— Я переписала на тебя квартиру, сынок! — голос свекрови, Анны Борисовны, звенел от плохо скрываемого торжества. — Теперь живите, радуйтесь.
Мы с Артёмом стояли в коридоре нашей новой, просторной «трешки», а я не верила своему счастью. Я, выросла в тесной однушке с вечно скандалящими родителями, где не было своего угла, наконец-то обрела дом. Была так благодарна свекрови, что готова была носить ее на руках.
— Мама, спасибо! — Артём обнял ее, и в голосе была такая сыновья любовь, что у меня выступили слезы.
Анна Борисовна осталась жить с нами. «Поначалу помогу вам, а то вы, молодые, ничего не умеете», — сказала она.
Ее «помощь» началась сразу. Она не входила в нашу спальню без стука, но стоило мне выйти, как я, вернувшись, заставала ее поправляющей покрывало. Она не командовала. Молча, методично переделывала мой мир под себя.
Через неделю я не выдержала. Свекровь решила пересадить мою любимую орхидею, подарок покойной бабушки, в другой, «более красивый» горшок.
— Анна Борисовна, не надо, пожалуйста, — сказала я, преграждая ей путь. — Она очень капризная, может погибнуть.
— Деточка, я сорок лет цветы развожу, не учи меня, — отмахнулась она.
— Я не учу. Я прошу оставить мой цветок в покое. В моем доме.
Воздух на кухне накалился. Это был первый открытый бунт. Анна Борисовна посмотрела на меня, потом на вошедшего Артёма.
— Сынок, ты слышал? Оказывается, это не наш дом, а ее.
Я ждала, что Артём взорвется. Но он подошел и обнял нас обеих.
— Так, так, мои любимые женщины, что не поделили? Мам, ты, конечно, права, у тебя опыта больше. Оля, и ты права, цветок твой. Давайте так: сегодня оставим как есть, а в выходные все вместе поедем в садовый центр, выберем самый лучший горшок, который понравится вам обеим. Договорились?
Он говорил так миролюбиво и логично, что я почувствовала себя глупой истеричкой. Анна Борисовна, удовлетворенная тем, что ее мнение назвали «правым», тоже смягчилась. Конфликт был исчерпан. Но позже, лежа в кровати, я поняла, что он не решил проблему. Он просто ее отложил.
Я терпела. Часами наводила порядок, расставляя вещи по своим местам, только чтобы, вернувшись домой, обнаружить, что ее «заботливая» рука уже прошлась по моему миру, как ластик.
Артём, казалось, не замечал моего отчаяния. Он был идеальным «маменькиным сынком».
— Оль, ну потерпи. Она же из лучших побуждений, — говорил он. — Ей нужно почувствовать себя хозяйкой, иначе она начнет паниковать и искать подвох в дарственной. Дай ей время. Пусть успокоится.
Триггером стал приезд моих родителей. Они приехали из другого города, впервые за год. Я накрыла праздничный стол. Они пробыли у нас ровно два часа. Все это время Анна Борисовна сидела с каменным лицом и демонстративно протирала салфеткой вилку.
Когда мои родители, смущенные, ушли, она вышла в коридор и заявила:
— Чтобы этих людей в моем доме больше не было.
— Анна Борисовна, это и мой дом тоже! — не выдержала я.
— Ошибаешься, деточка. — Это МОЯ квартира, которую я подарила СВОЕМУ сыну. А ты тут — гостья. И я решаю, кто в МОЕМ доме будет находиться.
Я посмотрела на Артёма. Он стоял, опустив голову. Молчал.
В тот вечер, не в силах находиться с ним в одной комнате, я пошла на кухню. Дверь в гостиную была приоткрыта, и я услышала, как свекровь говорит с кем-то по телефону.
— ...Да говорю тебе, Верунь, надо их пожестче! Этот Артёмка мой, тюфяк тюфяком, его эта мымра под каблук загонит. Я ей показала сегодня, кто в доме хозяин. Пусть знает свое место. Квартирка-то хорошая, упускать нельзя. Главное, чтобы она сейчас родила. А как родит, можно будет действовать. Я уже с юристом советовалась. Он сказал, если прописать в квартиру внука, то выписать его потом будет почти невозможно до совершеннолетия. А если еще и доказать, что она плохая мать — пьет, гуляет, да что угодно придумать можно, — то опекуном могут назначить отца. А там, глядишь, и долю в квартире можно будет отсудить в интересах ребенка. Схема долгая, но рабочая. Главное — зацепиться.
Я отшатнулась от двери, прижимая руки ко рту, чтобы не закричать. Она хотела использовать моего будущего, еще не рожденного ребенка как таран, чтобы выбить меня.
— Артём, — сказала я ему вечером. — Я так больше не могу. Либо твоя мать, либо я.
Он подошел, обнял меня. Я отстранилась.
— Довериться? Ты молчал, когда она унижала моих родителей!
Он посмотрел на меня тяжелым взглядом.
— Иногда, чтобы выиграть войну, нужно проиграть битву. Даже если это больно. Потерпи еще немного. Скоро все закончится.
Я слышала эти пустые обещания уже сотню раз.
В отчаянии позвонила своей университетской подруге, Светке. Она работала адвокатом по семейным делам.
— Свет, — сказала я, вытирая слезы. — Я боюсь. У меня перед глазами мама и тетя, которые до сих пор не разговаривают.
— Значит, сделаем по-другому, — ответила Света. — Ты пойдешь не в суд. Ты пойдешь ко мне в офис. Завтра. В десять. Мы не будем «судиться». Мы составим грамотное, юридически выверенное исковое заявление. Ты не будешь «ругаться со свекровью». Ты, как собственник, уведомишь зарегистрированное лицо о своих намерениях. Чувствуешь разницу?
Подруга перевела мою семейную трагедию на холодный, безэмоциональный язык права. И это почему-то успокаивало.
На следующий день я сидела в ее офисе, пахнущем кожей и бумагой. Мой детский страх перед судами никуда не делся. Но рядом с ним появилось новое чувство — правоты.
Через неделю, на семейном ужине, Анна Борисовна была в ударе.
— Я переписала на тебя квартиру, теперь ты мне по гроб жизни обязан! И жена твоя тоже! — заявила она.
Я молча встала, достала из папки договор дарения и положила его на стол.
— Анна Борисовна, вы, кажется, не очень внимательно читали то, что подписывали.
Но тут Артём остановил меня. Взял у меня из рук договор.
— Мама, я же тебя просил, — сказал он. — Я просил тебя не доводить до этого.
Встал и посмотрел на нее холодным взглядом.
— Ты была так уверена в своей власти, что даже не удосужилась прочитать пункт четыре, параграф два. Позволь, я тебе зачитаю.
И он начал читать.
— «Даритель, Анна Борисовна, сохраняет за собой право пожизненного, безвозмездного проживания в жилом помещении, в комнате №2... Даритель обязуется не вмешиваться в бытовой уклад и личную жизнь Одаряемых, не препятствовать посещению квартиры третьими лицами по приглашению Одаряемых. Нарушение данного пункта является основанием для расторжения договора в судебном порядке».
Свекровь смотрела на сына, и ее лицо медленно белело. Я была в не меньшем шоке.
Артём положил договор на стол.
— Ты думаешь, я не видел, что ты делаешь, Оля? — он повернулся ко мне. — Я живу с этим 35 лет. Я видел, что она сделала с отцом. С ней нельзя спорить. Ее можно только поставить на место. Юридически. Раз и навсегда. Этот пункт в договоре — моя идея. Я сам ходил к юристу. Задолго до тебя.
Снова повернулся к матери.
— Я знал, что ты не сможешь удержаться. Я дал тебе веревку, и ты сама свила из нее петлю. Оскорбление родителей Оли — это было не просто хамство. Это было юридически нарушение пункта 4.2. — «препятствование посещению квартиры третьими лицами». Ты сама дала нам в руки оружие. Вот твоя комната. — Он указал на дверь. — Шаг за ее пределы без нашего разрешения — и мы встречаемся в суде.
Анна Борисовна медленно осела на стул, глядя на сына, как на чудовище.
Вечером, когда тишина в квартире снова стала уютной, а не напряженной, я подошла к Артёму.
— Почему ты мне не сказал?
— Потому что для этого плана нужен был только один игрок. Не два. Твоя доброта — это то, за что я тебя люблю. Но в этой партии это были бы слабые места. Мне нужна была твоя искренняя, неподдельная реакция жертвы, чтобы усыпить ее бдительность. Прости, что использовал тебя. Но другого пути не было.
Я не знала, что чувствовать. Восхищение его умом или ужас от его хладнокровия. Наши отношения со свекровью уже никогда не будут прежними.
Ставьте лайк, если история вызвала у вас эмоции. Подписывайтесь на канал здесь каждая найдет историю для себя. Жду вас в комментариях!