере. Ни о подарке, ни об унижении. Но она чувствовала. Всегда чувствовала.
— Ценит, мама, — солгала я, глядя на экран с доказательствами обмана ее зятя. — Всё хорошо. Спите спокойно.
Мы попрощались, и я опустила телефон. Тишина в квартире снова оглушила меня. Но теперь это была другая тишина. Не безысходная, а холодная, наполненная решимостью.
Я смотрела на файлы на экране. На цифры, которые означали украденное благополучие одних и проданное счастье других.
Они посмели смеяться над честностью. Над скромностью. Над любовью моих родителей, которая оказалась больше и чище, чем все их украшенное фальшью богатство.
В ту ночь я не сомкнула глаз. Я сидела и изучала файл за файлом. Я не знала, что буду с этим делать. Но я знала точно: мой скромный подарок был самой честной вещью на том юбилее. А их роскошь — самой большой ложью.
И эта ложь должна была быть выставлена на всеобщее обозрение.
Прошло три дня. Три дня ледяного молчания в нашей квартире. Максим старался не смотреть мне в глаза, приходил поздно, ссылаясь на работу. Я не задавала больше вопросов. Я выжидала.
За это время я успела сделать две вещи. Во-первых, скопировала все файлы из зашифрованной папки на флешку, которую купила в ближайшем магазине, расплатившись наличными. Во-вторых, я разобралась в структуре этих отчетов настолько, насколько это было возможно для человека, далекого от бухгалтерии. Я выделила ключевые моменты, гигантские расхождения в цифрах, которые невозможно было объяснить никакой «оптимизацией». Я подготовилась.
И звонок раздался именно тогда, когда я его ждала. На экране телефона загорелось имя «Свекровь». Сердце екнуло, но не от страха, а от предвкушения схватки.
Я сделала глубокий вдох и ответила. Голос ее был сладким, медовым, каким он всегда бывал, когда ей что-то было нужно.
— Аленочка, здравствуй, родная! Как ты? Отошла от того маленького недоразумения на моем празднике? Я, знаешь, очень переживала.
— Здравствуйте, Элеонора Викторовна, — ответила я ровно, без эмоций. — Я в порядке. Что вас беспокоит?
— Да вот, соскучилась по тебе! И по Максимке. Хочу вас пригласить на семейный обед в воскресенье. Игорь со Светой будут, детки. Будет уютно, по-семейному. Обсудим всякое. Помиримся, а?
Она говорила так, будто между нами произошла легкая ссора из-за пустяка, а не публичное унижение.
— Я не знаю, Максим очень занят на работе, — солгала я.
— Пусть отвлечется! — ее голос на мгновение потерял сладость, в нем прозвучал привычный металл. — Я уже поговорила с ним. Он будет. Жду и тебя. В два часа. Не опаздывайте.
Она повесила трубку, не дав мне возможности отказаться. Это был не приглашение. Это был приказ.
В воскресенье ровно в два мы подъезжали к ее дому. Максим молчал всю дорогу, сжав пальцы на руле до белизны. Он знал, что это не просто обед.
Ее дом, огромный и холодный, даже в солнечный день казался мне крепостью, из которой вот-вот полетят стрелы. Нас встретила сама Элеонора Викторовна в дорогом домашнем костюме. За ее спиной в гостиной сидели Игорь и Светлана. Они что-то оживленно обсуждали, но замолкли, как только мы вошли.
— Наконец-то! — свекровь распахнула объятия, но обняла только Максима. Ко мне она лишь повернулась с кислой улыбкой. — Проходи, Алена, располагайся. Света, дорогая, налей нам кофе.
Обстановка была нарочито небрежной, «семейной», но сквозь эту фальшь пробивалось напряжение. Светлана, не глядя на меня, протянула чашку. Игорь кивнул мне с высоты своего положения успешного (на мамины деньги) бизнес-консультанта.
Мы уселись. Завязался разговор ни о чем — о погоде, о новых покупках Светланы, о том, какого архитектора они наняли для проектирования своего загородного дома. Я молчала, лишь изредка кивая.
— Ну что, Алена, — свекровь, наконец, перешла к главному, отпив глоток кофе. — Я хочу извиниться за тот вечер. Нервы, гости, ты понимаешь. Надо же было как-то разрядить обстановку. Но ты, я смотрю, обиделась всерьез.
Все взгляды устремились на меня. Максим поджал губы.
— Я не обиделась, Элеонора Викторовна, — сказала я спокойно. — У меня просто появились вопросы.
— Какие же? — ее брови поползли вверх с удивлением.
— Ну, например, о том, как вести бизнес. Мне, как жене бухгалтера, это интересно. Вот вы говорите о таком большом обороте, о прибыли… А как вам удается справляться с налоговой нагрузкой? Это же должно быть очень тяжело.
Наступила мертвая тишина. Игорь перестал жевать печенье. Светлана замерла с чашкой в руке. Свекровь медленно поставила свою чашку на блюдце. Звякнуло так громко, что все вздрогнули.
— Милая девочка, — ее голос стал тихим и опасным. — Это очень сложные вопросы. Не думаю, что тебе стоит забивать ими свою светлую голову.
— Но мне интересно, — не отступала я, делая удивленные глаза. — Ведь вы же сами всем говорите, что всего добились сами, своим умом. Делитесь опытом. Вот, например, я смотрю на ваш ремонт, на машины Игоря… Это же огромные деньги. Неужели вся эта роскошь — чистая прибыль после всех налогов и сборов? Это же восхитительно! Надо вас номинировать!
Я говорила с наигранным восторгом, но каждый мой вопрос впивался в них, как игла. Максим под столом схватил меня за руку, пытаясь остановить, но я ее отдернула.
Элеонора Викторовна побледнела. Ее сладкая маска окончательно сползла.
— Алена, не умничай. Ты ничего не понимаешь в бизнесе. Ты школьная учительница. Твое дело — детишек учить, а не в дела взрослых совать свой нос.
— Мама, хватит, — тихо сказал Максим.
— Нет, Максим, пусть продолжает, — вступил Игорь, смотря на меня с презрительной усмешкой. — Интересно, чего она добивается. Денег хочет? Мама, она, наверное, просто хочет, чтобы и ей на новое платье добавили. Ну, подари ей что-нибудь, раз уж ее подарок тебе не понравился.
Светлана фыркнула.
Я посмотрела на каждого из них по очереди. На их сытые, довольные лица, на их дорогую одежду, на их уверенность в своей безнаказанности. Они были единым монолитом, сплотившимся против чужака, посмевшего задавать неудобные вопросы.
И в этот момент я все окончательно поняла. Они никогда не примут меня. Они никогда не изменятся. Они будут и дальше жить в своем мире лжи, презирая всех, кто живет по правилам.
Я медленно поднялась из-за стола.
— Спасибо за кофе, Элеонора Викторовна. И за… прояснение ситуации. Вы были очень откровенны. Как всегда.
Я не стала ждать ответа, развернулась и пошла к выходу. Максим не побежал за мной. Он остался сидеть за столом со своей семьей. И в этом был его окончательный выбор.
Дверь закрылась за мной, оставив меня одну в тихом, дорогом подъезде. Но на этот раз я не чувствовала себя униженной или побежденной. Я держала в руке сумочку, а в ней — флешку. И я знала, что мое молчание закончилось.
Прошла неделя. Неделя тяжелого, гнетущего молчания в квартире. Максим почти не ночевал дома, ссылаясь на аврал. Я знала — он прятался. От меня, от матери, от необходимости делать выбор. Его телефон разрывался от звонков родни, и каждый раз он выходил поговорить на балкон, бормоча что-то успокаивающее.
И вот пришло новое «приглашение». Не звонок, а сообщение от Элеоноры Викторовны в общем чате семьи, куда меня добавили для проформы и никогда не писали.
«Дорогие мои! Заскучала по семье. Жду всех завтра в 18:00 на ужин. Без повода, просто пообщаемся. Обязательно всем быть! 💐»
Это был приказ. Я понимала, что меня ждет. Мне нужно было явиться, выслушать новые упреки, возможно, извиниться за свое «неадекватное поведение» на прошлой встрече, чтобы сохранить видимость мира. Они считали, что я сломлена.
Я пришла последней. Нарочно. Чтобы все уже собрались.
Дверь мне открыла сияющая Светлана.
— О, Алена пришла! Мы уже думали, ты опять обиделась и не придешь, — она громко рассмеялась, отпуская шутку для тех, кто был в гостиной
Войдя, я увидела всю семью в сборе. Элеонора Викторовна в кресле, как трон разместившись. Игорь разливал дорогой коньяк. Максим сидел на краю дивана, сжавшись в комок, и при моем появлении не поднял глаз. Были и другие — брат свекрови с женой, те самые гости, при которых меня унижали на юбилее.
Воздух был густым от самодовольства и предвкушения зрелища.
— Ну вот и наша невестка! — возгласила свекровь. — Проходи, садись. Как раз к десерту успела. Мы тут как раз вспоминали твой незабываемый подарок.
Сдержанный смешок прошел по кругу. Они были в ударе. Они чувствовали свою силу и безнаказанность.
Мне подали чай. Завязался разговор. Они обсуждали планы на лето, новые покупки, снова хвастались. Я молчала, дожидаясь своего часа. И он настал.
Элеонора Викторовна, ободренная моим молчанием, решила нанести финальный удар.
— Знаешь, Алена, — начала она снисходительно, как ребенку. — После того случая я много думала. Я, может, и была резковата. Но ты сама понимаешь, уровень мероприятия… Такие подарки… они не для нашего круга. Это же смешно — сертификат в какую-то подозрительную сауну!
Игорь фыркнул.
— Мам, да она просто не в теме. Ее родители, я слышал, дачу продали, чтоб им на жилье скинуться. Вот и весь ее масштаб мышления.
У меня сжалось сердце. Они уже знали. Они уже обсуждали это между собой, поливая грязью моих родителей.
Максим поднял на меня испуганный взгляд. Он почувствовал неладное.
— Да уж, — вздохнула Светлана. — Не позавидуешь. Но надо же было как-то помочь молодым. Жалко, конечно, но что взять с людей, которые всю жизнь в почте проработали.
Это была последняя капля. Я медленно, очень медленно поставила чашку на блюдце. Звонкий стук заставил всех замолчать.
— Вы правы, — сказала я тихо, и в тишине мой голос прозвучал звеняще четко. — Мой подарок был скромным. Но зато честным.
Она снова закивала, с довольной улыбкой.
— Ну вот и хорошо, что ты это осознала…
— Я не закончила, — перебила я ее, и улыбка на ее лице замерла. — Он был честным. В отличие от всего, что окружает меня в этой комнате. В отличие от этого ужина, этой квартиры, этих машин и этих часов.
Я обвела взглядом ошеломленных родственников.
— Что ты несешь? — прошипел Игорь.
— Я несу правду, — сказала я и, не отрываясь от взгляда Элеоноры Викторовны, достала из сумки телефон. — И сейчас я подарю ее вам всем. Главный подарок.
Я сделала несколько касаний к экрану, подключившись к умному телевизору на стене. Он ожил, показав главный экран моего телефона.
— Алена, прекрати! — крикнул Максим, поднимаясь с дивана.
— Сядь, Максим, — холодно бросила я ему, не глядя. — Ты уже все сказал своим молчанием.
Я открыла папку с файлами. На огромном экране во всей красе предстали таблицы, графики, сканы ведомостей. Я вывела на первый план самую показательную — с двумя колонками доходов.
— Что это? Что за папка? — спросила Элеонора Викторовна, но в ее голосе уже не было прежней уверенности, только нарастающая паника.
— Это, Элеонора Викторовна, — сказала я, подходя к экрану, — это ваша настоящая бухгалтерия. Та, что «для себя». Та, что вел ваш верный сын Максим, чтобы скрыть от государства десятки миллионов. Смотрите, вот официальный доход вашего салона за прошлый год. А вот реальный. Разница чувствуется?
В гостиной повисла мертвая тишина. Все смотрели на экран, на эти уличающие цифры.
— Это вранье! Подделка! — закричала Светлана.
— Нет, — покачала головой я. — Это копии, которые Максим хранил на всякий случай. На случай, если мамочка решит сделать его крайним. Или на случай проверки. Там есть все. Обналичка, зарплаты в конвертах, договоры с фирмами-однодневками. Все, что нужно для интересного разговора с налоговой.
Я посмотрела на свекровь. Она была белая как полотно, одна рука судорожно сжимала подлокотник кресла.
— Ты… ты сумасшедшая… — выдохнула она.
— Нет, — тихо ответила я. — Я просто честная. Та самая глупая учительница, которая верит в справедливость. И которая устала, что над ее честностью смеются те, кто годами ворует у всех нас.
Я выдержала паузу, давая им всем осознать масштаб катастрофы.
— Так что ваш тост за богатство и роскошь, Игорь, был очень трогательным. Жаль, что произнес он его на украденные деньги. А ваш совет о «масштабе мышления», Светлана, я, пожалуй, проигнорирую. Мне и моего честного масштаба хватает.
Я отключила телевизор. В комнате снова стало тихо. Тише, чем когда-либо.
Тишина в гостиной после моих слов была оглушительной. Она длилась, может быть, всего несколько секунд, но ощущалась как вечность. Я видела, как лица родственников менялись, проходя стадии от шока и непонимания до животного страха и ярости.
Первой взорвалась, как всегда, Светлана. Она вскочила с места, ее лицо исказила гримаса бешенства.
— Ты ведьма! Сумасшедшая! Как ты смеешь! Мама, выгони ее! Она все врет! Это провокация!
Но Элеонора Викторовна не могла издать ни звука. Она сидела в своем кресле, опершись на подлокотники, и смотрела на меня широко раскрытыми глазами, в которых читался не просто испуг, а настоящий ужас. Она понимала. Она сразу поняла, что это не блеф. Это были те самые файлы, доступ к которым был только у нее и у Максима.
Игорь, покраснев, шагнул ко мне, сжимая кулаки.
— Удалить это немедленно! Ты что, вообще не понимаешь, что ты натворила? Это же мамин бизнес! Наша семья!
— Какая семья? — холодно переспросила я, не отступая ни на шаг. — Семья, которая годами презирала меня и моих родителей? Семья, которая построила свое благополучие на воровстве? Или семья, которая готова продать своего же сына и брата, чтобы сохранить свои драгоценные деньги?
Я посмотрела на Максима. Он все еще сидел, сгорбившись, но теперь его лицо было обращено ко мне. В его глазах я читала смятение, стыд и… облегчение. Словно страшная тайна, которую он годами носил в себе, наконец вырвалась наружу, и теперь он мог дышать.
— Максим! — просипела Элеонора Викторовна, найдя, наконец, голос. Он звучал хрипло и сдавленно. — Это ты? Ты дал ей доступ? Ты предал родную мать? Ради этой… этой…
Она не нашла подходящего ругательства, лишь беспомощно махнула рукой в мою сторону.
Максим медленно поднялся. Он был бледен, но голос его не дрожал.
— Хватит, мама.
— Как это «хватит»? — взвизгнула она. — Она же нас всех уничтожит! Ты понимаешь? Уничтожит!
— Меня уже уничтожили! — вдруг крикнул он, и в его голосе прорвалась вся накопившаяся боль. — Вы уничтожили меня много лет назад! Сделали своим послушным рабом! Я должен был врать, изворачиваться, бояться каждого звонка из налоговой! А за что? Чтобы Игорь мог каждый год новую машину покупать? Чтобы ты могла хвастаться перед подругами? Я устал, мама! Мне надоело бояться!
Игорь, воспользовавшись тем, что внимание переключилось на брата, снова попытался наброситься на меня.
— Отдай телефон! Я тебе его сейчас из рук выбью!
Но его остановил голос дяди, брата свекрови, до этого молчавшего.
— Игорь, остановись! Все и так уже достаточно плохо. Ты что, хочешь еще и уголовку получить?
Он отступил, бормоча ругательства. Атмосфера накалилась до предела. Из единой, сплоченной семьи они в одно мгновение превратились в стаю напуганных, рычащих друг на друга зверей, готовых разорвать друг друга ради собственного спасения.
Элеонора Викторовна поднялась с кресла. Она вдруг показалась мне не могущественной и грозной хозяйкой жизни, а старой, испуганной женщиной.
— Алена… милая… — она попыталась сменить гнев на милость, ее голос стал шелковым, умоляющим. — Давай успокоимся. Мы же семья. Мы можем все обсудить. Я была не права. Я признаю. Мы найдем способ все уладить. Мы купим тебе и Максиму квартиру! Хорошую, большую квартиру! И машину! Все, что ты захочешь!
Я смотрела на нее, и мне было одновременно и жалко ее, и противно. Даже сейчас, в момент краха, она думала, что все можно купить.
— Мне не нужна ваша квартира, Элеонора Викторовна, — сказала я тихо, но так, чтобы слышали все. — Мне не нужны ваши украденные деньги. Мне нужна была только одна вещь — чтобы вы оставили меня и мою семью в покое. И чтобы вы наконец-то увидели себя настоящих. Без этих вот… — я обвела рукой роскошную гостиную, — декораций.
Я повернулась и пошла к выходу. На этот раз никто не пытался меня остановить. Они замерли в ступоре, парализованные страхом и пониманием того, что их идеальный мир рухнул.
— Максим, — бросила я, не оборачиваясь, уже в дверях. — Ты со мной?
Я не стала ждать ответа. Я вышла в подъезд, заполненный тишиной и прохладой. Через несколько секунд за мной вышел он. Бледный, потрепанный, с трясущимися руками. Он молча взял меня за руку, и мы пошли к лифту.
Мы не проронили ни слова до самой машины. Он сел за руль, завел двигатель и просто сидел, уставившись в одну точку на лобовом стекле.
— Прости меня, — наконец выдохнул он. — Прости за все.
Я не ответила. Просто положила руку ему на плечо. Сейчас это было единственным ответом, который я могла ему дать.
Мы уезжали от этого дома, от этой жизни. И мы больше не оглядывались.