Ключ зашёл в замочную скважину туго, с тихим скрежетом. Марина поморщилась. «Надо бы смазать», — мелькнула у нее привычная, почти домашняя мысль. Она с силой нажала на ручку и толкнула тяжелую деревянную дверь.
Она ждала запаха пыли, затхлости и тишины — того, чем всегда пахнет пустой дом. Но в лицо ей ударил густой, приторный аромат какого-то дешевого котлетного фарша, пережаренного лука и еще чего-то чужого, неузнаваемого.
Марина замерла на пороге, не решаясь сделать шаг. Ее взгляд скользнул по прихожей. На старой вешалке, которую отец смастерил еще двадцать лет назад, висело не его потертое пальто, а чья-то яркая, кричаще-розовая куртка из искусственной кожи. Рядом болталась мужская косуха с заклепками. На полу, прямо на отцовском самодельном половичке, валялись чужие, потрепанные кроссовки и ботинки сорок пятого размера.
Сердце у нее екнуло и забилось часто-часто, как у загнанной птицы. Из гостиной, приглушенно, доносились звуки телевизора — какой-то сатирический концерт, смех за кадром.
«Кто это? Соседи? Но почему у них ключ?» — хаотично проносилось в голове.
Она сбросила свои туфли, не касаясь той обувной свалки, и на цыпочках, заложив за спину сумку, прошла в коридор. Из-за угла доносились голоса.
— Да я ему сказала, иди ты, мол, со своими претензиями… — раздался хриплый, уверенный женский голос. Ему вторил низкий мужской хохот.
Марина заглянула в гостиную. И у нее перехватило дыхание.
На диване, прямо в центре, развалилась ее тетя Людмила, сестра отца. Она была в стеганом домашнем халате, щелкала семечки и смотрела телевизор. Ее ноги в растоптанных тапочках покоились на папином журнальном столике, оставляя на полировке жирные круги от чашки, стоящей рядом.
В папином кресле, откинувшись назад и закинув ногу на колено, сидел ее старший сын, Сергей. Он что-то лениво набивал в свой телефон.
Марина не могла пошевелиться, пытаясь осмыслить эту картину. Ее глаза метались по комнате. На полке не хватало папиной коллекции миниатюрных машинок. На стене криво висела какая-то дешевая репродукция вместо семейной фотографии. Повсюде стояли чужие вещи, пахло чужим бытом.
Людмила, наконец, заметила ее. Она не вздрогнула, не убрала ноги со стола. Лишь медленно перевела на племянницу взгляд и широко, неестественно улыбнулась, обнажив желтые от табака зубы.
— О, Маришка! Приехала наконец-то! — голос ее звучал громко и панибратски. — А мы уж заждались! Ну проходи, проходи, не стой в дверях как приглашенная. Место найдем!
Сергей лениво поднял глаза на Марину, кивнул без тени смущения и снова уткнулся в телефон.
Марина почувствовала, как по спине бегут мурашки. Ком в горле мешал дышать.
— Тетя Люда… — голос ее сорвался на шепот, а потом взорвался. — Что вы здесь делаете?! Это… это мой дом!
Людмила фыркнула, смахнула шелуху с халата и нехотя убрала ноги со стола.
— Ну вот, начала с порога. Дом, дом… А что, мы не семья что ли? Твой отец, царство ему небесное, горевал бы, увидев такое. Мы приехали поддержать тебя, в трудную минуту. А ты — «что вы тут делаете».
— Вы что, живете здесь? — Марина сделала шаг вперед, ее пальцы бессознательно сжались в кулаки.
— А где же еще? — тетя удивленно подняла брови. — После похорон так все грустно тут было, пусто. Мы с парнями не выдержали, сердце разрывалось. Решили пожить тут немного, вести хозяйство поддерживать. А то все разворуют ведь. Да и тебе, я смотрю, одной не справиться. Так что устраивайся. Вон, в той комнате, где ты раньше ночевала, младший, Витюшка, пока обосновался. Но мы его потесним, я ему скажу.
Марина огляделась с ужасом. Ее дом. Дом ее детства, ее отца. Его запах, его дух — все было перекрыто этим чужим, наглым присутствием.
— Вы с ума сошли! — вырвалось у нее, голос дрожал от ярости и беспомощности. — Быстро собирите свои вещи и исчезните! Я не давала вам права тут находиться! Я сейчас вызываю полицию!
Людмила медленно поднялась с дивана. Ее лицо из добродушного вдруг стало каменным. Она подошла к Марине вплотную, глядя на нее сверху вниз.
— Ты чего раскудахталась? Полицию? Это я тебе сейчас позвоню, скажу, что племяшка меня, старуху, на улицу выставить хочет! Посмотрим, кто кого выставит. А право у меня есть. Твой отец устно нам все завещал. Пока ты по своим делам в городе бегала, мы тут за ним ухаживали, деньги на лекарства последние отдавали! Так что это наш дом теперь. Или ты думаешь, бумажка твоя из конторы важнее родственной крови?
Марина отшатнулась, будто от удара. Она смотрела на торжествующее лицо тети, на равнодушную спину Сергея, на чужой хлам в своем доме. И впервые за этот месяц, прошедший после смерти отца, почувствовала не просто горе, а леденящий, всепоглощающий ужас.
Слова тети повисли в воздухе, густые и ядовитые, как сигаретный дым. Марина почувствовала, как подкашиваются ноги. Она машинально отступила назад, к прихожей, натыкаясь спиной на косяк двери. Ужас, холодный и липкий, сковал ее изнутри.
— Какой… какой папаша? Какое завещание? — выдавила она, с трудом переводя дыхание. — У папы был рак, он болел два года! Он ни о каком «папаше» и речи не вел! И за дом ипотеку давно погасили!
Людмила скривила губы в усмешке, ее глаза сузились.
— А ты все знаешь, да? В городе жила, наездами появлялась. А мы тут, на земле, корпели. Мой покойный свекор, твой дед, еще при жизни говорил: «Людочка, дом этот твоим мальчишкам на будущее». А твой отец только подтверждал. Так что не томи душу, все тут уже решено.
Марина резко рванулась вперед, проскочила мимо тети в гостиную и схватила свою сумку. Пальцы не слушались, дрожали, молния никак не хотела открываться.
— Я тебе сейчас покажу, что решено! — ее голос сорвался на визгливую ноту. — Вот! Смотри!
Она выдернула из сумки плотную папку и, лихорадочно перебирая бумаги, извлекла оттуда самый главный документ — свежее Свидетельство о праве на наследство по завещанию. Она тыкала в него пальцем, поднеся к самому лицу тети.
— Видишь? Видишь?! «Наследник: Ковалева Марина Игоревна». И точка! Никаких «папаш»! Никаких устных обещаний! Ничего!
Людмила даже не взглянула на бумагу. Она с презрением фыркнула, словно ей подсунули какую-то ерунду.
— Фуфлыжная твоя бумажка. Написано-переписано. Ты думаешь, я не знаю, как вы, городские, все умеете? Договорились, пока я похоронами занималась. А мы кровь из носу, но последние деньги отдавали, чтобы долги за этот дом твои покрыть, чтобы его не забрали за долги! Мы тут все вложения сделали!
В этот момент с дивана поднялся Сергей. Он был высокий, плечистый, и его молчаливое приближение заставило Марину инстинктивно отступить на шаг. Он не смотрел на нее, его взгляд был устремлен куда-то в сторону, но его физическая масса вдруг заполнила собой все пространство комнаты, стало тесно и нечем дышать.
— Мам, брось ты, — ленивым, густым баритоном произнес он, наконец глядя на Марину сверху вниз. — Чего с ней спорить? Все равно ничего не докажешь. Юристы ваши, суды… Бумажки.
Он сделал еще шаг, и Марина отпрянула к выходу из гостиной.
— У нас прописка тут уже есть, — продолжил он, и в его голосе прозвучала плохо скрываемая угроза. — Постоянная регистрация. Так что можешь хоть завтра в суд подавать. Посмотрим, как ты нас отсюда выпишешь. Особенно если нам некуда идти. Соцзащита за нас заступится.
Марина смотрела то на его бесстрастное лицо, то на торжествующую физиономию тети. Юридические термины, вылетавшие из его уст, звучали чудовищно и неестественно. Они обрушились на нее градом, парализуя волю. Суд. Прописка. Соцзащита. Ей стало физически плохо. Комната поплыла перед глазами.
Она не помнила, как развернулась, как, спотыкаясь, надела в прихожей туфли на босую ногу, как выбежала за дверь. Она бежала по улице, не разбирая пути, пока не уперлась в старый покосившийся забор через несколько домов от своего. Только тут ее настигли спазмы, подкатившие к горлу. Она прислонилась лбом к холодному шершавому дереву, пытаясь заглушить рыдания, сотрясавшие ее тело.
Достала телефон. Слезы заливали экран, и она с трудом находила иконку телефона. Первым в списке был номер подруги Кати. Она нажала на вызов.
Трубку взяли сразу.
— Марин? Приехала? Как дела? Как дом? — послышался бодрый, встревоженный голос.
Услышав родной голос, Марина разрыдалась в голос.
— Кать… Они там… — она задыхалась, слова путались. — Тетя… с сыновьями… Они живут в моем доме! Говорят, что он ихний! Говорят, у них прописка! И что я их не выселю! Катя, что мне делать?!
Она всхлипывала, рассказывая обрывками фраз о куртке, о семечках, о Свидетельстве, на которое им плевать.
— Ты что?! — вскрикнула Катя. — Да они совсем охренели! Слушай, не плачь! Сейчас вызовешь полицию! Прямо сейчас! Это же самоуправство!
— Они… они говорят, что полиция ничего не сделает… Гражданский спор…
— Да ну нахрен! Ты же собственник! Иди и вызывай! Или нет, стой там, я сам наберу Макса, мы сейчас же выезжаем к тебе! Держись!
Марина кивнула, забыв, что подруга не видит ее, и разъединила звонок. Она обернулась, чтобы идти обратно, к дому, и тут вздрогнула.
Из-за угла ее дома, не спеша, вышел Сергей. Он курил, заложив большие пальцы за ремень своих потертых джинсов. Увидев ее, он медленно, с преувеличенным спокойствием выдохнул струйку дыма и направился к ней.
Марина замерла, прижав телефон к груди.
Он остановился в метре от нее, оглядел ее заплаканное лицо с насмешливым презрением.
— Ну что, насоветовали? — хрипло спросил он. — Позвонила куда надо? Ментам?
Он сделал еще шаг, и Марина отпрянула к забору.
— Звони, не звони — пофигу, — он бросил окурок под ноги и раздавил его каблуком. — Им, ментам, похуй на ваши семейные разборки. Им бы отчетность. А мы тут прописаны. Законно. Так что ваши вызовы — это пустая трата времени. Попробуй нас высели. Посмотрим, кто кого.
Он повернулся к ней спиной и так же неспешно пошел назад, к дому, оставив ее одну у старого забора с телефоном в дрожащей руке и с ледяным комом безнадежности в груди.
Марина стояла у забора, не в силах пошевелиться. Слова Сергея висели в воздухе, как тяжелый, удушливый газ. «Прописаны. Законно. Попробуй высели». Казалось, земля уходит из-под ног. Она снова посмотрела на телефон. Рука сама потянулась набрать «102». Но пальцы замерли. Что она скажет? «Здравствуйте, в мой дом вселились непрошеные родственники»? А в ответ: «Это гражданско-правовой спор, обращайтесь в суд». Ровно то, что они и предрекали.
Вдалеке послышался нарастающий гул мотора. На дорогу, ведущую к дому, резко свернул знакомый серый хэтчбек. Марина узнала машину Макса, мужа Кати. За рулем сидела она сама, Катя, а на passenger seat — Макс, его лицо было хмурым и сосредоточенным.
Машина резко затормозила прямо рядом с Мариной. Катя выскочила из нее, не заперев двери, и бросилась к подруге.
— Боже мой, Марин! Ты вся трясешься! — она обняла ее за плечи. — Где они? Эти твари!
Макс вышел медленнее. Он был мужчиной основательным, не склонным к истерикам. Он окинул Марину внимательным взглядом.
— Ты в порядке? Они тебя не тронули? — спросил он, подходя.
— Нет… Пока только словами, — выдохнула Марина, чувствуя, как от присутствия друзей понемногу отступает парализующий страх. — Они там… в доме. Говорят, что никуда не уйдут.
— Сейчас посмотрим, — твердо сказал Макс. — Идем.
Они направились к дому. Марина шла между Катей и Максом, как между двумя телохранителями. Ее собственная слабость и беззащитность на их фоне была еще очевиднее.
Дверь, как и прежде, была не заперта. Они вошли внутрь. Запах чуждой еды стал еще гуще, теперь к нему примешивался сладковатый аромат дешевого одеколона.
В гостиной ничего не изменилось. Людмила по-прежнему восседала на диване, щелкала семечки и смотрела телевизор. Сергея не было видно, но из глубины коридора, из той самой комнаты, что раньше была Мариной, доносились приглушенные звуки компьютерной игры.
Людмила медленно, с преувеличенным безразличием перевела на них взгляд.
— О, подмога подтянулась, — процедила она сквозь зубы. — Компания собралась.
— Здравствуйте, Людмила Петровна, — жестко, без приветствия, начал Макс. — Объясните, пожалуйста, какой смысл вы вкладываете в слово «прописаны»? И на каком основании вы находитесь в частной собственности без согласия владельца?
Людмила смерила его высокомерным взглядом.
— А ты кто такой будет? Уполномоченный? — она фыркнула. — Основание — кровное. Семейное. А бумажки — они потом. Мы уже подали на оформление. Ждем.
— Вы ничего не ждете, — парировала Катя, ее голос дрожал от возмущения. — Вы здесь незаконно! Марина — хозяйка, у нее документы! Немедленно собирайте свои вещи и уезжайте!
Из коридора вышел Сергей. Он остановился в дверном проеме, упершись плечом в косяк, и скрестил руки на груди. Молчаливая, давящая угроза исходила от всей его фигуры.
— Шумите тише, — лениво произнес он. — Мешаете отдыхать.
Марина, почувствовавшая было прилив уверенности, снова сникла. Она решила действовать иначе. Игнорируя их, она прошла мимо Сергея вглубь коридора.
— Я хочу в свою комнату, — сказала она, больше для себя, и толкнула дверь.
Комната была почти неузнаваема. На ее кровати, застеленной каким-то грязным одеялом, лежал младший сын, Витя. Он, в наушниках, уставился в экран ноутбука, даже не обернувшись. По полу были разбросаны его вещи, на столе стояли полные пепельницы и банки из-под энергетиков. На книжной полке, где раньше стояли ее старые детские книги и фотоальбомы, теперь лежали диски с играми и какая-то автохимия.
— Витя, — позвала Марина, сжимая кулаки. — Это моя комната. Встань и выйди.
Парень не отреагировал. Он даже не услышал.
Тогда Марина шагнула к кровати и дернула его за рукав.
Он скинул наушники на шею и обернулся на нее раздраженным, пустым взглядом.
— Чего?
— Я сказала, выйди. Это моя комната.
— Чё ты несешь? — он буркнул и потянулся было снова надеть наушники.
В этот момент в дверь просунулась голова Людмилы.
— Марина! А ну не приставай к парню! Он устал, отдыхает! Иди на кухню, если некуда деться.
Марина, чувствуя, как ее захлестывает волна беспомощной ярости, развернулась и прошла на кухню. Она хотела просто налить себе воды. На плите стояла грязная, закопченная кастрюля с остатками каши. Раковина была завалена немытой посудой. Ее любимая кружка с кошками, подарок отца, валялась в мойке с надколотым краем.
Она молча взяла губку, чтобы помыть хоть что-то для себя. Но едва она открыла кран, как сзади раздался голос Людмилы.
— Ты чего это мою посуду собралась? Не твоего ума дело. Я сама потом, как надо, помою. А то, не ровен час, чего-нибудь разобьешь дорогое.
Марина застыла с губкой в руке. Она смотрела на струю воды и понимала, что не может сделать даже такой простой шаг — помыть кружку в своем собственном доме. Она ощущала себя чужим, назойливым гостем, который всем мешает.
Вечером, пытаясь игнорировать грохот телевизора из гостиной, она подошла к комоду в прихожей, где всегда лежали важные бумаги. Она хотела перепрятать папку с документами. Открыв верхний ящик, она замерла. Бумаги были переворошены, некоторые лежали скомканными. Она стала лихорадочно их перебирать. Паспорт, техпаспорт на дом… Свидетельство о наследстве было на месте.
Но чего-то не хватало. Она перебрала все еще раз, потом еще. Не было самого старого, уже недействительного паспорта отца и нескольких его трудовых книжек. И не было ее старого, резервного ноутбука, который она оставляла здесь на случай приездов.
Сердце упало. Она вышла в коридор. Сергей как раз шел из ванной.
— Сергей, — остановила она его, стараясь говорить максимально твердо. — Из ящика пропали папины документы. И мой ноутбук. Ты не в курсе?
Он остановился, полотенцем вытирая шею. Его лицо осталось совершенно бесстрастным.
— Ноутбук? А, тот, старый? — он пожал плечами. — Он сдохший совсем был, не включался. Я его в ремонт отнес. Разберусь — верну. А бумажки эти старые — мамаша, наверное, куда-то убрала. Мешались.
Он прошел мимо нее, не глядя, оставив ее одну в коридоре с ощущением полной, тотальной потери контроля над всем, что ее окружало. Они забрали не только пространство, но и память, и ее личные вещи. И это было, возможно, еще больнее.
Ночь Марина провела в кошмаре. Она устроилась на жестком диване в маленькой бывшей кабинке отца, которую тетя Люда милостиво отвела под ее «угол». Спать не удавалось. Из-за стен доносился храп, скрип кроватей, а в голове бесконечным эхом звучали слова: «прописаны», «в ремонте», «мы родня». Под утро она провалилась в тяжелый, беспокойный сон, а проснулась с ощущением свинцовой тяжести во всем теле и с четким пониманием: она не выдержит здесь и недели.
Первым делом она потянулась за телефоном. Надо было звонить родным. Кто-то же должен быть на ее стороне? Кровные ведь родственники, они должны понять абсурдность происходящего.
Она нашла в памяти номер тети Гали, младшей сестры своей мамы. Тетя Галя всегда была доброй, справедливой, она наверняка…
Трубку взяли после второго гудка.
— Алло? Мариш? Родная! Как ты? Как дела? — послышался теплый, беспокойный голос.
Услышав родную интонацию, Марина чуть не расплакалась снова.
— Тетя Галь… У меня тут беда, — голос ее срывался. — Я в папином доме приехала, а тут… тетя Люда с сыновьями живут. И не собираются уезжать. Говорят, что дом чуть ли не ихний…
Она, сбиваясь и задыхаясь, стала рассказывать про бумаги, про прописку, про украденный ноутбук и папины вещи.
На другом конце провода воцарилось молчание. Потом тетя Галя вздохнула. Добрые нотки в ее голосе сменились на усталостью.
— Мариночка, дорогая… Ну что ты так сразу-то? Может, они и правда решили помочь? Может, и впрямь за домом ухаживали, пока Игорь болел? Ты же в городе была, тебе невдомек было. А Людмила… она хоть и с характером, но не злая. Сестра отца твоего, как-никак. Кровная родня.
— Какую помощь?! — взвизгнула Марина, не веря своим ушам. — Они тут все заняли, мои вещи растащили, мне на своем же диване спать не дают! Какая это помощь?!
— Ну, может, они не так все поняли… Может, перегнули палку… — тетя Галя замялась. — Но выгонять-то их сразу… Куда они пойдут? У Люды же квартира в том городе однокомнатная, а сыновья взрослые… Им тесно. Ты подумай. Нехорошо как-то… Ты поговори с ними по-хорошему. Объясни. Семья ведь должна держаться вместе, особенно после потери. Ты не одна у нас.
Марина слушала и чувствовала, как почва уходит из-под ног окончательно. Ей предлагали понять и простить тех, кто захватил ее дом.
— То есть ты считаешь, что я должна их здесь терпеть? — спросила она ледяным тоном.
— Ну, не терпеть, а… найти компромисс, — запинаясь, сказала тетя Галя. — Ну, пусть поживут немного, пока с работой не определятся, с жильем… Ты же не зверь…
Марина ничего не ответила. Она просто положила трубку. Руки дрожали. Она посмотрела на экран телефона и набрала номер дяди Славы, брата отца.
История повторилась почти дословно. Выслушав ее, дядя Слава хмыкнул и сказал густым басом:
— Людка всегда была пройдохой. Но дело-то семейное. Суды затевать — себя дороже выйдет. И время, и нервы. А она тебя так изведет, что ты сама отсюда сбежишь. Лучше уж договорись. Пусть платят за коммуналку, например. Или там… комнату тебе освободят. Не превращай это в войну, Марь. Война никому не нужна.
После разговора с ним Марина опустила руки. Она сидела на краю дивана и смотрела в стену. Предательство. Вот что она чувствовала. Кругом — предательство. Их не интересовала справедливость. Их интересовал покой. И чтобы «все были довольны». А то, что довольна будет только одна сторона — наглая и жестокая, — их, видимо, не волновало.
Она вышла из комнаты, чтобы умыться. В коридоре столкнулась с Людмилой. Та оценивающе посмотрела на ее заплаканные глаза и красный нос.
— Ну что, обзвонила всех? — спросила она с ехидной ухмылкой, проходя мимо на кухню. — Что, родственники? Насоветовали тебе, как со мной, с тетей, воевать?
Марина не ответила. Она просто прошла в ванную и заперла дверь. Она поняла главное: она осталась совершенно одна. Все «за», все «они» были на стороне тети Люды. Против нее — все.
Она умылась ледяной водой, пытаясь привести себя в порядок. Из кухни доносился голос Людмилы, она о чем-то болтала по телефону, громко смеясь.
Марина вышла из ванной и направилась обратно в свою каморку. Проходя мимо кухни, она услышала обрывок фразы:
— …Да ничего она не сделает! Все на ее стороне! Сказали ей — семья, надо мириться… Так что расслабься, все схвачено…
Марина замерла, прижавшись к стене. Сердце заколотилось с новой силой. Так они уже все обсудили? Заранее? Тетя Галя, дядя Слава… Они уже знали? Или тетя Люда просто блефует?
Она тихо прошла в комнату и закрыла дверь. Одиночество накрыло ее с головой, давящее и безысходное. Она была одна в своем же доме, окруженная чужими, враждебными людьми, и за его стенами не было никого, кто мог бы ей помочь. Только Катя и Макс. Но они не могли быть с ней здесь постоянно.
Она достала телефон и написала Кате короткое сообщение: «Ты была права. Все против меня. Говорят, надо мириться».
Ответ пришел почти мгновенно: «Они все ебанутые!!! Держись, мы твои!!! Скоро приедем!!!»
Эти три восклицательных знака стали крошечным островком тепла в ледяном океане ее отчаяния. Но островок был далеко. А вокруг, в каждом углу этого когда-то родного дома, плескалась враждебная, чужая вода. И она начала понемногу затягивать ее на дно.
Ощущение полной изоляции парализовало Марину на весь день. Она не выходила из маленькой комнатки, прислушиваясь к гулу чужих голосов за дверью, к хлопанью дверей, к смеху из телевизора. Они вели себя как полноправные хозяева, а она — как непрошеный и неуместный гость. Мысль о том, чтобы снова вступить с ними в конфликт, вызывала физическую тошноту. Но к вечеру первоначальный шок и отчаяние начали медленно переплавляться в холодную, упрямую решимость. Сдаваться она не собиралась.
На следующее утро, дождавшись, когда тетя Люда уйдет на рынок, а сыновья засядут за своими делами, Марина тихо выскользнула из дома. Она прошла пешком несколько кварталов, села на пригородную маршрутку и доехала до райцентра.
Ей нужен был профессионал. Тот, кто скажет не «мирись», а объяснит, что делать по закону.
Офис юриста располагался на втором этаже старого здания с облупившейся краской. Марина, нервно теребля ручку сумки с документами, вошла в небольшую приемную. Через несколько минут ее пригласили в кабинет.
Юрист, Александр Викторович, оказался молодым мужчиной в строгом костюме и с внимательным, спокойным взглядом. Он выслушал ее историю, не перебивая, лишь изредка уточняя детали. Марина рассказывала, стараясь говорить четко, но голос все равно срывался, когда она доходила до слов о прописке и угрозах.
— Покажите, пожалуйста, документы, — попросил он, когда она закончила.
Марина дрожащими руками выложила на стол Свидетельство о праве на наследство, свой паспорт и выписку из ЕГРН, которую она заранее заказала через интернет, еще когда оформляла наследство.
Юрист внимательно изучил каждый лист. Потом отложил их в сторону и сложил руки на столе.
— Ковалева Марина Игоревна, ситуация, к сожалению, не уникальная, — начал он.— С точки зрения закона вы — единоличный собственник. Никакие «устные завещания» деда или «обещания отца» юридической силы не имеют. Регистрация (прописка), о которой они говорят, также не порождает права собственности. Это лишь право проживания.
Марина почувствовала, как с ее плеч сваливается тонна камней.
— Значит, я могу их просто выгнать? — выдохнула она с надеждой.
Юрист покачал головой.
— Не совсем. Если они действительно зарегистрированы в этом доме, то выписать их можно только через суд. И это — основной камень преткновения.
Он взял ручку и начат объяснять, медленно и четко, будто диктуя протокол:
— Они, как зарегистрированные лица, будут выступать в суде в качестве ответчиков. И их главный аргумент, который суды часто принимают во внимание, особенно если есть несовершеннолетние или инвалиды — это отсутствие другого жилья. Если они докажут, что им реально некуда идти, суд может предоставить им отсрочку исполнения решения о выселении на несколько месяцев, а то и год. Судебный процесс сам по себе может затянуться.
Марина снова почувствовала familiar холодок страха под сердцем.
— То есть… они могут жить там еще год? — прошептала она.
— Теоретически — да. Но это не значит, что нужно опускать руки. Есть иные пути. Первое: помимо иска о выселении, можно подать иск о взыскании неосновательного обогащения — то есть потребовать с них плату за проживание в вашем доме без вашего согласия. Иногда это работает как холодный душ. Второе: если они совершают противоправные действия — портят имущество, угрожают вам, — можно фиксировать это и писать заявления в полицию. Хотя, — он усмехнулся, — вы уже знаете их стандартную реакцию.
— Они сказали, что полиции пофигу, — глухо сказала Марина.
— И они не совсем неправы, — вздохнул юрист. — Участковые не любят такие «семейные» дела. Но заявление о самоувстве — статье 19.1 КоАП РФ — они принять обязаны. Это хоть и не выселит их, но создаст административный прецедент, который будет полезен в суде. Документ о привлечении к административной ответственности — вещь весомая.
Он написал на листке несколько номеров статей и рекомендаций.
— Мой совет: начните с официального заявления в полицию. Поставьте их в известность о сложившейся ситуации. Получите бумагу. Затем — готовьте иск в суд. Это долгий путь, но другого, к сожалению, нет.
Марина вышла от юриста с папкой документов и тяжелым чувством. Закон был на ее стороне, но он казался таким медленным, неповоротливым и уязвимым перед наглой ложью и людской пассивностью.
Она зашла в здание районного ОВД. Написала заявление о самоувстве, подробно изложив все обстоятельства. Дежурный офицер, молодой парень с усталым лицом, выслушал ее, пробежался глазами по документам.
— Ну, понимаете, гражданка, это же гражданский спор… — начал он заученную фразу.
— Мне юрист разъяснил, что это подпадает под статью 19.1 КоАП, — твердо, удивившись самой себе, сказала Марина. — Я требую принять заявление и выдать мне талон-уведомление.
Офицер удивленно посмотрел на нее, пожал плечами и забрал заявление.
— Хорошо. Будет проведена проверка. В течение трех дней участковый свяжется с вами и посетит дом для беседы с обеими сторонами.
Вечером того же дня раздался звонок в калитку. Марина выглянула в окно. На пороге стоял участковый уполномоченный, молодой мужчина в форме с серьезным выражением лица.
Его появление в доме вызвало бурю. Тетя Люда сразу же включила режим «несчастной, обиженной родственницы».
— Ой, батюшки, до чего же жизнь дошла! Родная племянница ментов на нас наводит! — запричитала она, заламывая руки. — Да мы тут из милости, из жалости! Сестре помогаем, дому присматриваем! А она нас выгнать хочет в никуда! У нас же прописка тут! Мы законно!
Участковый, представившийся Артемом Сергеевичем, выслушал обе стороны с одинаково невозмутимым видом. Он сверился с документами Марины, попросил показать паспорта Людмилы и ее сыновей.
— Факт проживания граждан без согласия собственника налицо, — констатировал он, делая записи в блокноте. — Рекомендую вам разрешить данный вопрос в досудебном порядке. В противном случае…
— В противном случае что? — перебил его Сергей, появившийся в дверном проеме. Он снова уперся плечом в косяк, демонстрируя полное пренебрежение. — Нас выселят? Через полгода? Через год? У нас время есть. А у нее? — он кивнул в сторону Марины.
Участковый строго посмотрел на него.
— Гражданин, не мешайте проведению беседы. Марина Игоревна, — он повернулся к ней, — мной будет составлен рапорт. Вы можете получить его копию для предъявления в суд. А с вами, — он обвел взглядом «семейство», — мы еще побеседуем. Настоятельно рекомендую не нарушать общественный порядок.
После его ухода в доме воцарилась звенящая тишина. Но ненадолго. Дверь в комнату Марины распахнулась. На пороге стояла Людмила. Ее лицо было перекошено злобой.
— Ну поздравляю! Добилась своего? Ментов навела на родню? Ну смотри у меня! — она прошипела эти слова и захлопнула дверь так, что задрожали стекла в окне.
Марина осталась одна. Она держала в руках визитку участкового. Это была не победа. Это была лишь первая, крошечная ласточка в долгой и грязной войне. Но это было хоть что-то. Первая официальная бумага, которая признавала, что она не сошла с ума и что ее право — не просто «фуфлыжная бумажка».
Визит участкового подействовал на захватчиков, как красная тряпка на быка. Они не испугались. Они озлобились. На следующий день тихое, давящее противостояние сменилось откровенным бытовым террором.
Телевизор в гостиной теперь работал с утра до поздней ночи на максимальной громкости. Людмила специально выбирала каналы с громкими сериалами или юмористическими шоу. Смех за кадром звучал издевкой. Когда Марина пыталась закрыться в своей комнате, в коридоре начинала громко топать и кашлять тетя или включался дрель-шуруповерт — Сергей «чинил» что-то прямо под ее дверью.
Марина почти перестала выходить на кухню. Она питалась тем, что привозили Катя с Максом — йогуртами, бутербродами, которые она тайком проносила в комнату. Ощущение того, что она прячется в собственном доме, сводило с ума.
В пятницу вечером грохот музыки из гостиной сменился особенно нарастающим гулом голосов. Приехали гости. Марина выглянула в щель. В доме были какие-то мужики, соседи тети Люды, с которыми она успела сдружиться. Пахло дешевым алкоголем и махоркой.
Марина заперлась у себя, пытаясь читать, но сквозь стену доносился хриплый смех, матерные анекдоты, звон бокалов. Ей было страшно и противно.
Около одиннадцати вечера дверь ее комнаты с силой распахнулась. В проеме, шатаясь, стоял один из гостей, краснолицый и мутноглазый.
— А чё это ты тут одна тусуешься? — просипел он, оглядывая ее с ног до головы. — Иди к людям! Выпей с нами за знакомство!
— Выйдите, пожалуйста, — холодно сказала Марина, поднимаясь с кровати и сжимая в руке телефон. — Это моя комната.
— Твоя, не твоя… Все мы люди… — он сделал шаг внутрь.
В этот момент в коридоре появилась Людмила. Но она не стала выдворять гостя. Она стояла и смотрела на Марину с ядовитой усмешкой.
— Вась, не трогай ты её, — лениво бросила она. — Она у нас нелюдимая, больная на голову. Ментов на родню наводит.
Мужик фыркнул, покачнулся и, плюнув на пол прямо перед Мариной, вышел, хлопнув дверью.
Марина прислонилась к стене, стараясь унять дрожь в коленях. Это был уже не просто конфликт. Это становилось опасным.
На следующее утро дом выглядел как после нашествия варваров. В гостиной на полу валялись окурки, на столе — горы грязной посуды с засохшими остатками еды, повсюду стояли пустые бутылки. Воздух был спертым и тяжелым.
Марина, стиснув зубы, принялась за уборку. Она не могла больше этого терпеть. Она собирала бутылки, относила их в пакет, сгребала со стола объедки. В этот момент из спальни вышла Людмила, сонная, помятая.
— О, санитарка наша подрабатывает? — язвительно заметила она, проходя на кухню за водой.
Марина не выдержала. Она швырнула тряпку в таз с водой.
— Хватит! — крикнула она так, что стекла задребезжали. — Я не собираюсь жить в свинарнике! Немедленно уберите за собой! И чтобы больше этих ваших пьянок в моем доме не было!
Людмила медленно развернулась. Ее глаза сузились до щелочек.
— Твой дом? Ты о чем вообще? Ты тут одна как сыч сидишь, а я людей вокруг себя собираю, жизнь делаю! А ты… ты гадишь тут всем! Ментов вызываешь, скандалишь! Да я тебя сама вышвырну отсюда, дармоедка!
Она сделала шаг к Марине, размахивая руками. Из комнаты выскочили Сергей и Витя, привлеченные криком.
— Что тут у вас? — угрюмо спросил Сергей.
— Да вот, хозяйка нашлась! — взвизгнула Людмила. — Выгоняет нас! На улицу! Слышишь, сынок? А мы тут всё имущество свое перевезли, квартиру свою сдали! Куда мы пойдем? Под забор?
— Мам, успокойся, — бросил Сергей, но сам смотрел на Марину с ненавистью.
— Да я не могу спокойно! — Людмила совсем разошлась. Она повернулась к окну, которое было открыто на проветривание, и начала кричать так, чтобы слышала вся улица. — Помогите! Люди добрые! Племянница выгоняет! На улицу старуху с больными сыновьями! Хочет нас смерти голодной! Дом отобрала, бумажки подделала, теперь добить хочет!
Марина стояла как парализованная. Она видела, как у калитки остановилась соседка с маленьким ребенком и с любопытством смотрела на их дом. В другом окне напротив тоже мелькнуло чье-то лицо.
— Прекратите! — закричала Марина, пытаясь перекрыть ее вопли. — Вы врете! Вы сами сюда вломились!
Но ее голос тонул в истеричном визге тети. Та падала на диван, рыдала, заламывала руки, разыгрывая целый спектакль.
Сергей в этот момент достал телефон и начал снимать. Он снимал не свою орущую мать, а Марину — красную, растрепанную, с искаженным от ярости и беспомощности лицом, которая стояла посреди разгромленной гостиной.
— Сними ее, сынок, сними! — всхлипывала Людмила. — Пусть люди увидят, какая она неблагодарная тварь! После всего, что мы для нее сделали!
Марина, увидев направленный на себя объектив, инстинктивно отшатнулась, прикрыла лицо рукой.
— Перестаньте! Вы что делаете?! — это был уже не крик, а испуганный стон.
Но было поздно. Сергей опустил телефон, на его губе играла довольная ухмылка.
— Ну, теперь все увидят, кто тут кого доводит, — процедил он и вышел из комнаты.
Марина осталась стоять посреди хаоса. Людмила моментально «успокоилась», перестала рыдать и с удовлетворением посмотрела на нее.
— Что, словила славу? Теперь посидишь тише воды, ниже травы.
Марина ничего не ответила. Она просто развернулась и ушла в свою комнату, закрывшись на ключ. Она сидела на кровати и с ужасом думала о том, что сейчас это видео, обрезанное и перевернутое, увидят десятки, сотни людей. Ее знакомые. Друзья отца. Совсем незнакомые люди. И все они будут жалеть «бедную старушку» и проклинать ее, «жадную и жестокую» наследницу.
Они забрали у нее не только дом, покой и чувство безопасности. Теперь они отнимали у нее ее лицо, ее имя, ее репутацию. И она не знала, как с этим бороться. Казалось, они всегда на шаг впереди.
Несколько дней Марина провела в своей комнате, словно в осаде. Она боялась выходить, боялась встретить чей-то осуждающий взгляд, услышать шепот за спиной. Она постоянно проверяла телефон, социальные сети, с ужасом ожидая увидеть свое искаженное лицо в каком-нибудь паблике или в личных сообщениях от знакомых. Но пока тишина была зловещей. Они выжидали, копили компромат или просто наслаждались ее подавленным состоянием.
Однажды утром, убедившись, что в доме тихо — тетя Люда ушла на рынок, а сыновья, судя по храпу, еще спали, — Марина решила провести ревизию. Ей нужно было найти хоть что-то, что могло бы помочь. Папины старые документы, фотографии, любые зацепки. Она понимала, что это последняя надежда.
Она прокралась в гостиную. Комод, где раньше хранились бумаги, был теперь заставлен тетиными вязальными корзинками и какими-то тряпками. Она тихо выдвинула верхний ящик. Он был забит до отказа старыми открытками, нитками, пуговицами и прочим хламом. Никаких документов.
Сердце упало. Но она не сдавалась. Она вспомнила, что отец всегда держал самые важные бумаги не только в комоде, но и в старой советской этажерке в своей спальне, на самой верхней полке, за книгами. Спальню теперь занимала Людмила.
Марина замерла у двери, прислушалась. Из-за двери доносился ровный храп. Рискнув, она медленно, стараясь не скрипеть, повернула ручку и приоткрыла дверь.
Тетя Люда спала, раскинувшись на кровати, подложив под голову папину подушку. Марину передернуло от отвращения. Она пробралась внутрь, стараясь не смотреть на спящую женщину.
Этажерка стояла в углу. На нижних полках теперь стояли тетины банки с вареньем и крупы. Но верхняя полка, самая пыльная, казалась нетронутой. Там лежали старые советские энциклопедии, папины школьные учебники.
Марина, на цыпочках, дотянулась до них. Пыль столбом поднялась в воздух. Она стала аккуратно, по одной, снимать тяжелые тома. Сердце бешено колотилось — от страха, что тетя проснется, и от слабой надежды.
И под последним томом, под слоем пыли и старой пожелтевшей газеты, она нащупала толстую папку из картона. Руки задрожали. Она осторожно стянула ее.
Это была не официальная папка, а самодельная, склеенная из двух листов картона. На ней было выведено чернильной ручкой корявым, но знакомым почерком отца: «Расписки. Долги».
Марина, не дыша, присела на пол и открыла папку. Внутри лежала стопка листов, исписанных разными почерками. Это были расписки. Кто-то брал у отца в долг деньги на машину, кто-то на лечение, кто-то просто «до зарплаты». Отец был человеком добрым и нередко помогал деньгами.
И вот она увидела то, что искала. Несколько листов, исписанных знакомым размашистым почерком тети Людмилы. Даты стояли разные, за последние пять-семь лет.
«Я, Петрова Людмила Игоревна, взяла в долг у своего брата, Ковалева Игоря Игоревича, денежную сумму в размере 50 000 (пятьдесят тысяч) рублей на ремонт автомобиля сына. Обязуюсь вернуть до 01.12.2018».
«Я, Петрова Людмила Игоревна, взяла в долг у брата, Ковалева И.И., 30 000 (тридцать тысяч) рублей на оплату обучения сына. Верну в течение года».
«Я, Петрова Л.И., заняла у брата 15 000 (пятнадцать тысяч) рублей на неотложные нужды».
И под каждой было ее корявая подпись и число.
Марина перебирала листки, и ее охватывало сначала недоумение, а потом холодная, все нарастающая ярость. Никаких «вложений» в дом! Никаких «последних денег», отданных за долги! Она врала. Она годами вытягивала из больного брата деньги, а теперь приехала грабить его дочь, прикрываясь «кровными узами» и «заботой»!
Марина быстро сфотографировала каждую расписку на телефон, стараясь поймать свет так, чтобы были видны все детали и подписи. Потом аккуратно сложила все обратно в папку и, на цыпочках, вернула ее на место, прикрыв книгами.
Она выскользнула из спальни и закрыла дверь. Тетя Люда похрапывала все так же сладко.
В тот же день, ближе к вечеру, когда все «семейство» в сборе смотрело телевизор в гостиной, Марина вошла туда. Она не кричала, не плакала. Она была спокойна. Смертельно спокойна. В руке она сжимала распечатанные на принтере у Кати фотографии самых крупных расписок.
Она молча встала перед телевизором, перекрывая экран.
— Тетя Люда, — голос ее прозвучал тихо, но так, что было слышно каждое слово. — У меня к вам вопрос.
Людмила оторвалась от сериала, на лице ее появилось привычное раздражение.
— Опять чего? Уйди с экрана, не видно ничего!
— Вы говорили, что вкладывали последние деньги в этот дом, чтобы спасти его от долгов. Так?
— Ну так и было! — тетя вспыхнула. — А ты снова со своими…
Марина не дала ей договорить. Она подняла руку с листами и медленно, внятно зачитала одну из расписок: дату, сумму, назначение.
Лицо Людмилы стало сначала недоуменным, потом настороженным, а затем побелело.
— Что ты несешь? Какие расписки? Это все ложь! — она попыталась вскочить с дивана, но Марина продолжила, зачитывая вторую, потом третью.
— Сумма только по этим трем — почти сто тысяч рублей, — холодно констатировала Марина. — И это далеко не все. Вы не вкладывались в дом. Вы годами тянули из своего больного брата деньги. А теперь приехали сюда и врете мне про «вложения» и «последние деньги».
Сергей выключил телевизор. В комнате повисла гробовая тишина.
— Это подделки! — закричала Людмила, но в ее голосе уже слышалась паника. — Ты их сама написала! Ты хочешь меня оклеветать!
— Подписи ваши, тетя Люда. Почерк экспертиза легко установит. И даты. За год до смерти папы вы взяли у него еще сорок тысяч. На что? На что вы тратили его деньги, пока он умирал от рака?
Марина сделала шаг вперед. Теперь она смотрела на них не как жертва, а как обвинитель.
— У меня есть два варианта, — сказала она тихо. — Первый: я подаю на вас в суд не только о выселении, но и о взыскании всех этих долгов по распискам. С процентами за все годы. Суд, я уверена, взыщет. И тогда вы останетесь не только без крыши над головой, но и с огромными долгами передо мной. Второй вариант…
Она выдержала паузу, глядя на их перекошенные от злобы и страха лица.
— Вы берете свои вещи, свою прописанную в никуда регистрацию и исчезаете из моего дома. В течение двадцати четырех часов. И я забываю про эти долги. Выбирайте.
Она не ждала ответа. Развернулась и вышла из комнаты, оставив их в ошеломленном, зловещем молчании. Впервые за все время они не нашли, что сказать.
Тишина, повисшая после ухода Марины, была густой и зловещей. Она длилась несколько минут, а затем из гостиной донесся приглушенный, яростный шепот, который быстро перерос в сдавленную перепалку. Марина, стоя у себя в комнате, не могла разобрать слов, но план был понятен — паника, злоба и растерянность.
Через полчаса в дверь постучали. Не привычный удар, а короткий, нервный стук. —Войдите, — сказала Марина, не открывая.
В проеме стояла Людмила. Ее лицо было серым, осунувшимся, вся напускная бравада с него слетела, обнажив усталую, озлобленную женщину. Глаза избегали встречи с Мариной.
— Ну, сделала ты свое черное дело, — просипела она, глядя куда-то в пол. — Душу отвела. Добила родню.
Марина молчала, ожидая.
— Эти… расписки… — Людмила мотнула головой, словно отгоняя надоедливую муху. — Это же просто бумажки. Брат бы никогда…
— Он бы никогда не позволил вам так поступить со мной, — холодно прервала ее Марина. — Вы сделали свой выбор?
Людмила сглотнула, ее глаза злобно блеснули на мгновение, но тут же погасли.
— Мы… мы уезжаем, — выдохнула она, и в этих словах прозвучало горькое, смирившееся поражение. — Нечего тут по судам за долгими болтаться. У нас и своих дел полно.
Она повернулась, чтобы уйти, но на пороге обернулась. В ее взгляде вспыхнула последняя, жалкая искра яда.
— Ты довольна? Родной дом опустошила, родную кровь выгнала? Ну и живи тут одна. В своем выхолощенном, одиноком царстве. Наследница.
Она захлопнула дверь. Марина не ответила. Не было ни радости, ни торжества. Только огромная, всепоглощающая усталость.
Оставшийся день и всю ночь в доме царило странное, лихорадочное затишье. Слышались шаги, скрип открывающихся и закрывающихся шкафов, звук упаковываемых вещей в коробки. Никто не включал телевизор. Никто не разговаривал громко. Они собирались, кусая губы от злости и досады.
Утром следующего дня подъехал видавший виды микроавтобус. За рулем был тот самый мужик, что врывался к Марине в комнату. Теперь он избегал смотреть в ее сторону, угрюмо таская коробки и сумки из дома.
Марина наблюдала за этим из окна своей комнаты. Она видела, как Сергей и Виктор грузили свой скарг: коробки с техникой, свертки с одеждой, папин старый переносной телевизор, который они, видимо, тоже успели «приватизировать». Людмила стояла рядом с микроавтобусом, курила и что-то яростно говорила по телефону, активно жестикулируя.
Наконец, все было погружено. Сергей что-то бросил матери, та кивнула и, швырнув окурок, направилась к дому.
Она остановилась на пороге, но внутрь не вошла. Ее взгляд скользнул по стенам, по дверям, с жадностью и ненавистью прощаясь с легкой добычей, которая так внезапно выскользнула из рук.
— Ключи, — бросила она в пространство, не глядя на Марину, вышедшую в коридор. — От калитки и от дома. Получай свое добро.
Она бросила ключи на грязный пол в прихожей, развернулась и ушла, громко хлопнув входной дверью.
Марина не подняла их сразу. Она подошла к окну и смотрела, как микроавтобус, поскрипывая подвеской, трогается с места и медленно уезжает по улице, увозя с собой кошмар последних недель. Он свернул за угол и исчез из виду.
Тишина, которая воцарилась в доме, была оглушительной. Не было ни телевизора, ни грубого смеха, ни хлопанья дверей. Была только тишина, густая и тяжелая, как вата.
Марина медленно обошла все комнаты. Гостиная была завалена мусором — обертками, пустыми пачками от сигарет, пятнами на полу. В ее комнате, которую занимал Витя, на кровати остались смятые простыни, на столе — пустые банки из-под энергетиков. На кухне в раковине горой лежала грязная посуда, плита была в жирных подтеках.
Она спустилась в прихожую и подняла с пола ключи. Они были холодными и чужими в ее руке.
Она прошла в гостиную и села на краешек дивана, того самого, где так любил сидеть ее отец. Она сидела и смотрела на опустевшую, грязную комнату. Пахло чужим потом, дешевым табаком и одиночеством.
Победа. Она победила. Она осталась в своем доме. Она отстояла свое право.
Но внутри не было ни радости, ни облегчения. Была только огромная, всезаполняющая пустота и горький осадок на душе. Они ушли, но унесли с собой что-то важное — ощущение дома, его тепла, его уюта. Они осквернили его, превратили в поле боя, в общежитие, в место, где пахнет скандалом и предательством.
Она осталась одна. Одна в своем выхолощенном, одиноком царстве. Слова тети, брошенные в сердцах, оказались пророческими.
Слезы, которые она так долго сдерживала, наконец хлынули ручьем. Они текли по ее лицу беззвучно, капая на пыльный пол. Она плакала не от боли, не от обиды. Она плакала по отцу. По тому дому, который был у нее раньше. По тому, что его больше никогда не будет. Она плакала над своей горькой, отравленной победы.
И тишина в доме была такой гробовой, что, казалось, она поглотит ее целиком.