Алексей славился гостеприимством, и хотя щедрый стол всегда был заботой его жены Марии, душой пира все равно был неизменно он.
Сегодня опять вечер был в самом разгаре. Гул голосов, смех, звон бокалов. В центре всего Алексей. Он разливал домашнее вино, рассказывал очередную забавную историю, и гости ловили каждое его слово.
— Алексей, у тебя просто дар! — восхищенно говорил кто-то из гостей, облизывая пальцы после очередного угощения. — Такого душевного приема я нигде не встречал!
— Да это же просто пустяки! Главное, чтобы гости были сыты и довольны! — радушно хлопал его по плечу Алексей, и взгляд его непременно находил в толпе Марию, скромно ставящую на стол новое блюдо. — Это все моя Машенька старается, я-то тут просто болтаю!
Все улыбались. Вот он, образец скромности и прекрасный муж.
Но Мария в эту секунду ловила его взгляд и видела молчаливое одобрение. Она возвращалась на кухню, к горе грязной посуды и душной жаре от плиты. Во время таких вечеров ее мир пах луком, жиром и моющим средством, в то время как из их просторной гостиной доносился запах дорогих духов, вина и закусок. Она была «теневым оператором» этого праздника . Закупала продукты, готовила, мариновала, пекла. Она знала, что у коллеги Алексея, Игоря Семенова, непереносимость глютена, а у жены его, Аллочки, диета, поэтому для них отдельно делала салат без майонеза, гречневые блины и специальные закуски... Алексей же просто ставил эти блюда перед ними с пафосом говоря: «А это специально для вас, я же помню!» Они восхищено охали, говорили спасибо, хвалили угощение, слово Алексей сам лично для них готовил. Марию же благодарили вскользь...
Мария молча смотрела, как Алексей с тем же пафосом принимал комплименты по поводу нежного тартара, над которым она колдовала полчаса, выверяя каждую специю. Ее пальцы все еще пахли зеленью и приправами, а в ушах стоял навязчивый гул гостей, смешивающийся с шумом вытяжки. И самое страшное она больше не чувствовала себя хозякой, так, обслугой. Даже благодарности, брошенные ей вскользь, звучали как нечто формальное. «Спасибо, все было очень вкусно», так говорят официанту в ресторане и ждут, когда он уйдет.
Когда Алексей, проводив последнего гостя, раскрасневшийся и довольный, налил себе и ей коньяк, он даже не понял, почему она обижена.
— Ну что, Маш? Какой успех! Все в восторге! Игорь аж прослезился, когда я ему те самые безглютеновые чебуреки подал. Говорит, нигде так о нем не заботились! А как доволен был Колян, друг мой. Дома ему жена вообще не готовит, а тут... И Смирновы довольные ушли, хорошо, что ты им мясо с собой дала.
Он произнес это с гордостью, будто это он ночь не спал, ища рецепты и переживая, чтобы все получилось. В его глазах светилось ожидание, он ждал, что она разделит его удовольствие, его триумф.
Мария взяла стопку из его рук, но не сделала ни глотка. Поставила на стол с тихим, но четким стуком.
— Я еще не ела. Гостей в этот раз было слишком много.
Она видела, как торжествующая улыбка медленно сползает с лица Алексея, сменяясь растерянностью, а затем первой робкой искрой понимания. Он не заметил. Он был так увлечен своей ролью щедрого хозяина, что даже не увидел, что его жена ни разу не присела и осталась голодной.
— Я не знал, — пробормотал он.
— Конечно, — тихо ответила Мария. — Ты не знаешь, где лежит соль. Ты не знаешь, сколько стоит килограмм хорошего мяса. Ты не знаешь ничего. Ты просто приходишь на готовое и раздаешь направо и налево то, что сделано моими руками.
Она повернулась и пошла на кухню, к горе немытой посуды, оставив Алексея одного в опустевшей гостиной. Алексей медленно сел на стул. Слова жены зацепили. Его взгляд упал на изящно сложенную салфетку. Он взял ее в руки, ощущая тонкую бумагу, и вдруг с болезненной ясностью осознал, что не представляет, сколько времени уходит на то, чтобы сложить двадцать таких салфеток. Пять минут? Час? Он не знал. Он никогда об этом не думал. Алексей выпил коньяк. Перед ним вдруг всплыло воспоминание. Конец их прошлого вечера с гостями. Мария, бледная, прислонившаяся к дверному косяку на кухне, с кружкой чая в руках. А он, веселый и довольный, тогда крикнул ей: «Маш, иди к нам! Кофе с коньяком будем делать!» Она тогда просто слабо улыбнулась и покачала головой. Он не подумал почему, разозлился. Ему было весело, а жена все портила.
Другой кадр. Ее день рождения, несколько лет назад. Она весь день готовила на своих гостей, а когда сели за стол, все принялись восхищаться какое хорошее вино он выбрал и как умело зажарил мясо. Он парировал комплименты, говорил: «Ну, это Мария постаралась. Она мариновала, покупала!», но уже через минуту с упоением рассказывал, как правильно ловить жар углей, и не давать пламени разгореться. Мария сидела и молча ела, слушая хвалебные оды гостей направленные в строну мужу. Больше всех "распылялась" его сестра.
И также он вспомнил, как однажды ночью, после очередного вечера, застал ее спящей сидя на кухне, уставшую до того, что она не допила свой чай. Он тогда посмеялся: «Кто рано лег, тот рано встал и все дела переделал».
Память вынесла и другой эпизод. Как он позвал коллег на шашлыки в последнюю минуту, просто потому что выпал солнечный день. Мария тогда отменила свои планы с подругой, которую не видела месяцами, и целый день бегала по магазинам, мариновала мясо, готовила салаты, пока он наслаждался первым весенним солнцем во дворе, настраивая мангал. Он даже не спросил, удобно ли ей. Он вдруг ясно вспомнил ее руки. С порезами от овощечистки, со следами ожогов от раскаленного масла, с кожей, шершавой от моющих средств. Он вспомнил, как как-то взял ее руку и пошутил: «Ну и ручки у тебя работящие. Как у наших разнорабочих на объекте» — и поцеловал. А она в ответ лишь грустно улыбнулась. Они тогда только купили частный дом, и Алексей окрыленный, звал всех подряд. Гуляли каждую неделю.
Он вдруг понял, что та грустная улыбка была тихой обидой, которую он годами не замечал. Перед ним всплыл еще один вечер. Мария весь день готовила угощения к приезду его старого университетского друга. Когда гость расхваливал нежнейшие бутерброды с красной рыбой, Алексей с гордостью заметил: "Да, Машенька у меня волшебница! Я всегда говорю, что у нее талант!" А потом добавил, снисходительно похлопав ее по плечу: "Жаль только, на серьезной работе не реализовалась. Но ничего моих доходов хватит на пятерых". Он тогда искренне считал это комплиментом.
Каждое воспоминание било больнее предыдущего. Он видел теперь то, на что раньше закрывал глаза. Как она откладывала в сторону самые лакомые кусочки для гостей, как незаметно подкладывала ему самое лучшее, как сама доедала холодное. А остатки вечера проводила стоя у раковины.
Звон посуды из кухни становился все громче. Каждый звук казался теперь укором. Он встал и медленно пошел на кухню, чувствуя тяжесть в ногах. В дверном проеме он остановился, глядя на ее спину.
— Маш... - начал он, но голос сорвался. Вдруг стало обидно за нее. До боли, до спазма в горле. Многие ли гости так охотно приглашали их к себе домой? Всегда ли их угощения были столь же щедрыми, а забота столь же безотказной? Нет. Он прекрасно знал ответ. Их звали от случая к случаю, отдавая долг. Никто не носился с ними, как они с другими. Никто не помнил о его аллергии на томаты или о любви Марии к семге. Их гостеприимство было дорогой с односторонним движением. И все это ее труд, ее нервы, ее по́том выстраданный порядок, который он раздавал направо и налево, как дешевую милостыню, в обмен на «спасибо, Лёш». Ему стало так горько и стыдно, что он, не помня себя, шагнул вперед и выключил воду одним резким движением.
В наступившей тишине его голос прозвучал хрипло, но твердо:
— Все. Все, хватит. Иди. Ложись спать. Или поешь. Я сам дальше.
— Ты не станешь мыть, — ее шепот был безразличным, пустым. Она даже не обернулась.
— Стану! — его голос сорвался на крик, в котором была и злость на себя, и отчаяние, и дикая обида за нее. — С завтрашнего дня все будет по-другому. Я... я перезвоню всем. Всем, кого звали на следующие выходные. Скажу, что не сможем. Пусть нас зовут и обслуживают, если хотят увидеть. Вон Алла эта, жена Семеновича, хоть раз нас позвала? Или он? Хотя бы ради приличия.
Она медленно обернулась, и в ее глазах он наконец увидел не усталость, а живой интерес и недоверие.
— Ты серьезно?
— Абсолютно. Мы никого не зовем. Пока я не научусь делать все это сам. Хотя бы наполовину.
Он подошел, взял ее за руку и повел из кухни. Он вел ее по темному коридору, не как собственник, а как провинившийся ученик, вцепившийся в руку учителя.
— Завтра же позвоню всем, — бормотал он, больше самому себе, закрепляя решение. — Скажу... скажу, что на следующей неделе не сможем у нас посидеть. Сломался водопровод. Или что ты заболела. Нет, лучше скажу правду.
Он остановился у двери в спальню, вдруг осознав абсурдность своего порыва.
— Правду... — растерянно повторил он. — А что я скажу? «Извините, я слишком много лет пользовался добротой жены и теперь нам нужно побыть одним, чтобы я научился ее ценить»?
Впервые за этот вечер на ее лице появилось что-то, отдаленно напоминающее искреннюю улыбку.
— Скажешь, что у нас семейные обстоятельства. Да. Так и скажешь. — Она высвободила свою руку, но не ушла, а осталась стоять перед ним. — И что будешь делать с посудой?
— Вымою, — тут же ответил он. —и все приберу.
Он стоял, не решаясь войти в спальню. Мария, переоделась, легла на свой край кровати, спиной к его пустой половине.
Алексей остался в дверном проеме, глядя на ее согнутую спину под одеялом. Он понимал, что его громкие обещания еще ничего не значили. Что нужно было заслужить прощение не словами, а действиями. Он развернулся и прошел обратно на кухню. К посуде, которой все еще было очень много.
Он стоял перед раковиной, глядя на хаос из жира, крошек и присохших остатков еды. Закатал рукава. Включил горячую воду. Обжегся. Вспомнил, что Мария всегда мешала с холодной. Сделал так же. Первая тарелка выскальзывала из рук. Он тер ее с усердием. Губка казалась непослушной, моющее средство не пенилось. Он понял, что не знает, сколько его нужно лить. Через пятнадцать минут спина заныла, а на полу образовалась лужа. Он смотрел на свои мокрые, покрасневшие руки и думал об ее руках. И о всех вечерах, что устраивал. Он мыл тарелку за тарелкой, кастрюлю за кастрюлей. Иногда что-то звонко падало в раковину, пару бокалов он разбил. Когда последняя вилка заняла свое место в сушке, он вытер лоб и направился в гостиную, чтобы и там привести все в порядок. Когда закончил, рассвет уже синел за окном. Он потушил свет на кухне и на цыпочках прошел в спальню. Мария уже спала. Он сел в кресло напротив кровати и смотрел на нее. Затем взял телефон и заказал посудомоечную машину, которую давно просила купить Мария. Он даже не стал смотреть на цену. Просто нажал «купить».
Когда Мария проснулась, он уже спал. Она накинула халат и вышла на кухню. Все блестело. Каждая тарелка, каждая кастрюля, каждая вилка лежала на своем месте. Воздух пах не вчерашним застольем, а свежестью и чистотой. На полу не было ни одной капли. Она подошла к раковине и провела пальцем по сухому, начисто вытертому крану. Потом обернулась и прислонилась к столешнице. Из спальни донесся шорох, потом глухой удар и тихое ругательство. Через мгновение Алексей появился в дверном проеме, помятый, уставший, с испуганными глазами.
— Маш, я... — он замолк, увидев ее стоящей посреди сияющей кухни.
Она не сказала ничего. Просто смотрела на него. Потом медленно кивнула в сторону идеального порядка.
— Спасибо, — тихо сказала она. Всего одно слово. Но в нем было больше, чем во всех «спасибо», сказанных ему гостями. Он понял. Это было спасибо за увиденное. За попытку, что-то поменять.
— Кофе? — хрипло спросил он, чувствуя, как комок в горле наконец начинает рассасываться.
— Да, — Мария улыбнулась.