Вечер опускался на город медленно, нехотя, цепляясь за крыши домов остатками сиреневого света. В окнах многоэтажки на окраине зажигались огни, похожие на рассыпанные по бархату янтарные бусины. В одной из таких квартир, на седьмом этаже, семья Усачёвых садилась ужинать. На кухне пахло жареной картошкой с луком и свежим укропом — любимое блюдо Степана, которое Надя готовила по вторникам почти с ритуальной точностью.
Вероника, их двенадцатилетняя дочь, оживленно рассказывала о школьном проекте по истории, размахивая вилкой, на которую была наколота румяная долька картофеля. Её светлые волосы, заплетенные в тугую косу, раскачивались в такт её словам. Надя слушала дочь вполуха, с мягкой улыбкой на губах, мысленно составляя план на завтрашний съемочный день. Работа на региональном телевидении, хоть и не приносила баснословных денег, требовала полной самоотдачи и постоянной включенности. Она была редактором и сценаристом небольшой передачи о культурной жизни города, и эта работа была её отдушиной, её личным пространством, где она чувствовала себя значимой и реализованной.
Степан ел молча, сосредоточенно — как и всегда после смены дневной графика. Его большие, загрубевшие от руля руки уверенно держали вилку. Работа водителем городского автобуса выматывала. Бесконечный поток людей, пробки, вечная ответственность за чужие жизни — всё это оставляло на его лице печать усталости, которая, казалось, не сходила даже в выходные.
— Пап, а ты помнишь, мы когда в музей ходили, там был такой рыцарский доспех? — Вероника переключила свое внимание на отца. — Нам нужно сделать доклад о средневековом оружии.
Степан медленно прожевал, кивнул. — Помню. Тяжеленный, наверное. Как они в таком воевали…
Он отложил вилку, протер губы салфеткой и посмотрел на жену. Взгляд у него был странный, какой-то… решающий. Надя внутренне напряглась. За пятнадцать лет совместной жизни она научилась читать его настроение по малейшим изменениям в выражении лица. Сейчас это было не просто спокойствие после сытного ужина. Это было затишье перед бурей.
— Надя, нам поговорить надо, — сказал он ровным, почти безразличным тоном, что было гораздо страшнее любого крика. — Мы и так разговариваем, — осторожно ответила она, бросив быстрый взгляд на дочь. — Нет. Серьезно поговорить. О деньгах.
Вероника замерла, почувствовав, как изменилась атмосфера за столом. Из уютной и домашней она мгновенно стала ледяной и колкой. — Я, наверное, пойду к себе, уроки доделывать, — пискнула она, быстро собирая свою тарелку. — Да, иди, дочка, — Надя благодарно кивнула ей.
Когда шаги Вероники затихли в коридоре, Надя сложила руки на груди и приготовилась слушать. Её сила всегда была в её спокойствии. Она не закатывала истерик, не била посуду. Она выслушивала, анализировала и наносила точный, выверенный словесный удар, если того требовала ситуация.
Степан выдержал паузу, собираясь с мыслями. — В общем, я тут подумал… Неправильно у нас в семье бюджет устроен. Раздельно как-то. Ты свои деньги тратишь, я свои. Контроля нет. — У нас никогда не было с этим проблем, — спокойно заметила Надя. — На крупные покупки скидываемся, коммуналку и ипотеку платим пополам. На продукты я в основном трачу, ты — на машину и гараж. Всех всё устраивало. — Меня перестало устраивать, — отрезал он. — Я тут с мужиками посоветовался, с мамой поговорил… В нормальных семьях все деньги у мужа. Он глава семьи, он и решает, куда что тратить.
Надя почувствовала, как по спине пробежал холодок. Не от самих слов, а от того, кто был их источником. «С мамой поговорил». Серафима Аркадьевна, её свекровь, никогда не упускала случая вставить шпильку или дать «ценный» совет, направленный на подрыв авторитета невестки. Она жила в соседнем районе и считала своим святым долгом контролировать жизнь сына, даже если этот контроль был разрушительным.
— И что ты предлагаешь? — голос Нади оставался ровным, но в нём появились стальные нотки. — Предлагаю по-честному. По-семейному. Ты, как получаешь зарплату, всю её до копейки отдаешь мне. Я буду вести бюджет. Выдавать тебе на расходы, на продукты, на твои там… шпильки-заколки. А крупные траты будем вместе обсуждать. Но последнее слово за мной. Я мужчина, я лучше знаю, как деньгами распоряжаться.
Он произнес этот монолог так, будто заучил его наизусть. Будто репетировал перед зеркалом, подбирая правильные, веские слова. Но для Нади это звучало как сцена из плохого спектакля. Абсурдная, нелепая и унизительная. Отдавать ему, водителю автобуса, свою зарплату, которую она зарабатывала, порой оставаясь на работе до полуночи, вычитывая сценарии и монтируя сюжеты? Человеку, который считал покупку новой сковороды «женскими прихотями», а абонемент в фитнес-клуб — «выбрасыванием денег на ветер»?
Она молчала, глядя на него в упор. Она видела перед собой не любимого мужчину, не партнера, а чужого, самодовольного человека, повторяющего слова своей матери.
— Ты закончил? — спросила она тихо. — Да. Я считаю, так будет правильно. Для всех нас. Для семьи. Мы так и на отпуск быстрее накопим, и вообще… порядок будет.
Надя медленно встала из-за стола, начала убирать тарелки. Её движения были плавными, неторопливыми. Она подошла к раковине, включила воду. — Степа, — сказала она, не поворачиваясь. — Я сейчас очень внимательно тебя выслушала. А теперь ты так же внимательно послушай меня. Никогда. Ты слышишь? Никогда я не отдам тебе ни копейки из своей зарплаты. Наш бюджет устроен так, как он устроен, потому что мы оба взрослые, работающие люди. И этот порядок меня полностью устраивает. Если тебя перестал — это твои проблемы. Можешь поговорить с мамой еще раз, может, она тебе свою пенсию отдаст под контроль. А мой кошелек — это моя территория. Тема закрыта.
Она выключила воду и повернулась к нему. Её лицо было спокойным, но глаза метали молнии. Степан явно не ожидал такого отпора. Он думал, она начнет возмущаться, кричать, и тогда он сможет продавить её своим «мужским авторитетом», обвинив в истеричности. Но её ледяное спокойствие сбивало с толку.
— Ты… ты что себе позволяешь? — растерянно пробормотал он. — Я тебе как лучше хочу, а ты… — Ты хочешь не как лучше, а как сказала тебе твоя мама, — отрезала Надя. — Я не маленькая девочка, Степан, и не твой подчиненный. Я твоя жена. И если ты забыл, что это значит, то я напомню. Это значит — партнерство и уважение. А то, что ты предложил, — это унижение и диктатура. Так что давай закончим этот разговор раз и навсегда.
Он побагровел. Сжав кулаки, он поднялся из-за стола, возвышаясь над ней. — Ах, значит, уважения захотела? А где твое уважение ко мне как к главе семьи? — Глава семьи — это тот, кто несет ответственность, а не тот, кто отбирает у жены зарплату, чтобы почувствовать свою значимость. Ты хочешь быть главой? Будь им. Приноси в дом больше денег, решай глобальные проблемы. А пока мы зарабатываем примерно одинаково, и ипотеку за эту квартиру, между прочим, платим пополам, то и права у нас равные.
Это был удар ниже пояса. Вопрос денег всегда был для Степана больным. Он, простой водитель, и она — «телевизионщица», как с пренебрежением называла её Серафима Аркадьевна. Хотя их доходы были сопоставимы, в глазах свекрови и, как оказалось, самого Степана, её работа была чем-то несерьезным, но при этом почему-то более престижным, что било по его мужскому самолюбию.
— Квартира… — прошипел он. — Ты мне еще квартирой попрекнешь? — Я тебе ничем не попрекаю. Я просто констатирую факты, раз уж ты заговорил о деньгах и контроле. Эта тема неприятна, и я предлагаю её закрыть.
Он молча смотрел на неё несколько секунд, тяжело дыша. Затем резко развернулся и вышел из кухни, хлопнув дверью так, что в серванте звякнула посуда. Надя осталась одна посреди кухни, в запахе остывающей картошки и невысказанной обиды. Она не чувствовала победы. Она чувствовала, как в фундаменте их семейной жизни появилась первая, очень глубокая трещина. И виновником этой трещины был не только Степан, но и невидимо присутствующая в их доме его мать, Серафима Аркадьевна. Надя знала, что это только начало. И что следующий удар будет нанесен с её стороны.
Телефонный звонок раздался на следующий день, как раз в тот момент, когда Надя обсуждала с оператором план съемок в местном краеведческом музее. На экране высветилось «Серафима Аркадьевна». Надя мысленно вздохнула и нажала на кнопку ответа, стараясь придать голосу максимально нейтральный тон.
— Да, здравствуйте, Серафима Аркадьевна. — Здравствуй, Надежда, — голос свекрови сочился ядовитым медом. — Не отвлекаю тебя от твоей важной работы? — Немного отвлекаете, но я вас слушаю, — ответила Надя, жестом показывая оператору, что ей нужно отойти.
— Я вот по какому делу звоню, дочка… — начала свекровь издалека. — Стёпушка вчера совсем расстроенный был. Звонил мне поздно, жаловался. Говорит, ты его совсем не уважаешь, не ценишь его заботу. Он ведь для семьи старается, хочет, чтобы у вас всё как у людей было, а ты в позу встала.
Надя прикрыла глаза. Вот оно. Артподготовка началась. — Серафима Аркадьевна, это наши с мужем внутренние дела. Я бы не хотела обсуждать их по телефону. — Как это внутренние? — тут же взвилась свекровь. — Сын мой — это не внутреннее дело! Это моя кровь! Я его родила, я его воспитала, и я не позволю, чтобы его какая-то… женщина обижала! Он тебе предложил разумную вещь, как настоящий мужчина, хозяин в доме! А ты что? Фыркнула, хвостом вильнула и показала свой характер? Так вот запомни, Надежда, мужчину надо уважать! Его слово — закон!
Надя отошла к окну. За стеклом суетился город, жили своей жизнью люди, не подозревающие о маленькой драме, разыгрывающейся в телефонной трубке. — Уважение, Серафима Аркадьевна, не требуют. Его заслуживают. А то, что предложил Степан, не имеет ничего общего ни с заботой, ни с главенством в семье. Это попытка установить тотальный контроль и унизить меня. И я этого не позволю. Ни ему, ни вам. — Ах, унизить её! — голос свекрови зазвенел от негодования. — А ты не подумала, что унижаешь его, когда отказываешься доверить ему семейный бюджет? Ты же ему прямо в лицо сказала: «Я тебе не доверяю, ты дурак, а я умная!» Ты же его мужское достоинство растоптала!
«Как же умело она передергивает», — с холодным восхищением подумала Надя. — Я сказала лишь то, что мои деньги — это мои деньги. И я сама решу, как ими распоряжаться. Так было всегда, и я не понимаю, почему вдруг сейчас это стало проблемой. — Потому что Стёпушка о будущем задумался! — не унималась Серафима Аркадьевна. — Он же мне всё рассказал! Он машину хочет поменять, на что-то более надежное, семейное. Чтобы и Верочку возить, и на дачу летом ездить. Хотел копить начать, а как копить, если у тебя деньги как вода сквозь пальцы утекают? То на тряпки свои, то на фитнесы, то еще на какую-нибудь ерунду!
Надя замерла. Машина. Вот, значит, в чем дело. Степан не сказал ей ни слова о своих планах. Он решил всё за неё, за их спиной, подговорив мать. — Интересно, — медленно проговорила Надя. — А почему я узнаю о планах на новую машину от вас, а не от собственного мужа? Мы это даже не обсуждали. — А что с тобой обсуждать? — парировала свекровь. — Ты бы сразу начала кричать, что денег нет, что это дорого! А так бы Стёпа взял всё в свои руки, потихоньку бы накопил, и был бы вам сюрприз! Он же как лучше хотел!
«Как лучше» — это была коронная фраза Серафимы Аркадьевны, которой она оправдывала любое свое вмешательство в их жизнь.
— Серафима Аркадьевна, давайте проясним раз и навсегда, — Надя понизила голос, делая его твердым и веским. — Моя семья — это я, мой муж и моя дочь. Вы — наша родственница, мать моего мужа, которую я уважаю. Но вы не член нашей семьи в том смысле, чтобы решать, как нам жить и как нам тратить наши деньги. И я вас очень прошу, не лезьте в наши отношения. Вы делаете только хуже. Степан — взрослый мужчина. Если у него есть ко мне какие-то вопросы или предложения, пусть говорит со мной напрямую, а не жалуется маме.
В трубке повисла оглушительная тишина. Надя знала, что перешла черту. Для Серафимы Аркадьевны намек на то, что она «лезет не в свое дело», был самым страшным оскорблением. — Ты… ты мне еще указывать будешь? — прошипела она наконец. — Я жизнь прожила, я лучше знаю! Да если бы не я, Стёпа на тебе бы никогда и не женился! Неблагодарная!
И она бросила трубку. Надя несколько секунд смотрела на погасший экран телефона. Руки её слегка дрожали. Она умела держать удар, но яд, который источала свекровь, все равно проникал под кожу, оставляя неприятный осадок. Она понимала, что теперь война объявлена официально. И вестись она будет на всех фронтах.
Вечером Степан пришел с работы мрачнее тучи. Он молча прошел на кухню, налил себе тарелку вчерашнего супа, который Надя оставила в холодильнике, и сел есть, уставившись в одну точку. Надя понимала, что разговор с матерью состоялся, и теперь её ждет вторая серия обвинений. Она решила не ждать и нанести удар первой.
— Твоя мама мне сегодня звонила, — сказала она, присаживаясь напротив. Степан даже не поднял головы. — И что? — И то, что я теперь знаю истинную причину твоего внезапного желания контролировать семейный бюджет. Машина. Почему ты не мог сказать мне об этом прямо? — А смысл? — он зло усмехнулся. — Чтобы ты опять начала причитать, что ипотека не выплачена, что Веронике скоро в институт поступать, что у нас нет на это денег? Я знаю тебя наизусть. — Может быть, ты и прав, — неожиданно спокойно согласилась Надя. — Может быть, я бы и сказала, что сейчас не время для такой дорогой покупки. Потому что это правда. Наша «Лада» еще на ходу, а вкладывать деньги в новую машину, когда есть более важные цели, — это неразумно. Но мы могли бы это обсудить. Вместе. Как взрослые люди. А ты что сделал? Спрятался за мамину юбку и попытался отобрать у меня деньги, как у нашкодившей школьницы. Это, по-твоему, поступок взрослого мужчины?
Степан с силой стукнул ложкой по столу. — Не смей впутывать сюда мать! Она за меня переживает! Она видит, что я вкалываю как проклятый, а в доме даже нормальной машины нет! — А я, по-твоему, не вкалываю? — голос Нади начал дрожать от обиды. — Я после основной работы еще подработки беру, сценарии по ночам пишу, чтобы у нас всё было! Чтобы Веронику в хороший лагерь летом отправить, чтобы ипотеку закрыть на пару лет раньше! Ты этого не видишь? Или не хочешь видеть?
— Вижу я твои подработки! — взорвался он. — Наряды себе новые покупаешь, в кафе с подружками ходишь! А я должен на старом корыте тарахтеть? — Наряды? — Надя горько рассмеялась. — Степа, я последний раз покупала себе платье год назад, на юбилей к твоему же отцу! А в кафе с подругами я хожу раз в два месяца, и плачу за свой кофе сама, из своих, заметь, денег! Ты хоть представляешь, сколько стоят мои «наряды» для эфира? Мне приходится выглядеть достойно, это часть моей работы! Или ты хочешь, чтобы я в твоей старой футболке перед камерой сидела?
Их разговор становился всё громче. Из своей комнаты вышла Вероника. Она стояла в дверях, испуганно глядя то на мать, то на отца. — Мам, пап, вы чего? — тихо спросила она. Надя тут же осеклась. Она никогда не позволяла себе выяснять отношения при дочери. — Ничего, солнышко, иди к себе. У нас взрослый разговор, — она постаралась улыбнуться, но улыбка вышла жалкой.
Степан тоже сбавил тон, но злость никуда не делась. — Вот видишь? До чего ты довела? Ребенок уже пугается! — прошипел он, когда Вероника скрылась в своей комнате. — Это ты довел, Степан! Ты! Своим абсурдным ультиматумом и враньем! — Надя встала, чувствуя, что больше не может находиться с ним в одном помещении. — Я не буду больше это обсуждать. Мое решение ты знаешь.
Она ушла в спальню и плотно закрыла за собой дверь. Ночью она долго не могла заснуть, слушая, как Степан ворочается на диване в гостиной. Он не пришел спать в их общую кровать. Это было его молчаливым объявлением холодной войны. И Надя понимала, что перемирие наступит не скоро.
Дни потянулись, наполненные вязким, гнетущим молчанием. Степан разговаривал с Надей только по необходимости, односложными фразами. «Суп в холодильнике?», «Квитанции оплатила?», «Веронику из школы заберешь?». Он демонстративно перестал есть то, что она готовила, покупая себе пельмени или сосиски. Он перенес свои вещи в гостиную, окончательно обосновавшись на диване. Квартира, которая всегда была для Нади уютной гаванью, превратилась в поле битвы, где противники затаились в своих окопах.
Вероника страдала больше всех. Она чувствовала напряжение между родителями и замыкалась в себе. Её отличные оценки в школе поползли вниз, она стала тихой и задумчивой. Надя пыталась говорить с ней, но девочка лишь отмахивалась, говоря, что всё в порядке.
Но главным полководцем в этой войне была, конечно, Серафима Аркадьевна. Она начала планомерную обработку родственников и общих знакомых. Надя узнавала об этом урывками. То позвонит тетка Степана из деревни и с сочувствием в голосе начнет расспрашивать, почему Надя так «обижает» её племянника. То соседка по лестничной клетке, баба Зина, встретив Надю у лифта, покачает головой и скажет: «Эх, девка, гордая ты слишком. Мужика надо жалеть, он же добытчик».
Апофеозом стала встреча с двоюродной сестрой Степана, Ларисой, в продуктовом магазине. Лариса, женщина громкая и бесцеремонная, схватила Надю за руку прямо у прилавка с молоком. — Надька, привет! А я всё думаю, как бы тебя встретить! — затараторила она. — Мне тут Серафима Аркадьевна звонила, так убивалась, так убивалась! Говорит, ты Стёпку нашего совсем извела! Деньги от него прячешь, семью ни во что не ставишь! Что у вас там стряслось-то? Он же мужик золотой! Не пьет, не курит, всю зарплату в дом!
Надя почувствовала, как щеки заливает краска. Вокруг стояли люди, прислушиваясь к громкому голосу Ларисы. — Лариса, я не думаю, что это подходящее место для таких разговоров, — тихо, но твердо сказала Надя, пытаясь высвободить руку. — Да ладно тебе, что тут такого! Все свои! — не унималась та. — Ты пойми, мужику внимание нужно! Контроль! Он должен чувствовать себя главным! А ты, я слышала, его и на порог спальни не пускаешь! Это ж совсем ни в какие ворота!
Надя резко дернула руку. — То, кто, кого и куда пускает в нашей спальне, — это наше личное дело. А тебе, Лариса, и моей уважаемой свекрови я бы посоветовала заняться своими семьями, а не лезть в мою. Всего доброго.
Она развернулась и, оставив полную корзину продуктов, быстрым шагом пошла к выходу, чувствуя на спине любопытные и осуждающие взгляды. Сплетни, распускаемые свекровью, начали давать свои плоды. В глазах окружающих она превращалась в мегеру, пилящую несчастного, работящего мужа.
Вечером, когда она рассказывала об этом инциденте своей единственной близкой подруге Светлане по телефону, та только вздохнула. — Надь, я тебя умоляю, не бери в голову. Эта Серафима — известный манипулятор. Она всегда считала, что ты для её Стёпочки недостаточно хороша. Слишком умная, слишком независимая. Ей нужна была серая мышка, которая бы ему в рот заглядывала. А ты — личность. Вот она и бесится. — Но она настраивает против меня всех! — с отчаянием в голосе сказала Надя. — Степан молчит, но я уверена, что он верит каждому её слову. Он думает, что я действительно его унижаю. — А ты с ним говорила? Пыталась еще раз объяснить? — Бесполезно, Света. Он как будто зомбирован. Повторяет её слова, её мысли. У него нет своих. «Мама сказала», «мама считает» … Я устала бороться с его матерью в его лице.
В один из вечеров Степан, который до этого несколько недель демонстративно игнорировал её, сам начал разговор. — Я тут по поводу ипотеки подумал, — сказал он, не глядя на неё, листая каналы на телевизоре. Надя напряглась. — Что ты подумал? — Мы платим пополам. Но квартира-то оформлена на тебя. — Потому что первоначальный взнос внесли мои родители, продав бабушкину дачу, ты забыл? — спокойно напомнила Надя. — Это было нашим общим решением. Банк тогда с большей вероятностью одобрил ипотеку на меня, потому что у меня была официальная зарплата выше. — Ну вот. А я плачу за твою квартиру. Как квартирант. Неправильно это. — Степан, эта квартира — наша. Она куплена в браке. И по закону, всё, что куплено в браке, является совместной собственностью, независимо от того, на кого оно оформлено. И ты, и я, и Вероника имеем на неё равные права.
Она говорила это уверенно, потому что после начала конфликта не поленилась и проконсультировалась с юристом. Она должна была знать свои права, чтобы защитить себя и дочь.
— Законы… — он махнул рукой. — По закону одно, а по-человечески другое. Получается, я вкладываюсь в твое имущество. — Хорошо, — Надя решила пойти ва-банк. — Давай поступим по-другому. Давай я буду платить за ипотеку сама. Полностью. Из своей зарплаты. А ты будешь полностью оплачивать коммуналку, интернет, покупать всю еду, одежду для Вероники и для себя. И копить на свою машину. Тебя устроит такой расклад?
Степан замолчал, явно просчитывая в уме. Его зарплаты едва хватило бы на то, чтобы покрыть все эти расходы. Он привык, что «бытовые мелочи» всегда были на Наде. Он понял, что попал в собственную ловушку. — Ты сейчас специально меня унижаешь? — зло спросил он. — Нет. Я предлагаю тебе вариант, где ты не будешь «вкладываться в мое имущество». Ты просто поймешь, каков реальный объем расходов в нашей семье, который ты так хочешь взять под свой контроль. И поймешь, что твоей зарплаты на этот контроль не хватит.
Он снова ничего не ответил, лишь сильнее сжал пульт в руке. Надя поняла, что достучаться до его разума невозможно. Он был ослеплен обидой и материнскими науськиваниями. Он не хотел справедливости, он хотел власти. Власти, которой у него никогда не было и которую он отчаянно пытался заполучить самым простым и унизительным для неё способом.
И тогда она приняла решение. Холодное, трудное, но единственно верное в этой ситуации.
На следующей неделе Надя взяла на работе отгул. Она собрала все документы на квартиру, свидетельство о браке, свидетельство о рождении Вероники и снова пошла к юристу. Она объяснила ситуацию: муж под влиянием матери требует контроля над финансами, угрожает, манипулирует темой квартиры.
Юрист, пожилая и очень проницательная женщина по имени Анна Борисовна, внимательно её выслушала, просмотрела документы. — Надежда, ситуация у вас неприятная, но, увы, типичная. То, что квартира куплена в браке, делает её совместно нажитым имуществом. Статья 34 Семейного кодекса РФ говорит об этом прямо. Ваш муж имеет право на половину, даже несмотря на то, что титульным собственником являетесь вы, и первоначальный взнос был от ваших родителей. — Но ведь это несправедливо! — воскликнула Надя. — С точки зрения человеческой — да. С точки зрения закона — нет. Деньги, подаренные вашим родителям, если не был составлен договор дарения именно вам, а не семье, тоже считаются общим доходом. Но есть один нюанс. Вы сказали, взнос был от продажи дачи. Дача кому принадлежала? — Моей бабушке. Она оставила её по завещанию моей маме, а мама уже продала и отдала деньги нам на квартиру. — Это немного меняет дело, но доказывать это в суде будет сложно, — покачала головой Анна Борисовна. — Но сейчас речь не о разводе, я так понимаю? — Нет, — твердо сказала Надя. — Я не хочу рушить семью. Я хочу защитить себя и своего ребенка от финансового и психологического давления.
— Тогда я предлагаю вам сделать вот что, — юрист посмотрела на Надю поверх очков. — Составить брачный договор. Надя удивленно моргнула. — Брачный договор? Спустя пятнадцать лет брака? — Абсолютно. Закон это позволяет. Статья 40 Семейного кодекса. Вы можете заключить его в любое время, находясь в браке. В этом договоре вы можете прописать режим собственности. Например, что данная квартира в случае расторжения брака остается в вашей полной собственности, так как первоначальный взнос был сделан из средств, полученных от продажи имущества вашей семьи, а муж, в свою очередь, не претендует на неё, но и освобождается от дальнейших выплат по ипотеке. Или можете прописать доли. Например, вам 2/3, ему 1/3. Вариантов много. — Он никогда на это не пойдет, — с сомнением произнесла Надя. — Особенно сейчас, когда его мать убедила его, что я его обманываю. — А вы предложите ему это не как ультиматум, а как справедливое решение, — хитро улыбнулась Анна Борисовна. — Скажите: «Дорогой, ты переживаешь, что вкладываешься в «мою» квартиру. Давай закрепим твои права официально. Подпишем бумагу, где будет четко прописана твоя доля. Всё по-честному, у нотариуса». Для него это будет выглядеть как победа. Он получит официальное подтверждение своих прав. А для вас это будет страховка. Вы зафиксируете текущее положение дел и обезопасите себя от дальнейших претензий.
Идея была рискованной, но Наде она понравилась. Это был ход на опережение. Не оборона, а нападение.
Вечером она выложила эту идею Степану. Она говорила спокойно, рассудительно, используя те самые формулировки, что подсказала ей юрист. — Ты считаешь, что несправедливо платить за квартиру, которая оформлена на меня. Я тебя понимаю. Давай решим этот вопрос цивилизованно. Пойдем к нотариусу и заключим брачный договор, где пропишем, что половина этой квартиры — твоя. Официально. Чтобы у тебя была бумага, и никто, даже я, не смог бы тебя этого лишить.
Степан слушал её с недоверием, пытаясь найти подвох. — Брачный договор? Это как у олигархов? — Это как у умных людей, которые хотят избежать конфликтов в будущем, — мягко поправила Надя. — Ты получишь юридическую гарантию своей доли. И твоя мама будет спокойна.
Последний аргумент был решающим. Упоминание мамы, да еще и в таком контексте, подействовало на него магически. Если уж мама будет спокойна… — И что там будет написано? — все еще с подозрением спросил он. — Будет написано, что квартира, расположенная по такому-то адресу, является нашей совместной собственностью в равных долях, по 1/2 каждому, — уверенно соврала Надя, зная, что у нотариуса она предложит совсем другую редакцию. Но сейчас ей нужно было его принципиальное согласие. — Ладно, — после долгого раздумья кивнул он. — Давай. Чтобы всё по-честному было.
Надя с трудом скрыла вздох облегчения. Первый шаг был сделан.
Через несколько дней они сидели в кабинете у нотариуса, рекомендованного Анной Борисовной. Степан был напряжен, но в то же время горд. Он получал официальное признание. Надя же была сосредоточена и спокойна, как никогда.
Нотариус, строгая дама в очках, разложила перед ними проект договора. — Итак, проект брачного договора между супругами Усачёвыми. Согласно данному договору, имущество, нажитое в браке, а именно трехкомнатная квартира по адресу… — она зачитала адрес, — признается долевой собственностью. Усачёвой Надежде Владимировне переходит 2/3 доли в праве собственности, а Усачёву Степану Игоревичу — 1/3 доля.
Степан ошарашенно посмотрел сначала на нотариуса, а потом на Надю. — Подождите… Какие две трети? Мы договаривались пополам! Надя, что это значит? Надя посмотрела ему прямо в глаза. — Это значит, Степан, что мы делаем всё, по справедливости, как ты и хотел. Треть квартиры — это примерно та сумма, которую внесли мои родители в качестве первоначального взноса. Это было имущество моей семьи, и оно остается моим. Остальные две трети мы выплачиваем по ипотеке вместе, поэтому делим их поровну. То есть, к моей трети добавляется еще одна треть. Итого — две трети мои, одна треть — твоя. Всё честно.
— Это… это обман! — побагровел он, вскакивая со стула. — Ты меня обманула! — Я не обманула, а предложила юридически грамотное и справедливое решение, — спокойно парировала Надя. — Ты хотел гарантий? Вот они. Твоя доля будет закреплена официально. Ты хотел, чтобы всё было по-честному? Вот это и есть честно. Или ты считаешь честным претендовать на то, во что ты не вложил ни копейки? — Ваши родители дарили деньги нам! Семье! — выкрикнул он, повторяя аргументы, которые, очевидно, ему вложила в голову мать. — Тогда предоставь нотариусу договор дарения, в котором это указано, — невозмутимо предложила Надя. — У тебя его нет? Какая жалость. А у меня есть документы, подтверждающие продажу дачи, принадлежавшей моей семье, как раз перед покупкой нашей квартиры. Любой суд примет это во внимание. Я предлагаю тебе решить всё миром и закрепить твою законную треть. Если ты откажешься, мы не будем подписывать ничего. И всё останется как есть — квартира будет оформлена на меня, а твои права будут весьма туманны. Выбирай.
Степан стоял посреди кабинета, тяжело дыша. Он был в ярости. Он понял, что его переиграли. Спокойно, грамотно и без единого крика. Его загнали в угол, и у него было только два выхода: либо получить синицу в руках в виде одной трети, либо остаться с призрачным журавлем в небе и продолжать бессмысленную войну. Нотариус молча наблюдала за этой сценой, не вмешиваясь.
Он с ненавистью посмотрел на жену. В её спокойных глазах он видел не любовь и не смирение. Он видел силу и холодный расчет. Это была не та Надя, которую он знал. Или которую хотел знать.
— Хорошо, — процедил он сквозь зубы, рухнув обратно на стул. — Подписываем.
Когда все формальности были улажены, и они вышли из нотариальной конторы, Степан не сказал ни слова. Он шел рядом, глядя прямо перед собой. Напряжение между ними можно было резать ножом. Надя тоже молчала. Она не чувствовала радости от этой победы. Она чувствовала горечь и пустоту. Она защитила свои имущественные права, но окончательно разрушила то, что еще оставалось от их брака.
Они дошли до автобусной остановки в полном молчании. «Когда подошёл автобус его маршрута — Степан должен был ехать на работу и заступать на вечернюю смену, — он остановился и повернулся к ней.»
В его глазах больше не было гнева. Там было что-то другое, холодное и злое.
— Ты думаешь, ты победила? — сказал он тихо, так, чтобы слышала только она. — Ты можешь забрать себе хоть всю квартиру. Но ты никогда не забудешь одного. Ты всегда будешь мне обязана. Ведь я взял в жёны тебя с ребёнком…
Он бросил эти слова ей в лицо, как горсть грязи. Затем развернулся, зашел в автобус и уехал, не оглянувшись.
Надя осталась стоять на остановке, оглушенная. Ветер трепал её волосы, а она не чувствовала холода. Последняя фраза мужа обожгла её сильнее любого огня. С ребёнком. Он имел в виду Веронику. Её дочь, которую он воспитывал с двух лет, которую всегда называл своей. Он никогда, ни разу за все эти годы не попрекнул её этим. До сегодняшнего дня.
Она поняла, что битва за деньги и квадратные метры была лишь прикрытием. Дымовой завесой. Настоящая война, скрытая и страшная, велась совсем на другом поле. И теперь, когда он вытащил на свет свое главное оружие, она поняла, что всё, что было до этого, — это была лишь прелюдия. Настоящая боль была впереди.